– А какие у вас отношения?
Кац взмахнул руками, будто защищаясь, – его бесполое лицо, выделяясь на фоне модернистских скульптур и готических окон церкви Святого Медерика, представляло собой поистине странное зрелище.
– Прошу вас, – запротестовал он, смеясь, – я не думал, что попаду на допрос!
Вместо того чтобы сменить тон на более мягкий, Гаэль выпустила новый залп:
– Вы помните, с чего начались наши сеансы?
– Э-э… думаю, с того, что вы со мной связались.
– Я не помню.
– Правда? Возможно, это проявление некоторой заторможенности…
– Пожалуйста, не сейчас…
Он опять засмеялся, все более раздраженный, и ускорил шаг.
– Может, мы встретились на какой-то вечеринке, – не отступала она, – когда я была под кайфом или пьяна, а?
– Не думаю, что мы бываем на одних и тех же вечеринках.
– А на каких вечеринках бываете вы?
Гаэль задала вопрос настолько агрессивно, что Кац резко остановился:
– Вы уверены, что хотите видеть меня сегодня вечером?
– Простите, – ответила она спокойнее.
Новая сигарета. Дым, который она выдохнула, внезапно показался ей очень белым. Ослабь давление.
Она сменила курс и заговорила тоном, который считала непринужденным:
– Вы следили за делом Человека-гвоздя?
– Почему вы спрашиваете? – еще больше напрягся он.
– Вы же знаете, до какой степени я была замешана в ту историю.
– Ну и что?
– Мне бы хотелось узнать ваше мнение как психиатра об убийце.
– Прежде всего, о каком Человеке-гвозде вы говорите? О том, что из семидесятых? Или о том, который терроризировал Париж два месяца назад?
По крайней мере, он не изображал полное неведение. Внезапно Гаэль все стало ясно. Кац заинтересовался ею именно из-за ее близости к обоим делам. В конце концов, она была дочерью копа, который арестовал первого убийцу, и сестрой того, который вычислил второго. Но убила-то его я, повторяла она про себя, словно желая проникнуться уверенностью, что в случае необходимости сумеет за себя постоять.
Психиатр снова зашагал, но такой неверной походкой, что казалось, будто он хромает.
– Не знаю, что вам сказать. Я немало прочитал в прессе и…
– И?..
Он промолчал. Она перехватила его взгляд и на этот раз уверилась: он заметил Одри. Она тоже обернулась и едва не закричала: сыщицу с ее бомжовым видом только что остановили патрульные в форме. Сейчас она покажет свой значок и засветит всех окончательно.
– Вы ошиблись, – пролепетал Кац.
– Эрик, – взмолилась она, – я…
Он свернул к улице Ренар. Гаэль на мгновение заколебалась. Одри бросилась к ней, ее люди следом. В общей неразберихе полицейские в форме присоединились к ним.
Не раздумывая, Гаэль двинулась за психиатром. В это мгновение он оглянулся и побежал. Гаэль тоже.
Добравшись до улицы Ренар, Кац замешкался – прохожие с любопытством наблюдали за долговязой фигурой, казалось бегущей от собственной тени, – потом метнулся через улицу прямо посреди движения, прибавив скорость. Машины тормозили, клаксоны надрывались, скутер едва на него не наехал.
Мгновение спустя он был на противоположном тротуаре и рысцой побежал в сторону улицы Риволи. Гаэль, которая тоже приостановилась, пропуская машины, рванула вперед (к счастью, она надела туфли без каблука), вызвав новый шквал гудков. Она оказалась перед бассейном Святого Медерика, потом проскочила вдоль перил спуска, ведущего к подземной части Центрального рынка, а полицейская машина с врубленной до отказа сиреной двигалась ей навстречу.
Полицейский фургон окончательно вогнал Каца в панику. Он развернулся и кинулся в туннель, откуда на полной скорости выезжали машины. В момент, когда Гаэль в свою очередь огибала перила, визг тормозов – или человеческий крик? – вылетел из бетонной глотки.
Она поняла, что все кончено.
Она встала перед фургоном, который собирался спуститься в туннель против движения, заставив того притормозить, потом сама побежала вниз. В подземной части все машины остановились. Облако дыма и запаха жженой резины висело между сальных стен. Асфальт, начиная от бампера внедорожника, был забрызган кровью. Каца отбросило на десять метров дальше, к ногам Гаэль, которая в спешке чуть было о него не споткнулась.
Она коротко вскрикнула, почти икнула. Фигура психиатра, по-прежнему затянутая в подпоясанный плащ, никогда еще не казалась такой хрупкой. Одна сторона его затылка была как-то странно деформирована, шейные позвонки явно сломаны.
Она опустилась на колени. Водители выходили из машин и подходили ближе, и она слышала, как позади приближаются полицейские, наверняка с оружием на изготовку. Секунды падали как тяжелые удары, сминавшие ее сердце, мысли, жизнь. Нарушая все принципы оказания первой помощи, она просунула руку под затылок психиатра – липкий от крови, до странного легкий – и приподняла его голову.
Кац попытался заговорить, но только выплюнул красноватую слизь. Гаэль вспомнила первые сеансы на улице Николо. Свою зарождающуюся любовь к загадочному врачу. Хитрости, чтобы его завлечь. Приступы тоски, вызванные его холодностью. Она горько плакала.
Полицейские, водители, Одри со своими сбирами теперь образовали круг, но никто не осмеливался подойти.
Кац продолжал что-то лепетать. Его рот превратился в темный провал с разбитыми зубами. Гаэль склонилась ниже и уловила только последние слова:
– Человек-гвоздь не умер…
Всю середину дня Эрван провалялся в прострации.
После апокалипсиса у хуту Морван взял его за шиворот, привычно сунул в пуленепробиваемый жилет, служивший заодно и спасательным, и закинул в пирогу. На борту находился бандитского вида чернокожий и колосс, вооруженный до зубов, – первые местные лица, на которых Эрван не прочел ни страха, ни безумия. Он скорчился на дне лодки и замкнулся в себе. Языки пламени лизали борта, река корчилась в тщетных конвульсиях, ливень бил барабанным грохотом, а он просто ждал, когда конец света поглотит их.
Рулевой рванул вперед, Морван остался на носу, готовый пустить еще несколько очередей по выжившим, желающим свести с ними счеты. И речи не может быть, чтобы взлететь из этого района, залитого огнем и кровью. По словам отца, следовало вернуться прямо на север, в загадочную зону рудников, где Чепик – пилот самолета, как понял Эрван, – согласился приземлиться.
Потом – никаких воспоминаний. Без сомнения, солнце появилось после полудня. Без сомнения, он спал. Он ничего не видел и ничего не слышал. Когда он снова открыл глаза, то заметил только одно: своего отца на носу с автоматом на изготовку, совершенно неподвижного. Белый воитель в черном мире – никогда еще Старик не казался ему таким настоящим, таким соответствующим обстановке.
В шесть вечера – светомаскировка. Темнота с ее странной мягкостью сразила их, как тайная болезнь. Эрван по-прежнему ждал, когда его сознание выползет из своего закутка. Пока что ему оставались только вспышки паники в мозгу и судороги во всем теле.
– Спать будем здесь, – объявил отец, пока лодка подходила к темному берегу. – Мы на полдороге.
– На полдороге куда? – с трудом выдавил он, словно натужно отхаркался пересохшим горлом.
– К посадочной полосе. Название не важно. Кстати, у той забытой дыры его и нет. Если все пойдет по плану, будем там завтра в полдень, и Чепик нас заберет. Кончен бал, мой мальчик.
Падре приказал своим людям разбить лагерь на берегу, рядом с лодкой. Он выдал сыну новую одежду и достал папку из его рюкзака. Быстро пролистал ее, потом бросил в реку, и она камнем пошла на дно.
У Эрвана даже не было сил воспротивиться. Он больше не был следователем, он стал нищим, вымаливающим правду, как подаяние. И отныне примет то, что ему согласятся дать.
– Пошли! – велел Морван.
Двое чернокожих разожгли костер под прикрытием листвы – вечерние ливни уже начались.
– Мы не останемся с ними?
– Пошли, я сказал!
С трудом разогнувшись, он двинулся за отцом: Старик взял с собой только то, что нужно, чтобы разбить вторую стоянку в лесу. VIP-квартал, очевидно. Они остановились на укромной лужайке. Морван отошел собрать сухих дров, а Эрван съежился у подножия мангрового дерева, инстинктивно приняв ту же позу, что и в предыдущую ночь. Вокруг сжимал свое кольцо все тот же неотступный дождь.
Имена и лица всплывали с необыкновенной четкостью. Мертвый Сальво в вихре долларов, Мефисто, убитый за правду, которой уже сорок лет, Понтуазо, пытающийся прикончить его по неизвестной причине и взрывающийся в полете, все безымянные раненые, сгоревшие в бидонвиле, облитые керосином. Великим победителем в этой битве стал сам Морван. Его прошлое отныне принадлежало только ему.
Эрван открыл глаза. Падре разжег костер и поставил в очаг кастрюлю без ручек. Теперь он вываливал туда томатный соус из консервной банки. Чистый сюрреализм.
– Что будем есть? – спросил Эрван без всякой иронии.
– Обезьяну. Но придется проварить ее минимум полчаса, чтобы мясо стало мягким.
Морван принялся резать лук. И снова Эрван испытал уверенность: джунгли стали для отца естественной средой обитания. Все ошибались на его счет, приписывая ему сложные честолюбивые устремления и хитроумные расчеты. Макиавелли с площади Бово[82], вот еще. Старик был диким зверем, хищником, который любил одиночество, просторы и сиюминутность животного существования. Выживать – да. Вспоминать – нет.
Главный кашевар задал единственный стóящий вопрос:
– Что ты на самом деле хочешь узнать?
От Эрвана остался только бесплотный голос в темноте, исходящий из-под капюшона:
– Кто убил Катрин Фонтана?
– Я.
Разочарование. Уже давно он догадался, что именно свирепая необузданность отца – та, что отравила жизнь ему, брату, сестре, а главное, матери, – стоила жизни медсестре. Но он предполагал нечто неизбежно более замысловатое.