Потом он позвонил комиссару Сандовалю, которому была поручена новая охота на человека. Вполне естественно, все полицейские силы, сосредоточенные в западном предместье, волной двинулись на север, чтобы частым гребнем прочесать Жанвилье и его окрестности. Все, кто был на ногах и носил форму, были введены в курс дела, должным образом проинструктированы и брошены в поля с заряженной пушкой в руке. Единственный приказ – никакой пощады. На данный момент нулевой результат. Ни следа, ни улики. Ни тени свидетеля. Убийца обладал даром растворяться в природе.
Кстати, сценарий, согласно которому тот самый Тьерри Фарабо, по-прежнему живой и в бегах, когда-то был спрятан в подземельях Шарко, а потом получил приют у Изабель Барер, теперь выглядел довольно сомнительно. После столкновения с настоящим убийцей из Лувсьена, тем, кто ел камамбер пальцами и украл служебное оружие Одри, – к шести вечера баллистическая служба вынесла свой вердикт: пули и гильзы в Жанвилье были точно выпущены из «Зиг-Зауэра SP 2022», принадлежавшего мадемуазель Венявски, – он вынужден был допустить, что этот боец не имеет ничего общего со стариком, сидящим на психотропах уже лет сорок. «Советую тебе найти какой-нибудь другой след, кроме как увечного шизика, кремированного в 2009-м», – сказал напоследок Фитусси. Противник из прачечной скорее напоминал нападавшего в маске из порта Фос или убийцу в комбинезоне-зентай из Сент-Анн.
Пока Эрван проходил рентген и раз за разом сдавал кровь на анализ, Сандоваль лично приехал в Ларибуазьер.
– Ты его лицо видел?
– Нет. На нем была маска из-за перхлората.
– Тот фоторобот, что ты мне прислал, он еще в силе?
– Не уверен.
– Так я на него ориентируюсь или нет?
– Нет.
– Значит, это не Фарабо?
– Я не знаю.
– Ничего не понимаю в этом твоем деле.
– Добро пожаловать в клуб.
Сандоваль был копом уравновешенным, опытным, методичным. Для облавы на безумца на дорогах Иль-де-Франс лучше не придумаешь. А вот чтобы представить себе злокозненную интригу с корнями, уходящими в Заир сорокалетней давности, а сегодня метящую в клан Морванов, причем с призраком-фетишистом в качестве главного подозреваемого, – на эту роль лучше было подыскать кого-то другого.
Эрван сосредоточился на объективных деталях:
– На нем черный пуловер с капюшоном.
– А брюки?
– Похожи на тренировочные, с полосками по бокам.
– Сколько полосок?
– Ты что, шутишь?
– Три полоски – это «Адидас». Одна – «Пума». Две…
– Я не рассмотрел, – выдохнул Эрван. – Парня обложили со всех сторон, вы обязаны взять его.
Коп издал мрачный смешок и пообещал держать его в курсе.
В семь вечера местные специалисты объявили Эрвану хорошую новость: никакого дерматита не наблюдается и никаких признаков интоксикации тоже. Тем не менее из предосторожности ему придется на протяжении многих дней проходить курс лечения с применением активированного угля, средств от кашля и глазных капель. Едва вернувшись к себе, он сел за составление рапорта о провале операции в Жанвилье, стараясь подыскать достойные оправдания или на крайний случай смягчающие обстоятельства. Отправил получившийся документ мейлом «тем, кого это касается» и теперь дожидался второго круга разносов. Пока что реакция отсутствовала.
То ли уволенный, то ли под надзором, он решил сделать единственное, что еще оставалось в его власти: сбежать завтра, чтобы допросить Ласея. Это будет его последний и решительный бой во имя своей профессиональной чести: если и с этой стороны он окажется в пролете, ему нечего будет противопоставить приказу об отстранении. Как он надеялся, регулярные полицейские силы отловят беглеца, а другие профессионалы перехватят эстафету, чтобы провести все законные процедуры.
Голос Софии по-прежнему звучал в трубке. Уже минут десять, как он больше не слушал. Он знал наизусть все, что она скажет: ей плевать с высокой колокольни, если Лоик угодит под поезд или его самого сожрут милиционеры из Верхней Катанги, единственное, что для нее важно, – дети. А поскольку малыши тоже Морваны, их старшему родичу предлагалось взять себя в руки хотя бы ради того, чтобы у Милы и Лоренцо имелись достойные отец и дядюшка.
Эрван для проформы отбивался. Перепалка была для Софии простой разрядкой. Пусть она и родилась графиней и при любых обстоятельствах выказывала такую степень отстраненности, которая граничила с презрением, но стоило ей занервничать, она становилась истеричной неаполитанкой. Внезапно она, кажется, осознала, что бессмысленно сотрясает воздух.
– Расскажи, что случилось.
– Не сейчас. И не по телефону.
– Сегодня вечером, – припечатала она. – У меня. Я тебя жду.
Она повесила трубку до того, как он успел ответить. Он достал пиво из холодильника, не переставая улыбаться: графиня может ждать, сколько ей угодно. В его распоряжении всего несколько часов, чтобы восстановить силы перед полетом, – и речи нет, чтобы растратить впустую эту передышку.
Он собирался лечь поспать, когда испытал чувство, которого совсем не ожидал: голод. На его взгляд, в этом было нечто пафосное. Ты мог потерять отца, смотреть, как угасает мать – он позвонил в клинику «Жорж-Помпиду»: ничего нового, что само по себе скверно, – спровоцировать смерть невиновных и просрать расследование своей жизни, все равно в урочный час желудок напомнит о твоей жалкой органической конституции. Правда, о том, что надо бы поесть, он последний раз думал четырнадцать часов назад, и то попытка не удалась.
В обычное время он отправился бы в «Макдоналдс» или в китайскую забегаловку внизу, но сейчас у него не было сил снова выбираться из дому. Скрепя сердце он полез в холодильник и обнаружил – о чудо! – яйца, молоко и еще какие-то базовые продукты, купленные, без сомнения, домработницей после его возвращения. Без всякого воодушевления он приступил к приготовлению тортильи по-испански.
Он почистил и нарезал несколько старых картофелин, завалявшихся в глубине ящика, потом луковицу почти того же возраста. Картофель нарезал кружочками, лук нашинковал и бросил все вместе на скворчащую сковородку, которую накрыл крышкой. Взбивая яйца, он увидел в получающейся смеси точный образ своего провала: он так стремился поучаствовать в охоте за убийцей или обнаружить в своих заметках какую-нибудь деталь, позволяющую его зацепить, но теперь оказался на краю перрона. Больше негде копать и нечего перебирать в уме. Кроме лиц мертвецов, в полном беспорядке: Морван, Одри, Сальво, Бизинжи, китайский рабочий, чья голова застряла в проеме пожарной двери…
Оставив картошку с луком доходить на сковороде под крышкой, он пошел в гостиную, чтобы сделать еще несколько звонков. Сначала Тонфа: коп уже вернулся домой. Напичканный болеутоляющими, он готовился к ночному отдыху. Потом Сандоваль: по-прежнему пусто. Как убийца умудрялся всякий раз просочиться сквозь ячейки сети? Может, ему опять кто-то помогал? Чтобы все уже подчистить, Эрван позвонил Верни и попросил незаметно расставить людей вокруг Шарко: в конце концов, зверь мог и вернуться в колыбель.
Запах горелого заставил его замолчать. Картошка! Он повесил трубку и рванул в кухню – только для того, чтобы увидеть, что все действительно сгорело. Он собрался схватить сковородку, когда раздался звонок домофона.
София стояла у подъезда: пальто, черные замшевые сапоги, толстый красный шарф – детали столь строгие, что нужно было глянуть еще раз, чтобы понять всю степень их изысканности. Один штришок: она никогда не красилась, но этим вечером у нее были алые губы, как если бы шарф мазнул ее по лицу. София походила на праздник, но Эрван был не уверен, что сам на него приглашен.
– Не стоило тебе беспокоиться.
– А иначе кто это сделает?
– Мне завтра рано вставать, я улетаю и…
– Именно об этом нам и надо поговорить. Ты меня впустишь?
Он отодвинулся без улыбки. Пока она поднималась, он распахнул все окна, выветривая запах гари, и влез в джинсы. И все же оглядел себя в зеркале в ванной: глаза как у альбиноса, распухшая красная морда, кожа, опаленная всеми событиями дня. Жуть.
Но, увидев ее, столь прекрасную, столь недосягаемую, он сказал себе, что это не важно. Связь между ними все равно была невозможной, и каждый должен придерживаться своей роли. Красавица и чудовище. Царица и примат.
– О чем нам надо поговорить? – повторил он, закрывая за ней дверь. – Что еще мы забыли сказать?
– Ты попытался заняться готовкой? – уклонилась она, указывая на следы этой попытки.
Не ответив, он прошел на место катастрофы и включил вытяжку. Заодно достал две банки коки-зеро. София разделяла его страсть к этим банкам с переслащенным содержимым. Крышки щелкнули, как два взведенных курка.
– Хочешь, я поеду на Бреа? – спросила она наконец, усевшись.
– Что? – растерялся он. – Нет. Совсем нет. Мы… Ну, Мэгги хотела, чтобы мы были одни в…
– Мэгги хотела бы, чтобы я была там.
Он отпил глоток и устроился на табурете напротив. Соберись с мыслями.
– Чего ты на самом деле хочешь? – не сдержался он. – Ты терпеть не могла моего отца. Ты уже два года воюешь с Лоиком, и я до сих пор не понимаю, чего ты ждешь от меня. Какое тебе дело до Бреа? Еще неделю назад ты мечтала размазать обоих наших стариков и…
– Еще неделю назад они были живы. Сейчас все меняется очень быстро. Я стараюсь приспособиться.
Она встала и сняла пальто. На ней было странное платье, прямое и темное, вроде платьев из махры. Действительно странное и в то же время необъяснимо элегантное. У него переменилось настроение. Присутствие этого создания в его квартире было знаком. Что бы ни случилось, он должен продолжить расследование. Провести ночь за своими записями. Продержаться, пока не сломается от усталости. А возможно, и заняться любовью с этой феей в ночной рубашке, пока она еще здесь.
– София, – сказал он куда более покладистым тоном, – мы все влипли, но постарайся держаться подальше от этого гадючника – так будет лучше. Ведь ничего еще не закончилось.