— Я подожду тебя на кухне, — по-прежнему шепотом произнес человек, чьи смутные очертания уже начинали выплывать из темноты и вдруг опять исчезли, растворились в ночной мгле. — Выходи, только не шуми, ради Бога.
Я медленно сел, спустил ноги с тахты, пошарил вокруг ногами, но тапок не нашел, видимо, Дашка убрала шлепанцы за ненадобностью. Зато я нащупал ноутбук, и хорошо, а то я совершенно про него забыл, и в темноте, вставая, обязательно грохнул бы. Я отодвинул его в сторонку, встал и, стараясь чтобы под руками была какая-нибудь опора, стал осторожно продвигаться к выходу из комнаты. К счастью, все крепко спали.
В коридоре света не было. Из кабинета доносился храп. Цыпочка издавала громогласные звуки в столь низких регистрах, что я даже удивился — всякого повидал, но не такого — ребенок ведь еще, к тому же девочка. Вот тебе и еще одно косвенное опровержение гипотезы Чарльза Дарвина: в какой такой природе могло выжить столь беспомощное существо как человек, которое опасностью во сне настолько пренебрегает, что сообщает о своем существовании всему окружающему миру вокруг, да и разбудить-то его при этом — поди попробуй? Однако, не похоже, что незнакомца впустила в квартиру Цыпочка. Откуда же он все-таки взялся? Странно стало как-то жить на свете: две недели назад я при появлении ночью у меня в квартире неизвестного человека испытывал бы совершенно другие чувства — сейчас я был беспредельно спокоен, хотя так ли уж беспредельно? Все-таки, потащился ведь еле живой на кухню? Вот и добрался до нее. Света на кухне не было. Я зажег его.
Спиной ко мне, около занавешенного окна, стоял высокий человек в черном водонепроницаемом плаще до пят, старомодной кожаной шляпе, тоже черной. Я сразу узнал его. Не знаю, почему. Не знаю, как. Я тяжело и болезненно осел на табуретку.
— Коннитива, — сказал я. — Гэнки?
— Охайо, — ответил незнакомец и повернулся ко мне лицом. — Гэнки йо, Скиталец.
Таким я, пожалуй, его и представлял себе. Острое, изрезанное шрамами и глубокими морщинами, еще не старое лицо. Бледная кожа, выбивающиеся из-под шляпы седые волосы. Воспаленные глаза, с красноватым оттенком. Похоже, все-таки, альбинос, хотя при его образе жизни… Кто знает?
— Есть хочешь? — спросил я, как будто каждый день мы встречались с ним вот так на кухне. Вообще-то, я не знал, о чем мне говорить с SolaAvisом, но раз он здесь, то, вероятно, сам расскажет. Однако старый друг мой молчал, внимательно меня разглядывая. Ну что же, его право, должен же он как-то меня изучить, прежде чем иметь со мной свои странные дела. Чтобы как-то скрасить возникшую паузу, я потянулся за сигаретами, давненько я не курил, хотя очень хотелось — Дашка мне не давала, говоря, что вредно, пока не поправлюсь. Я, собственно, не возражал сильно — не говорить же ей, что у меня не осталось времени на то, чтобы поправиться. И вот, похоже, появился шанс. А если есть шанс, то можно слегка и здоровьем рискнуть, так ведь? — усмехнувшись, спросил я себя. Я закурил. — Ну вот, друже, смотри как интересно получилось, — сказал я Одинокой Птице. — послезавтра итог конкурса, а нынче все три финалиста собрались в моей квартире. Как странно это всё. Неисповедимы пути Твои, Господи…
ЧАСТЬ ПЯТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ
Мы сидели за столом. SolaAvis сварил кофе и теперь пил его, отхлебывая мелкими глотками и неодобрительно следя взглядом за моими дрожащими пальцами, уже дважды выронившими на пол хабарик. Запах табака, видимо, раздражал Одинокую Птицу, ноздри его заметно шевелились. Я предложил проветрить, но SolaAvis сказал, что вытяжки достаточно. На улице буря — если открыть окно, выдует квартиру моментально. Я подумал о том, что в квартире, где окна замурованы, а жильцы стараются не вылезать наружу, можно вообще не заметить прихода зимы, а затем весны и лета, не то, что смены погоды. Мы жили теперь как в Ковчеге, только Ковчег этот был слабым и утлым — вот-вот развалится.
SolaAvis молча пил кофе, а я чувствовал, что надо бы что-то сказать, но не знал, с чего начать и первое, что пришло мне на ум, было до невозможности глупым. Трудно было не заметить, что руки Одинокой Птицы обтянуты тонкими черными лайковыми перчатками, он даже у плиты хозяйничал, не стянув их, не скинув плаща, только шляпу снял и, пригладив длинные седые волосы, положил ее на холодильник.
— Ты простужен? — спросил я. — Может, разденешься? Неудобно же в верхней одежде. Если замерз на улице, давай примешь горячий душ. Чувствуй себя, как дома.
SolaAvis не ответил. Я не знал, как продолжить, но вдруг вспомнил вчерашние звонки без ответа и вечерний, когда мне велели оставаться дома.
— Это ты вчера звонил? — SolaAvis, не говоря ни слова, кивнул головой. Я помолчал немного, потом опять ляпнул первое, что взбрело в голову:
— Да, конечно, не при таких условиях хотелось с тобой познакомиться. Но лучше так, чем никак.
Я думал, что Одинокая Птица опять не скажет ни слова, однако, он вдруг заметил:
— Если бы не твоя патологическая осторожность, Скиталец, мы встретились бы два года назад. Помнишь, когда Пастух въезжал?
— Какой Пастух? — спросил я, но сразу же вслед за тем понял, что речь идет о Хиппе.
— Парень из соседней квартиры, с собакой. Он приторговывал оружием, но в принципе работал на меня. Отвечал за один из складов, ну и тебя пас, почти добровольно. Жаль, что его убили. Толковый был мальчишка… Когда мы пришли смотреть квартиру, я звонил тебе, но ты не открыл. Даже не откликнулся.
— Может, дома не было?
— Да нет, был, — усмехнулся Одинокая Птица. — Но хорошо, что не открыл. За ошибки приходится платить. В этом ты мог убедиться. Если б ты столько всего не напорол, Пастух, возможно, был бы жив.
Кровь ударила мне в голову.
— Я знаю, что ошибался! Но у меня нет опыта в этих ваших делах. Я не… я не экстремал. Я обычный мирный человек. Откуда мне было знать, что так повернется всё? Кто мог предвидеть конкурс? Сатанистов? Вообще это всё, и что оно навалится вот так, сразу?!
— Мудрый готов ко всему в любой момент своей жизни, — SolaAvis и в прежние времена любил поучать людей. Он смотрел на меня тяжелым усталым взглядом из-под набрякших век, вид у него сделался многозначительный, так что я почувствовал себя маленьким и вконец недотепистым. Нашкодившим щенком я себя почувствовал, из-за которого хороший человек погиб.
— Почему он, черт побери, не убежал? — загорячился я. — У него была такая возможность. С ним пошел совсем мальчишка, сопляк, и минут пять прошло, может, даже десять, пока спохватились.
— Да, — спокойно сказал SolaAvis. — Представь себе, Пастух мог спастись. Он мог завести Мансурова — да не смотри так, я знаю всё — мог завести его в свою квартиру, убить или оглушить, что скорее, учитывая благородные замашки, от которых его не удалось отучить. Он мог уничтожить компьютер, как это сделал Сергей Игнатьев, которого мы знали под именем Ветер. Оружие было уже спущено вниз. Оставалось взять собаку, нацепить поводок, спуститься к машине и уехать. Но Пастух позвонил, чтобы машина ехала без него, привязал Мансурова к батарее, сделал из остатков боеприпасов мины и вместе с собакой сопротивлялся до последнего вздоха. Он защищал тебя, Скиталец. Он знал, что из тебя в органах душу вытрясут, если он смоется. Но он не знал, что я могу тебя достаточно спокойно вызволить из той передряги, в которую ты попал. Романтик он был, а романтики при нашей работе долго не живут.
— Чёрт! Черт! За две недели я потерял трех друзей!
— Тебе нельзя чертыхаться, — напомнил Одинокая Птица. — Ты христианин.
— Ты не понимаешь. Мне кажется, что смерть липнет ко мне. Все, кто ко мне прикасаются в последнее время, погибают или оказываются на грани от гибели.
— Это ты мне говоришь? — спросил SolaAvis, и резкие морщины на его лице показались мне намного более глубокими, чем прежде. Я почувствовал себя очень неловко, как будто затронул больную тему человека, как будто сам того не хотел, а въехал локтем в рану.
— Я совсем перестал о Боге думать, — пожаловался я, — мне бы сейчас молиться и молиться. А я только и пытаюсь понять, как выжить — мне, семье, всем вокруг. Впрочем, что я… Я понимаю… У тебя этого в сто, в тысячу раз больше. Просто я не привык. Я самый обычный человек.
— Самый обычный человек, — повторил SolaAvis.
— Да, а что, собственно, такого? Во дворе меня вообще называют Букварем. Я никому не интересен в этом мире, кроме семьи и нескольких человек, да и те знают меня только по сети.
— Самый обычный человек, — еще раз повторил Одинокая Птица. — Сварю-ка я себе еще кофе перед дорогой. А ты кури, не стесняйся, как-нибудь переживу. — он встал и подошел к плите, а я потянулся за новой сигаретой. Старая давно погасла.
ЧАСТЬ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ
— Ты, конечно, задумывался, почему именно тебе был выделен защитник. Возможно, ты обо многом догадывался. Но вряд ли ты это правильно понимал. Конечно, на свете еще более, чем достаточно, людей, которые нуждаются в защитнике, которые, больше, чем ты, достойны его. Тот же Ветер… Впрочем, если бы не было тебя, защитник был бы у Ветра. Просто тебе он был нужнее. А людей нам остро не хватает. И решают защитники обычно такие проблемы как защита попутно своим основным задачам. Чаще всего они занимаются охраной складов, работа у них не слишком пыльная, времени предостаточно для того, чтобы на досуге поразвлечься игрой в Ангелов-Хранителей. Складов немного. В Санкт-Петербурге — вот есть один. И потому защитник был предоставлен тебе.
— Почему мне? — спросил я.
— Ну, хотя бы потому, что склад находится здесь, а не в Твери. Ветру удалось надежно укрыться в деревне, он не имел семьи. Если бы он не имел глупость вылезти на телевидение, а это был с его стороны очень неразумный поступок, то был бы сейчас жив.
— Мне неприятно, когда ты так говоришь.
— Правда глаза колет. Ты уже не ребенок, Скиталец, чтобы мне перед тобой розовые сопли разводить. Ты уже успел за эти дни стать мужчиной. Не самым сильным, достаточно хлюпким, толком ничего не умеющим. Но сейчас я бы взял тебя к себе, если бы это имело какой-то смысл.