Значительно позже, уже после окончательного возвращения в Москву, Молодый в узком кругу друзей отмечал:
«Из двенадцати мальчишек моего класса в живых после войны остался я один. Могу ли я это забыть?
Не хочу больше войны! Эта идея давала мне силы. Если угодно, она несла и романтический заряд, без которого, будучи по натуре сухим рационалистом, я бы не стал работать в разведке.
Иногда думал о том, правильно ли сделал, что не пошел по стопам родителей: отец — физик, мать — врач, и все родственники-мужчины — физики, женщины — врачи. Но в сороковом ушел в армию, потом в сорок шестом вернулся, и мне отсоветовали заниматься физикой: вроде бы утрачен темп, как у шахматистов. Поздно! Вот и стал гуманитарием, если полагать мою нынешнюю профессию и не точной, и не естественной, да и вообще — наукой ли?
Впрочем, я так устроен, что никогда не жалею об уже свершенном и не мечтаю попусту. Мои коллеги относят меня тем не менее не к грубым реалистам, а к реалистам с «романтической прожилкой». Ошибаются? Нет?»
Глава третьяСТАНОВЛЕНИЕ РАЗВЕДЧИКА-НЕЛЕГАЛА
Разведка — это не приключенчество, не какое-либо трюкачество, не увеселительные поездки за границу, а прежде всего кропотливый и тяжелый труд, требующий больших усилий, напряжения, упорства и выдержки, воли, серьезных знаний и большого мастерства.
Итак, в первом послевоенном 1946 году 24-летний офицер лейтенант Молодый, имевший за плечами школу-десятилетку, практически свободно владевший иностранными языками, прошедший войну от первого ее дня до последнего, демобилизовался из армии. Перед фронтовиком открывалась новая, мирная, как ему казалось, жизнь.
Безусловно, Конону хотелось отдохнуть от тягот войны и серьезных забот и обязанностей последних шести лет, побыть в семье, погулять с друзьями и подругами. Но близкие друзья остались лишь в армии или разъехались после демобилизации по своим родным местам. В Москве в десятом классе близких друзей да и девушки он приобрести не успел. И Молодый решил идти учиться.
Следует отметить, что в послевоенные годы тяга к учебе у молодых людей была очень сильной. Самый большой конкурс в столице был в два высших учебных заведения: в Институт международных отношений и в Институт внешней торговли. Эти вузы открывали молодежи дорогу в иные страны и давали доступ к наукам, доселе неизвестным и загадочным. Правда, основной контингент абитуриентов в эти институты всегда состоял из детей высокопоставленных советских чиновников. Но первый послевоенный год открыл институтские двери молодым фронтовикам и рабочим парням-допризывникам, которые работали в военные годы на оборонных предприятиях. Им предоставлялись даже некоторые льготы, хотя сдавать экзамены все равно надо было наравне с другими.
В августе 1946 года Молодый решил сдавать вступительные экзамены в Институт внешней торговли Министерства внешней торговли СССР.
В те времена институт, созданный в 1934 году в Ленинграде, а затем через некоторое время переведенный в Москву, действительно являлся одним из престижнейших учебных заведений столицы, готовившим специалистов высокой квалификации для внешней торговли и внешнеэкономической деятельности. Правда, Конона привлекала в нем в первую очередь возможность изучать иностранные языки.
Институт располагался тогда в центральной части города, в тихом Бабушкином переулке (с 1964 года — улица Александра Лукьянова), что между Красными Воротами и Елоховской площадью. Позже, в 1958 году, его вместе с уникальным профессорско-преподавательским составом «влили» в качестве одного из факультетов в Московский государственный институт международных отношений (МГИМО). Но это было уже позже…
А тогда, в августе 1946-го, на приемных экзаменах в аудиториях института преобладали абитуриенты «солидного» возраста — в сравнении со школьниками-«мало-летками». Подавляющая часть — бывшие фронтовики, многие в военной форме без погон, но с орденскими планками на груди, а также серьезные парни и девушки, которые в годы войны, прервав учебу, работали на заводах, фабриках и других предприятиях, а среднее образование получали в вечерних школах рабочей молодежи.
Известный советский журналист-международник Леонид Колосов, учившийся вместе с Молодым в институте и друживший с ним, позже вспоминал:
«Наряду с фронтовиками и у меня было некоторое преимущество перед школьниками — рекомендация райкома комсомола, где я характеризовался как «отличный производственник и активист-общественник, сумевший закончить десятилетку без отрыва от производства в вечерней школе рабочей молодежи».
Итак, август сорок шестого. В аудиториях института идут приемные экзамены. Абитуриенты самые разномастные: аккуратненькие девочки в очень приличных платьицах, чинные мальчики в костюмчиках — «элита», так сказать, — и великовозрастные фронтовики, разношерстно одетые ребята из рабочего сословия, не отличающиеся элегантностью речи.
Заприметил я Молодого сразу, хотя он ничем особенным не отличался от других. Вот только имя его поразило. «Конон», — представился он, когда мы по какой-то необъяснимой взаимной симпатии потянулись друг к другу уже во время экзаменов. «Как?» — простодушно изумился я, думая, что ослышался. «Конон, — повторил он широко улыбаясь. — Так назвал меня отец в отместку за то, что его нарекли банальным именем Трофим…»
А в остальном он был как все фронтовики, пожелавшие сменить винтовки на учебники. Невысокий, скуластый, черноволосый, с неизменной смешинкой в раскосых глазах (вспомним его бабушку — представительницу одного из коренных малочисленных народов Севера — ламутов. — В. А.), одет в поношенные гимнастерку, галифе и не раз чиненные армейские сапоги. Только вот орденских планок было у него побольше, чем у других. «Храбрый, должно быть, парень», — сразу подумал я. А храбрый парень так же, как и все мы, грешные, дрожал мелкой дрожью под дверями, за которыми принимал очень «жестокий», по утверждению всех, экзаменатор. На вид был этот экзаменатор вполне милым и респектабельным старичком с бородкой клинышком. Когда очередной кандидат в студенты начинал тонуть в волнах собственной неосведомленности, старичок вскидывал голову и грозно переспрашивал: «Как? Как?! Как?!!» После этого уже никакое чудо не могло спасти от «неуда» обреченного абитуриента. А экзаменатор переходил на ехидно-ласковый тон: «Молодой человек, вы умеете кататься на велосипеде? Умеете. Очень хорошо. Так вот идите и катайтесь. В институт вам поступать рановато. Займитесь лучше спортом. Может быть, чемпионом станете».
Нас с Кононом пронесло — обошлось без грозных «как». Мы успешно сдали экзамены и были зачислены на первый курс, правда, на разные факультеты: он — на юридический, я — на валютно-финансовый. Однако это не помешало нам оставаться друзьями. Напротив, взаимная привязанность все более росла, доверие тоже…
Учился Конон хорошо, все ему давалось легко, даже трудный китайский, в знании которого он уже через год начал превосходить своего престарелого преподавателя. Ребята и девушки как-то сразу и единодушно признали в нем лидера. Во всяком случае, с первого по пятый курс был он бессменным секретарем партийного бюро факультета.
Учеба и общественные дела занимали наше основное время. Конон проводил собрания и занимался китайским языком с отстающими студентами. Я же увлекся драматическим искусством и даже был одним из основателей студенческого театра. Конон любил ходить на репетиции, когда у него было время, и неизменно посещал все наши премьеры».
В свою очередь, генерал-лейтенант Виталий Павлов, являвшийся в 1961–1966 годах первым заместителем начальника советской внешней разведки, а в начале 1950-х годов руководивший подразделением ее нелегальной службы, сотрудники которого изучали Молодого в период его учебы в Институте внешней торговли в качестве кандидата на работу в органы государственной безопасности, в своих мемуарах писал:
«Лично я познакомился с Молодым в 1951 году, когда, будучи руководителем англо-американского отдела нелегальной разведки, пригласил его на беседу.
Тогда Конон Трофимович произвел сильное впечатление, надолго оставшееся в памяти. Он всегда стоял особняком, как, в известной мере, образец идеального разведчика.
В молодые годы он успел пройти суровую школу Великой Отечественной войны. Характеризовался как отважный и смелый войсковой разведчик, неоднократно ходивший в тыл противника.
Когда он был еще студентом третьего курса института, на него обратила внимание советская разведка. Изучение его личных и деловых качеств в течение двух лет только подтвердило соответствие его кандидатуры высоким требованиям, которые предъявляет к разведчикам работа в нелегальных условиях.
Парень вызывал большую симпатию своим оптимизмом, уверенностью. Он обладал явными выдающимися способностями к разведывательной деятельности.
На мой вопрос, готов ли он сделать еще один крутой поворот в жизни и ступить на стезю разведчика, причем не легального, работающего под прикрытием официального сотрудника советского учреждения за границей, а нелегального, под личиной иностранца, Молодый с усмешкой сказал, что после всего испытанного им во время войны его уже больше ничто не может напугать. Он дал согласие и с того самого весеннего дня 1951 года был приобщен к нашим делам как кадровый офицер.
Приступив к его интенсивной подготовке, мы уже через пару лет имели в его лице разведчика, готового к работе руководителем резидентуры».
А упоминавшийся выше Леонид Колосов по этому же поводу позже, вспоминая о нем, подчеркивал:
«Главные, да и, пожалуй, единственные источники, формирующие наше представление о профессии разведчика — кино и литература, — давно выработали определенный штамп: сложенный, как древнегреческий бог, молодой человек с чеканными сверхволевыми чертами лица, обладающий поразительной находчивостью и острым, как лезвие бритвы, цепким умом.