.
– Я здесь не для того, чтобы копаться в твоих темных делишках, – прервал его Эрван. – Мне надо знать, почему ты стер все официальные данные об Изабель Барер, его бывшей жене, и о детях.
– От нее был один бардак. Сахар?
Эрван отрицательно покачал головой – коп действовал ему на нервы своими салонными манерами.
– Что ты имеешь в виду?
– В 2005-м журналисты начали интересоваться нашей маленькой, отлично налаженной системой. Да и адвокаты встали стеной. Нельзя было допустить, чтобы стало известно, что наш психиатр женился на безумной из Шайо[116].
– А в чем проблема, ведь Усено все равно погиб в 2006-м?
– Ты что, совсем тупой? Эти пустобрехи вполне были способны потребовать пересмотра дел, включавших заключения Усено, или аннулирования приговоров, основанных на признаниях наших бородачей, и все из-за появления нового фактора – нашей Мартовской Зайчихи. Главным козырем мужика была его репутация. Ты бы доверился снайперу, который прострелил себе ногу?
Эрвана он не убедил: роль психиатра при Виаре казалась ему довольно расплывчатой, как и важность личной жизни Усено с точки зрения суда. Подожди, прежде чем делать выводы.
– Ты мне так и не сказал главного, – продолжил Виар, попыхивая, как вождь племени сиу. – Откуда такой внезапный интерес к семейству Усено?
– Изабель Барер погибла на той неделе, попав под машину.
– Ты теперь регулировщиком служишь?
– В последние месяцы жизни она практиковала как психиатр под фальшивым именем, переодетая мужчиной.
– Какая связь с твоими заботами?
Эрван заколебался, потом выдал информацию – важно было заставить того расколоться:
– У нас есть все основания полагать, что она была связана с Человеком-гвоздем. Сентябрьским серийным убийцей.
– Какие основания?
– Убийство пятого члена моей команды произошло в ее доме, в Лувсьене.
– Я в курсе.
– Виновник может оказаться нашим сентябрьским клиентом.
– Ты ж его вроде прикончил.
– Очевидно, не того.
– Полиция, как всегда, на высоте.
Внезапно Эрван понял, зачем пришел сюда:
– У тебя есть досье на Изабель Барер. Разведслужба должна была всерьез ею заняться.
– Возможно. Но я в глаза его не видел.
Префект поставил свою чашку и направился к двери. Консультация окончена. Виар выглядел как ночная птица – такой вид приобретают рано или поздно все полицейские. Некая разница во времени по сравнению с другими людьми и их обычным миром.
– Я и так тебе слишком много сказал. Все это в прошлом. Усено мертв. Ты мне говоришь, что вторая кляча тоже перекинулась. Следующий! Мы уже давно перешли к другим методам. Бородачи еще и в перевозку не сели, как уже зовут своего адвоката.
Эрван оставался у стойки, не двигаясь с места. Он так и не прикоснулся к кофе.
– Ты знал, что Барер мумифицировала Усено и своих мальчиков в их семейном склепе?
Виар застыл под своими нью-йоркскими светильниками, так и не отняв ладони от дверной ручки.
– Нет.
– Что она лечилась в спецбольнице, где Тьерри Фарабо, первый Человек-гвоздь, прозябал долгие годы?
– Нет.
– Что она стала потом психиатром в институте?
– Я ничего не понимаю в том вздоре, который ты несешь. После смерти Усено мы подчистили, что могли, вот и все. Что уж там вытворяла впоследствии его женушка, мне до фонаря.
Эрван пришел в движение – сейчас он предоставлял Виару возможность испытать на себе пользу сомнения.
– Найди мне это досье, – пригрозил он. – Иначе я протащу тебя за яйца до самого управления.
Виар улыбнулся и снова включил дымовую завесу. Если он дрейфил, то мог получить «Оскар» за умение это скрывать.
– Успокойся, – сказал он наконец. – Сдается, ты не в той весовой категории, чтобы мне угрожать. Или ты решил, что, раз твой отец умер, тебе все позволено?
– Чем дальше, тем больше я убеждаюсь, что Изабель замазана в сентябрьских убийствах по самую макушку.
– А мне что за дело?
Эрван решил сблефовать – и в то же время молился, чтобы оказаться правым:
– Я могу привлечь тебя за противодействие правосудию и сокрытие улик. Ваши махинации помешали нам задержать настоящего преступника.
Виар, не отвечая, распахнул дверь, по-прежнему наигрывая на своей водяной дудочке.
– Жду от тебя известий, – добавил Эрван, уже стоя на пороге. – Иначе, клянусь, я устрою обыск на площади Бово.
Он убрался под взрыв смеха Прыща, но на этот раз смех звучал неестественно. Коп-левак наложил в штаны – не меньше, чем сам Эрван.
Эрван получил сообщение из клиники «Помпиду»: медики постепенно вывели Мэгги из искусственной комы и ее тело возвращается к естественной норме. Пока что она не говорит, но ясность сознания вернется, это вопрос нескольких часов. Зато эндокринолог хотел бы прооперировать ее как можно скорее. Эрван задумался, не заскочить ли повидать ее перед тем, как ехать домой переодеться. Нет времени.
Улица Сент-Антуан. Шатле. В шесть часов утра Париж еще был погружен в сумерки, но кое-что дневное уже пробивалось: голоса мусорщиков, свет в булочных, первые труженики, бредущие к станциям метро… Эрван уже принял решение собрать свою команду в управлении, подвести итоги, а потом немедленно лететь в Брест. Ласею еще осталось что рассказать…
Он сворачивал к Опере, когда сообразил, что у него совершенно вылетело из головы другое срочное дело: Патрик Бенабдалла, убийца Хосе Фернандеса, который ждал его тепленьким в спецбольнице «Анри-Колен» в Вильжюифе. Вытянуть все из психа перед тем, как навестить Институт Шарко, – это могло дать лишние козыри в разговоре с Ласеем: Бенабдалла точно убил Плага, чтобы отомстить за дурное обращение в Шарко. Всегда пригодится. Он резко свернул на авеню де л’Опера и газанул, пролетая мимо Лувра. Направление – левый берег, прямо на юг.
Он проезжал по Тринадцатому округу, когда голод дал о себе знать. Имеет же он право позволить себе маленькую передышку перед тем, как приняться за Вильжюиф. Он заметил кафе рядом со станцией метро психбольница – «Мэзон-Бланш». Ироничное название[117] только подчеркивало уродство квартала. Над платанами виднелись на редкость страшненькие конструкции, словно всю зону нарисовали на мятой бумаге и построили из отходов со свалки. Он устроился в глубине зала и заказал кофе с круассаном. Когда заказ принесли, он не смог проглотить и куска. Тошнота после бессонной ночи. Ком в горле. Тоска при мысли о встрече с безумцем… еще одним. Он едва сумел глотнуть обжигающего мутного кофе. Чувствовал себя вымотанным и в то же время наэлектризованным кипящей энергией.
Эрван собирался сделать отсюда несколько звонков, но в забегаловке было так тихо, что он передумал. Бросил на стол несколько монет и вышел. Первый звонок: Верни, чтобы удостовериться, что Ласей никуда не делся из своей камеры.
– Его здесь больше нет, – ответил жандарм.
– Что?
– У него было право на адвоката и на звонок. И вообще, вы же не дали мне никаких оснований, чтобы…
– Кому он звонил?
– Не знаю, но через полчаса прокурор приказал мне освободить его. Все, что я заработал на этой истории, – нахлобучка от начальства.
Эрван должен был бы извиниться, но у него не было ни желания, ни времени.
– Вы определили номер?
– Он защищен.
– Скиньте мне его по СМС.
– Сейчас сделаю. Когда вы приедете? Раз такое дело, я не уверен, что…
Кажется, Верни готов выйти из борьбы. Эрван ничего не сделал, чтобы его мотивировать, и не поделился никакой информацией о последних открытиях – растущей тени живого Фарабо.
– Я вам перезвоню и сообщу номер рейса.
– Вы уверены? Ласей вам не…
– Я уже говорил: у меня есть и другая причина приехать. Я должен похоронить отца.
Едва он повесил трубку, тут же пришла СМС с номером, по которому звонил психиатр из Шарко во время своего заключения. Определять его не придется. Именно этот номер Эрван сам набирал пару часов назад: мобильник Паскаля Виара. Вопреки тому, что утверждал месье Прыщ, история была отнюдь не в прошлом, и к имени Усено теперь следовало добавить и имя Ласея. Запутанный клубок превращался в клубок змей.
Он отложил все это в уголок мозга и направился к Порт-д’Итали. Сосредоточимся на Патрике Бенабдалле. Причины мести. Его воспоминания о времени, что он провел в Финистере[118]. Возможно, новый урожай как-то впишется в общую картину.
Кремлен-Бисетр. Вильжюиф. Эрван плыл в ночи, как пилот на борту космического корабля. Больше ни одной мысли и ни грана энергии. Вот и авеню Репюблик, и больничный комплекс «Поль-Жиро». Большое здание в форме подковы, бежевые стены и красные крыши, вечная архитектура середины девятнадцатого века, продукт светских школ, и называются они всегда именами тогдашних просветителей и антиклерикалов. Опустив стекло, он выслушал, предварительно предъявив свою карточку, объяснения охранника в будке, у которого был такой же заспанный вид, как у самого Эрвана. Он ни слова не запомнил, но доверился своему инстинкту бывалого копа. Кстати, он уже бывал здесь во время расследований других уголовных дел. Проехал мимо ряда небольших строений из песчаника. Ночь еще трепетала, он чувствовал ее через ветровое стекло. Наконец показался ряд освещенных окон – столовая – и разносчик, толкающий металлические тележки. Завтрак. Он припарковал машину на стоянке – дальше проехать было невозможно. Решетки, замки, камеры: он был на месте.
Эрван выключал мотор, когда в мозгу словно что-то взорвалось. Вырванные глаза Одри. Ее язык, свисающий из раны в горле. Кошмарное лицо, врезанное в человеческую плоть, – подражание магическим фетишам Майомбе. Эти увечья несли в себе какой-то смысл. Фарабо, если речь шла именно о нем, оставил послание, написанное холодным оружием. Эрван знал только одного человека, способного помочь расшифровать этот язык: отец Феликс Кросс, психиатр и этнолог из Бельгии, первый, кто заговорил с ним о Ноно – Арно Луаяне, он же Филипп Криеслер…