Его пошатывало и мутило, пока добирался до ванной; холодная вода ожгла тело, Виталий стоял под душем долго. «Черт с ним, схвачу воспаление легких и сдохну всем назло».
— Ты выйдешь наконец оттуда? — раздался властный голос матери.
Он вылез из ванны, долго растирался полотенцем, посмотрел в зеркало, увидел заросшую щетиной физиономию, и ему стало противно.
Когда он вышел из ванной, закутавшись в халат, то уловил дурманящий запах кофе; ему хотелось пить, и он направился на кухню.
Кофе был крепкий и горячий, он отхлебывал его, ощущая наслаждение, а мать сидела напротив, смотрела бдительно.
— Ты решил стать алкоголиком? — зло спросила она.
Он не ответил. Да и что он мог ей ответить? Ему на все было сейчас наплевать. Мать помолчала, ему почудилась в ее молчании угроза, и он не ошибся: едва допил кофе и отставил чашку, как мать, внезапно размахнувшись, влепила ему пощечину. Виталий едва усидел на стуле.
— Паразит, — жестоко сказала она. — Кто дал тебе право разводить такую слякоть?
— Но, мама…
— Что «но, мама»?
Он ляпнул первое попавшееся, чтобы хоть как-то найти себе оправдание:
— Аня нашла себе другого.
— Было бы смешно, если бы она этого не сделала. Да ты что, на самом деле? Звонят с работы. Все его потеряли, а он тут… Приложи холодное к щеке! Впрочем, — она встала, вынула из холодильника кусочек льда, — растирай, а то распухнет.
— У тебя тяжелая рука.
— А другие говорят — легкая. Стыд ты мой, стыд! Я думала, ты мужчина. Посмотри на отца. Посмотри внимательно, черт возьми! Он получил удар… Настоящий удар. Его сбили с ног, когда он поднялся на ту вершину, к которой стремился всю жизнь. Он запаниковал? Он распустил слюни? Черта с два! Он боец. Работник. Все, что у него есть, он добыл своими руками и умом. И отец всегда знал: можно надеяться только на себя. А ты? Тебя всю жизнь кормят с ложечки, а ты не умеешь даже как следует прожевать. Разве такая женщина, как Анна, может тебя любить? Стоит только удивляться, что она вышла за тебя замуж. Только полоумные дешевки могут идти за тобой в постель… Это же позор, позор, что ты не оказался способным даже сохранить семью! — Она приподняла свою пухлую руку, на которой сверкнул фиолетовый камень. Виталий подумал: она опять его ударит, — и отшатнулся. — Что ты вздрагиваешь? Мне надо было бить, сечь, пороть тебя в детстве, а я нянькалась с тобой. Вот и расплачиваюсь. И слушай меня внимательно. Ты сейчас же пойдешь на работу! Никогда больше не будешь опускаться до подобного свинства, какое я застала в этом доме. Об Анне забудь. Ты потерял ее и должен с этим примириться. Ладно, ты приобрел опыт, теперь знаешь, что такие женщины не для тебя. Найди себе женщину более покладистую. Может быть, еще не поздно построить новую семью. Если же ты не сумеешь взять себя в руки, то мы с отцом… ты слышишь? Мы с отцом, — подчеркнула она, — откажем тебе в помощи. Нам нужен настоящий продолжатель рода, полноценный мужчина, а не такая лужа, которую ты сейчас являешь собой. Ты внимательно меня выслушал?
— Да, мама, — покорно ответил Виталий.
Ворваня назначили исполняющим обязанности директора института; исполнять обязанности он будет до выборов — таковы порядки в академии, потом станет полноправным хозяином; впрочем, это все условности, хозяином он уже стал. Аня думала, он просто переведет свою лабораторию в институт и там, в новом помещении, они продолжат исследования, но все стало поворачиваться иначе. Ворвань пригласил ее к себе, уже в директорский кабинет, просторный, хорошо обставленный, светлый и удобный; у Суржикова был вкус и, когда он подбирал мебель для кабинета, то, говорят, вникал в каждую мелочь. Аня прежде заглядывала сюда вместе с Виталием и сейчас заметила: Ворвань, как новый хозяин в кабинете, ничего не изменил.
Ворвань расхаживал по ковру, из рукавов черного пиджака высовывались белоснежные манжеты и волосатые запястья; широко улыбаясь, показывая крепкие ровные зубы, говорил:
— Вот что, Анна Васильевна, мы организуем новую лабораторию. Ставки есть. Основу ее составит ваша группа. Займетесь рентгеноструктурным анализом. Методики у вас отработаны, и я в вас верю. Дела сейчас заварятся круто. Ну, да вы легкой жизни никогда не искали. Приказ о назначении вас завлабом я отдам сегодня. Потом проведем через ученый совет.
Он остановился, передохнул и еще шире улыбнулся:
— Вот что еще… Под лабораторию я вам выделю две комнаты: тридцатую и тридцать первую. Хорошие комнаты. Будет тесновато, но при нашем общем дефиците площади, сами понимаете. Там сейчас расположилась бухгалтерия. Я нашел для них место. Правда, они бурно выражают недовольство. Перетерпят. Институт для научных работников, а не для чиновников. Они сейчас переселятся, но вы все-таки сходите, посмотрите. Только поопасайтесь их гнева.
Аня сама потом удивлялась, что восприняла все это спокойно, может быть, потому, что слишком много в последнее время у них в лаборатории говорили о переменах, и, когда они случились, никто не удивлялся, все к ним были готовы. Аня знала — лабораторию повести сумеет, ведь у нее была довольно большая группа, и она давно научилась четко распределять работу среди сотрудников. А что касается идеи, то в них недостатка не было; главное направление в свое время обосновал Ворвань, потом уже пошли подробные разработки.
— Ну, удачи вам, Анна Васильевна, — сказал Ворвань и протянул руку.
Однако, когда Аня уже шла к выходу, он, роясь в бумагах на столе, не поднимая головы, спросил:
— А что, Анна Васильевна, с Виталием вы так и не съехались?
Ее передернуло от этого вопроса, и она быстро ответила:
— Нет!
Наверное, она сказала слишком резко, потому что Ворвань удивленно посмотрел на нее и тут же мягко пробормотал:
— Ну, извините… извините. Это я так… любопытно.
Но Аня поняла: он отлично осведомлен, как обстоят у нее дела с Виталием, и спросил об этом, конечно, не зря. Скорее всего хотел посоветовать, чтобы она окончательно уладила свои дела с Суржиковым-младшим: Ворваню нужно, чтобы у нее была чистая характеристика, но, услышав ее резкий ответ, видимо, передумал давать советы…
А на следующий день она встала с головной болью, поехала в лабораторию. Там шел демонтаж оборудования, его должны были перевезти теперь в новое помещение; приборы хрупкие и дорогие, и Анне надо было следить самой, как их разбирают и упаковывают. Слесари у них скверные, за работу, которую они и так должны делать, выпрашивают спирт; сколько об этом шумели, говорили — ни черта не помогает; однажды Аня побежала жаловаться к главному инженеру, тот ее внимательно выслушал, посочувствовал и тут же дал совет:
— А вы им, Анна Васильевна, все же спирту дайте. А то ведь ничего не сделают. Это я вам точно говорю. Я тут бессилен. Хорошего слесаря для института днем с огнем не найдешь. Все хорошие на заводах. У нас же те, кого оттуда повыгоняли. Есть даже из жилуправления. Что делать? Вы им только сначала посулите, а дайте после того, как закончат. Иначе перепьются раньше времени.
Аня вошла в комнату, когда работа шла вовсю, трудилось довольно много народу, сначала она удивилась — откуда столько набралось, потом вспомнила: вчера один из новых аспирантов, высокий, широкоплечий парень из Грузии, пообещал привести своих товарищей, заверил: «У меня тут, в институте, земляки есть. Все будет сделано, Анна Васильевна!»
Аня направилась в дирекцию: нужно было подписать целую кипу бумаг. Но до дирекции не дошла, ее окликнули. Андрей Бодров приближался к ней, торопливо семеня ногами, ей даже показалось, они у него заплетаются. Вид у Бодрова был нездоровый, на лбу и на щеках выступили пятна.
— Я к тебе! — крикнул он еще издали, а когда подошел, дернул себя за галстук, да, видимо, очень сильно, потому что сразу же вытянул шею, тут же пригладил лацканы кожаного пиджака.
«Ну вот, — подумала Аня, — конечно же, у него что-то случилось. Сразу я и понадобилась».
— Здравствуй, — сказала она. — Вид у тебя далеко не победительный.
— Не надо издеваться, хорошо? — тихо сказал он. Ане сразу стало его жалко, все-таки у него двое детей, он из кожи лезет, чтобы как-то упрочиться в жизни.
— Хорошо, — согласилась она. — Тебе нужен совет или помощь?
— Не знаю, — сказал Бодров и вздохнул. — У тебя есть пять минут?
— Если они тебе так нужны, то есть.
Они неторопливо пошли рядом по коридору.
— Ну, рассказывай, — приободрила она.
— Боюсь, ты оказалась права, — сказал он, и чувствовалось, ему нелегко дались эти слова. — Ворвань откомандировывает меня на полгода в Тулу. Говорит, нам нужен их опыт. Но тут что-то не то… Я помню твои слова. Помню, как ты говорила: он от меня избавится. Может быть, он тебе сам об этом сказал?
— Ты с ума сошел! — воскликнула она. — Разве Ворвань будет этим со мной делиться? Просто об этом мог бы догадаться любой, кроме тебя.
— Неправда! — Он остановился, и лицо его зло перекосилось. — Он к тебе особо расположен… Особо! воскликнул Бодров. — Ты получаешь лабораторию. Ты! А не я! Хотя мне было обещано… Ты хочешь сказать: все это просто так? Да?
Аня даже не рассердилась, таким он показался ей жалким, она только усмехнулась:
— Прежде я думала, ты просто глуповат, а теперь вижу — ты еще и испорченный мальчишка.
— Ладно, — сказала Бодров, стиснув зубы, пытаясь сдержаться. — Ладно, — повторил он уже спокойнее, — я шел к тебе не ругаться.
— Тогда выкладывай, с чем шел.
— Ты имеешь на него влияние. Я не могу в Тулу… У меня семья. Это мотаться между двумя городами, жить на два дома. И потом… потом. Я ведь теперь понимаю: командировка — только повод. Потом он придумает что-нибудь другое… Ну, поговори с ним, очень тебя прошу, поговори. Он послушает тебя…
Но Аня твердо знала: начни она этот разговор, Ворвань ее просто-напросто оборвет и скажет — это не ее дело. Он нашел один из вариантов избавиться хоть на время от Бодрова, причем никто придраться не сможет. Научная командировка — это благородно. Тут возможна и совместная работа. Во всяком случае, Андрей Бодров не будет крутиться перед глазами, а сторонники Суржикова воспримут это хорошо, их не так уж мало в институте, когда-то именно Суржиков комплектовал ученый совет, и многие из его членов обязаны бывшему директору. Ворваню надо продолжать вести свою игру, показывать, как он ратует за Суржикова, ведь он отдал ему не лабораторию, а целый отдел. Но как это объяснить Бодрову?