– Они надели на меня это из-за тебя, – сказал наконец умалишенный, дергая запястьями.
– Мне очень жаль.
– Обычно они меня завертывают в мокрые простыни и смотрят, как я там задыхаюсь.
– Патрик, успокойся.
Приказание поступило от одного из санитаров за спиной.
– А ищо, – продолжил араб, – эти вставляют мне электрошок в зад. Грят, такая «клизма Магнето»[120].
– Патрик!
Бенабдалла забился внутрь своего каркаса, как членистоногое в панцирь. Тонкая пленка пота – глазурь чистого безумия – блестела у него на лице. Эрван ничего не сумеет вытянуть из подобного полудурка. Опять неправильный выбор.
Он подумал, как бы поступил Старик, и резко приказал:
– Скажи, почему ты убил Хосе Фернандеса?
– Он получил, чё заслужил.
– Ты хотел его наказать?
– Я хотел, чтоб все видели, какое у него нутро.
– Его внутреннюю красоту?
Бенабдалла хихикнул – его рот словно перечеркивал лицо.
– У него-то скорей адское уродство…
Плаг был мускулистым бугаем ростом за метр восемьдесят. Как этот недомерок сумел его задушить?
– А что такого Хосе тебе сделал? Он только-только поступил в Конде…
– Это не в Конде. Я его раньше знал.
– Откуда?
– По Шарко. Я там долго был.
– Плаг был одним из надзирателей?
Бенабдалла застыл. Выражение его лица изменилось, став вдруг подозрительным.
– Откуда ты знаешь его прозвище?
– Я знаю Шарко.
– Почему?
– Я же коп, Патрик. Я туда привозил заключенных.
– Значит, у тебя нет сердца.
– Но ведь там вас, по крайней мере, лечат.
– Ты ничо не знаешь… – прошептал тот. – Ты не знаешь, чё там делают.
– Так расскажи мне.
Бенабдалла сплюнул под ноги Эрвану:
– Плаг, он занимался лужей с утками.
– Что это?
Сумасшедший нахохлился. Струйка слюны стекала у него по подбородку, вдоль ребер каркаса на голове.
– В Шарко, – пробормотал он наконец, – там два здания… Одно напротив другого: тюрьма и больница.
У Эрвана перед глазами предстали две современные постройки, разделенные широкими газонами.
– А совсем в глубине лужа… когда нас выводят из камер, чтоб отвести в лазарет, надо пройти по мосткам над водой. А там лебеди, цапли, утки…
Он не заметил этой детали во время своих визитов, но сама идея вполне вписывалась в декорации. Он представил доктора Ласея, кормящего своих птичек, одним коленом на земле, среди камышей и бамбука, высаженных в японском стиле.
– Плаг водил вас по этой дороге?
– Он был палач. Он водил нас на смерть.
Эрван разглядывал рахитичные члены сумасшедшего, тщедушные плечи, куриную шею, которая болталась в ортопедическом каркасе. Безумие источило его плоть, как людоед высасывал бы кости скелета.
– Что именно с вами делали в том заведении?
Бенабдалла забился головой о стенки каркаса. Его губы дрожали. Эрван приблизился и взял его за руку. Тут же попытался вмешаться один из санитаров:
– Вы не должны к нему прикасаться.
– Патрик… Что с вами делали?
Зрачки Бенабдаллы вращались под веками, словно не могли ни на чем сфокусироваться.
– Патрик…
Ненормальный вроде бы отвлекся от своих мыслей, и его взгляд остановился на копе.
– Ты ничего для меня не можешь… – выплюнул он с отвращением.
– Патрик… – Эрван склонился над ним, санитары больше не решались ему помешать. – Я здесь, чтобы помочь тебе. Если хочешь сказать мне, что у тебя на сердце…
– Ничего у меня на сердце, – неожиданно ухмыльнулся тот. – Это у другого, у Плага, на сердце было много чего… Стоило глянуть на его труп…
– Что с вами делали в лазарете?
Безумец упрямо наклонил голову:
– Ты ничё для меня не можешь. Я уже умер. Они меня там убили…
– Черт побери, Патрик: скажи наконец, что они тебе сделали!
На этот раз один из медбратьев схватил его за руку и вынудил отпустить запястье больного: Эрван осознал, что сжимает его так сильно, что у него самого побелели суставы. Санитар разогнул его пальцы по одному, как делают, чтобы освободиться от последнего пожатия трупа. Коп отступил и провел рукавом по лбу.
– Он убил нашего Учителя, – выдохнул тот.
Бенабдалла изъяснялся, как Рэнфилд, маньяк-убийца из романа «Дракула», пожиратель мух, одержимый духом графа-вампира.
– Плаг никого не убивал.
– Ты не знаешь…
Когда Эрван арестовал Хосе Фернандеса, то был уверен, что тот задушил Тьерри Фарабо, чтобы украсть у него стволовые клетки и продать их четырем фанатикам, которые хотели стать Человеком-гвоздем. Сегодня он знал, что ошибся: Плаг просто изъял фибробласты из тела и инсценировал так называемую кремацию.
Он хотел возобновить попытку, когда позади него открылась дверь.
– Я вынужден прекратить встречу, – заявил психиатр. – Вы его перевозбуждаете.
Эрван кивнул, стараясь и сам успокоиться. Опять только время потерял. Он жестом попрощался с заключенным, который, казалось, вновь ушел в свою неврастению, и вышел за врачом в коридор.
– Почему вы согласились на этот допрос? – спросил он, пройдя несколько шагов. – Вы меня даже не спросили, о чем идет речь. В нормальном мире мне пришлось бы пару недель собирать бумажки, чтобы приблизиться к Патрику, да и то без малейшей уверенности в результате.
– У меня свои причины.
– Какие?
– Я читаю газеты. Я знаю, что вы расследовали дело Человека-гвоздя и спецбольницы Института Шарко.
– Ну и что?
– Вы не слышали Патрика? Лужа с утками… Психиатрия может скатиться в самые разные злоупотребления, и мне кажется, что в Бретани происходят странные вещи.
Эрван не доверял критике внутри одного профессионального мирка: зависть, соперничество, злонамеренность… Но слова этого психиатра могли подкрепить свидетельство человека в каркасе.
– Что вам на самом деле известно?
– Ничего. Но навязчивое состояние Бенабдаллы, связанное с Шарко, на мой взгляд, таит в себе долю правды.
– Он рассказывает жуткие вещи и о ваших санитарах.
Они вышли наружу. Уже наступил день, и строения комплекса ничего от этого не выиграли.
– Вы правы. С ними наобщаешься, и сам параноиком станешь.
– Жан-Луи Ласей, вы такого знаете?
– Только по имени. Очень хорошая репутация.
– И что тогда?
Психиатр глянул на часы, потом торопливо пожал руку Эрвану:
– Мне пора возвращаться. Надеюсь, эта встреча была вам полезна, по крайней мере.
Эрван пошел к машине, давя подошвами опавшие листья. Он проверил сообщения и обнаружил, что с ним дважды пытался связаться Фавини. Перезвонил.
– Может, тебе и плевать, – бросил напомаженный, – но я нашел отца Одри.
Не раздумывая, он решил отправиться в Нуази-лё-Сек, чтобы сообщить старику о том, что его дочь погибла «при исполнении». Ему важно было рассказать, каким исключительным копом она была. До какой степени им ее не хватает, и всем коллегам, и ему самому, во всяком случае в профессиональном плане, – в остальном никто по-настоящему не знал эту женщину-копа со скрытным характером. Да, Брест вполне может подождать.
Он вел машину, размышляя о полученных звонках. Никаких известий о беглеце. И обыски тоже ничего не дали. Тайна Барер смыкалась, как склеп. Подумав о склепе, он позвонил брату и узнал, что тот организовал отправку гроба завтра. Погребальная церемония пройдет незамедлительно, в 16 часов, на кладбище Бреа.
Вот уже четверть часа он ехал по стандартному пригороду, где развалюхи перемежались с кварталами добротных домов из песчаника. Наконец улица Роменвиль. Он ожидал худшего, но оказался перед небольшим домом с хорошо ухоженным садом. Старый Венявски явно не был клошаром, как то негласно вытекало из разговоров с Одри.
Эрван уже собирался вылезти из машины, когда получил СМС от Тонфа. Фотография незнакомца и единственный комментарий: «Леди Франкенштейн сделала ЭКО[121]. Отсылать Сандовалю?» Какое-то мгновение он не понимал, о ком речь, потом сообразил: Тьерри Фарабо в возрасте шестидесяти лет. Правильные черты инженера были узнаваемы, но расплылись и чуть исказились от времени. Редкие волосы, затуманенные глаза. Чего стоил этот портрет? Какого рода годы учла программа? Нажал несколько клавиш на клавиатуре: «Отправляй».
Он подошел к глухой решетке и позвонил. Ни лая собаки, ни звуков телевизора: никого нет? Отцу Одри наверняка уже за семьдесят. Поздновато, чтобы вкалывать на заводе. И рановато, чтобы решить умереть на родине.
Вдруг ворота открылись, и показался высокий здоровяк с волосами, стянутыми в хвост на затылке. Эрван сделал ставку на старика, отупевшего от многолетней пьянки, но хозяин походил скорее на викинга во всей силе мудрости.
Застигнутый врасплох, он рефлекторно предъявил свое полицейское удостоверение. Первая ошибка.
– По какому поводу?
У мужчины оказался бас, каким поют Иоганна Себастьяна Баха в соборе. На нем был темный жаккардовый пуловер, короткая замшевая куртка и вельветовые брюки в крупный рубчик. Хиппарь, для которого жизнь остановилась в Вудстоке.
– Я пришел поговорить об Одри.
– Не знаю такую.
– Одри, ваша дочь.
Гигант несколько секунд смотрел на него. Он моргал так быстро, что глаза словно трепетали.
– Ее зовут Эдельтруда. Это польское имя.
Эрван даже не удосужился просмотреть свидетельство о рождении коллеги. Вторая ошибка.
– Меня зовут Петр. – Его рукопожатие свидетельствовало, что сила все еще при нем – осталась после соляных рудников Силезии или судоверфей Гданьска. – Заходите.
Он подвинулся, пропуская гостя, потом запер позади него решетку: ни малейшего скрежета металла. На земле ни одного камешка, только крашеное покрытие, как на теннисных кортах. Папаша Одри любил тишину. И чистоту: оказавшись в гостиной, Эрван замешкался, прежде чем сесть, настолько безукоризненно выглядели кресла и диван. Обстановка была славянской: цвета, ткани, мебель – все напоминало интерьер квартиры в каком-нибудь рабочем городке в расцвет профсоюза «Солидарность».