Или же он ничего не услышал? Телефонного звонка. Стука в дверь. Может, он даже ответил, пока беседовал с Богом или крутился в мандале, как хомяк в своем колесе… Он пропал: асфиксия, тахикардия, у него оставалось всего несколько секунд, и его труп обнаружат часов через десять.
Он приподнялся: стены вспучивались, пол проваливался, потолок провисал, как налитый водой тент. Зажигалка: он еще мог поджечь свою конуру, чтобы поднять тревогу. Но он не мог найти эту зажигалку, он ничего не видел и встать на ноги тоже не мог. Хотел закричать, но ни звука не вылетело из забитого песком горла. Скорее стоны, которые раздирали все тело. Рыдания. Жалобы. Хрипы. Вылезай отсюда.
Заглушая все мучения, одна данность пронзила его как кол, одна сверхочевидная истина: его номер был на втором этаже. Несколько метров, а там лужайка… Сделай усилие, поднимайся, ломись сквозь стекло. Он рванулся с мыслью о Гаэль. Уже в воздухе передумал: он хотел не спастись, а умереть, чтобы присоединиться к ней.
Когда он снова открыл глаза, то оказался в незнакомой комнате. Бледные стены, шкаф, прикроватный столик – капельницы и следящие мониторы. Он знал, где он. Во время перевозки, несмотря на выжженный мозг и ломоту во всем теле, он уловил отдельные слова, пункт назначения. Его должны были госпитализировать срочно, в ближайшее место. В Институт Шарко, в нескольких километрах от Локирека…
Итак, план сработал. Передоз как ключ от спецбольницы. Он знал, что Жан-Луи Ласей никогда не согласится его принять. Что стоит ему дернуться, и медик предупредит Виара, а тогда его ждет путешествие на дно морское в джутовом мешке.
Оставался главный вход – для больных. Вкатив себе запредельную дозу в нескольких километрах от фабрики монстров, Лоик мог быть уверен, что его срочно отправят туда, пусть даже спецбольница не была общественным медицинским учреждением. И теперь он был на месте, живой, в сознании, не слишком разбитый – и под чужим именем благодаря паспорту, купленному у Микки. Как говорили его подручные в «Firefly Capital»: «Всего-то и осталось…»
Судя по комментариям врачей «скорой помощи», у него случился серьезный сосудистый приступ. Его вены так сжались, что практически ничего не пропускали. Легкие заблокировало, как слишком надутые шины. Его дефибриллировали электрошоком. Его интубировали. Ему сделали переливание. Машину удалось запустить.
Он не знал, сколько времени проспал. Часы. Ночи. Дни. Пробуждение не улучшило дела. Из него бесконечно хлестало из всех дыр: и понос, и рвота. Единственная картинка, оставшаяся в памяти: слишком белый и слишком большой клозет (модель для инвалидов) и он сам, скорчившийся на сиденье, пока внутренности опустошаются, а мигрень молотом бьет в затылок. Потом его снова уложили в кровать, и пришел черед разгуляться судорогам и конвульсиям. Изгибаясь дугой на кровати, он иногда застывал неподвижно, одеревенелый, как фонарный столб.
Укол. Он снова отключался, теряя всякое представление о времени: часы у него забрали. Все шло через вены, и он давал накачивать себя витаминами, успокоительными, растворами. Когда он просыпался, удовольствия разнообразились: приступы ломки, панические атаки, кровотечения из носа, конвульсии, которые оставляли его мокрым от пота и разбитым от боли. Единственное, что казалось ему неизменным, – это умственная дегенерация. Спал он или бодрствовал, его нейроны продолжали утекать.
Сейчас, впервые, он чувствовал себя хорошо и относительно владел собой. Звуки из коридора, химические запахи в сумерках. Он улавливал реальность, как ныряльщик под водой воспринимает мир на поверхности.
Несмотря на неустойчивое состояние, он все еще радовался своему успеху. Он был в логове дьявола, и враг не знал, кто он такой. Значит, он мог передохнуть и выработать наилучшую стратегию.
Он тешился этим приятным ощущением, чувствуя себя Макиавелли (остаточные искры кокса), когда дверь палаты мягко отворилась. Высокий силуэт проник в его аквариум, и в луче света из коридора он с изумлением заметил пистолет в руке визитера.
– Пора нам с тобой поговорить, Лоик.
До Макиавелли ему было еще далеко. Мишель де Пернек, он же Жан-Луи Ласей, велел ему встать и одеться. Все еще под успокоительными, Лоик вытащил из руки иглу капельницы, чтобы натянуть свитер и тренировочные штаны. Каждое движение давалось ему неимоверным усилием, и он не единожды едва не упал. Ласей дулом указал ему на коридор. Всего-то и осталось…
Они в молчании пересекли кампус и оказались в зданиях спецбольницы, расположенных напротив госпиталя. Ласей выбирал обходные пути: им ни разу не встретился ни сторож, ни санитар. Он отпирал решетки, двери – ночь стояла непроглядная, и Лоик по-прежнему не имел никакого представления о времени. Горло так пересохло, что нёбо, казалось, горело.
Лифт, спускающийся вниз, в подвальные помещения. Ни слова в кабине. Ситуация в комментариях не нуждалась: де Пернек – Ласей, который питал неутолимую ненависть к Морванам, знал в лицо каждого члена клана. Разумеется. Ему подали на блюдечке последнего выжившего.
Дверцы открылись. Новый приказ дулом: «После тебя». Лоик вступил в коридор. Голые стены, трубы на виду, запертые двери: этаж смирительных рубашек. От окружающей обстановки несло «убийством при попытке к бегству». Ласей прикончит его в какой-нибудь одиночной камере, а потом сожжет тело в институтской котельной. Но Лоик не мог ни о чем думать, кроме снедавшей его жажды.
Еще одна деталь занимала его, пока они передвигались, как два призрака, по зданию. Ласей явно не опасался видеокамер – неужели наблюдение в это время отключалось? Невозможно. Ответ он получил перед новой дверью. У психиатра в кармане был маленький хромированный пульт, – очевидно, он блокировал камеры по собственному желанию. Что ж, у себя он был хозяином…
– Стой.
Лоик послушался. Де Пернек пустил в ход свой бедж, и они вошли в ослепительно-белую камеру: одноцветные стены, пол, потолок, и все. Ни окна, ни мебели, верхний светильник недоступен, забранный бронированным стеклом. Будь крысой, но крысой лабораторной.
Он обернулся и посмотрел на человека, который все это задумал и устроил: высокий седеющий мужчина, все еще представительный и внушающий спонтанное доверие. Старик всегда говорил: «Первое впечатление только для того и существует, чтобы усыпить бдительность».
– Я расскажу тебе одну историю, – начал психиатр.
Прежде чем поставить точку, его палач решил позволить себе роскошь исповедаться. Очень удачно: он ведь и пришел сюда, чтобы его выслушать, даже если придется унести все услышанное в могилу.
– Я могу сесть?
– Будь как дома.
Лоик сполз на пол, прислонившись спиной к стене. Ноги под задницей, руки обхватили колени, сам загнан в пустой куб – из него вышел вполне приемлемый сумасшедший. А труп тоже получится неплохой? И по-прежнему жажда.
– Историю человека, – продолжил психиатр, – переполненного желанием, но не способного ни при каких обстоятельствах перейти к действию. Своего рода импотент, раздираемый порывами. Мало-помалу этот человек нащупал решение проблемы, или, по крайней мере, ему показалось, что он нашел. Он стал проживать свои страсти через посредников. Направляя и консультируя пациентов, он заставлял их действовать и испытывал эмоции через них. Это было унизительно и вызывало чувство неудовлетворенности, но хотя бы создавало впечатление, что он существует. Я забыл об одной детали: желания этого человека сосредоточились исключительно на жестокости и смерти. Он мечтал об убийствах, пытках, страданиях. Только на это у него и стояло, ну или почти, но ему не удавалось сделать решительный шаг. Не из соображений морали, а из трусости. Из простого страха – страха перед жертвой, перед полицией, перед последствиями своих преступлений. Евнух жестокости. Он мечтал о насилии, но был не приспособлен для такого рода инстинктов. Слабак, не решающийся пойти даже на минимальный риск во имя своего порока. Эту истину он открыл для себя сорок лет назад в стране, где не было места ни закону, ни жалости и на которую первопроходцы наложили свой неизгладимый отпечаток. В том черно-красном городе этот человек сначала встретил женщину. Он испытал к ней влечение… непреодолимое. А еще его дорога скрестилась с одним копом, молодым, травмированным, душевнобольным. Он сразу же понял, что тот обладал тем, чего недоставало ему самому: силой, мужеством, способностью убивать. Он начал лечить копа и обнаружил у того еще одно бесценное сокровище: безумец не только мог убивать, но и имел под рукой готовую жертву…
Стены резко отражали электрический свет. Ласей, в белом халате, идеально вписывался в картину.
– Мэгги предложила мне свое тело в обмен на шкуру Кати Фонтана, – продолжил он, – но я бы в любом случае толкнул Морвана на ее убийство.
– Я здесь не для того, чтобы слушать старые байки…
– Ошибаешься: я говорю о настоящем. Базовые события, которые объясняют все, что случилось за последние два месяца. В ту ночь я понял, кто я есть на самом деле… – Он издал мрачный смешок, незаметно поднеся руку к своему члену. – Когда Мэгги кромсала Кати, я следил за ней через щели в сарае. Для меня это стало… откровением. Позже, когда мы занимались любовью прямо на месте казни, ее тело больше меня не волновало. Что меня возбуждало, так это секс с убийцей, в запахе еще теплой крови…
– К чему вы ведете? – закричал Лоик. – Все, что вам после этого удалось, – это сбежать из Конго и исчезнуть. Вы поменяли имя и начали свою карьеру психиатра-психопата в Бельгии. Какая связь с опытами последних лет?
Ласей – де Пернек вздохнул и несколько секунд хранил молчание. Каждая секунда была заполнена светом. Белые ожоги трепетали под черепной коробкой Лоика, превращаясь в черную завесу под веками.
– Вернувшись в Европу, я лечил неврозы других и наблюдал за ними. Через них я старался лучше понять себя, проанализировать, почему я так мучаюсь оттого, что не могу убивать и причинять страдания.