ант и разум человека, дав подчас феноменальные результаты, Россия лежала пластом, перекрыв своим телом путь татарского нашествия на Европу. А наше Возрождение начиналось в первопрестольном граде Киеве ничуть не позже европейского, и начало Возрождения было не менее блестящим... Потом - обрыв на два с половиной столетия. К счастью, не была уничтожена духовная, православная основа народа, татары и не ставили такой задачи, но экономическое и политическое развитие в России остановилось. Тогда-то мы и отстали от так называемой просвещенной Европы на два с лишним века. Все последующие столетия Россия мучительно пыталась сделать рывок вперед. Стремились догнать... Мы внутренне выбрали для себя все-таки европейский, а не азиатский путь как задачу развития. Хотя, может быть, азиатский путь развития по большому счету для человечества неизмеримо гуманнее, благороднее и даже выгоднее, потому что не предполагает хищнического отношения к природе и, в конечном счете, к человеку. Он предполагает естественное органичное врастание человека в природу. Мы этим путем идти не хотели. Начиная с Алексея Михайловича, с Никона и далее с Петра Великого мы стремились опередить свою историю и вырваться в европейскую цивилизацию. Платили и платим за это колоссальную цену, и каждый раз могущественным магнитом времени были отбрасываемы назад. Мы шли по принципу: два шага вперед, шаг назад. Было несколько такого рода прорывов. В конечном счете, они давали результат, Россия в девятнадцатом столетии вышла в ряд самых могущественных держав мира. Мы заставили себя уважать, заставили с собой считаться. Но все эти прорывы всегда были за счет народа, за счет крепостных крестьян. За счет беспощадности по отношению к самим себе, за счет некоей схимы... Двадцатый век в этом отношении, конечно же, являет миру пример такого самоотречения народа ради своего будущего. Я не хуже кого бы то ни было представляю, что значила для народа революция 1917 года, а затем и гражданская война, и коллективизация, по своим кровавым последствиям, по тому колоссальному ущербу, который был нанесен народной культуре, по фантасмагорическому количеству жертв. Сейчас, занимаясь творчество Михаила Шолохова, уже через его книги, статьи и письма я отчетливо вижу, через какую трагедию прошел наш народ. Но если бы мы не прошли через эту трагедийную полосу, мы не смогли бы остановить фашизм. Без этого самоотречения, без обреченности крестьянства, на костях которого была создана промышленная мощь державы в тридцатые годы, мы бы не победили в Великой Отечественной войне. Мы встретили фашистов на уровне вооружений самых промышленно развитых стран. Если бы мы войну проиграли, мы были бы просто уничтожены. Как народ, как государство.
История - вещь исключительно жестокая. Как говорил Чернышевский, это не тротуар Невского проспекта. Вне всякого сомнения, и Сталин - не мой идеал, и Ленин - не мой идеал, но без этих фигур, без коммунистической партии, без советской власти Россия бы в той войне погибла. Я прекрасно понимаю масштаб личности Ленина. Когда говорю, что он не мой идеал, имею в виду, что далеко не во всем согласен с его решениями. Это мое очень давнее ощущение. Строго говоря, наша революция совершалась в значительной степени под лозунгом мировой революции. Россия рассматривалась как костер - для того, чтобы разжечь пламя мирового пожара. По мнению еще одного лидера революции, Льва Троцкого, если бы при этом сама Россия сгорела, это не страшно. Главное - мировая революция. Эти лидеры были абсолютно антинациональными, антипатриотическими по определению. Ленин, и в этом его величие, сумел понять ошибочность такого плана. Осознал историческую неверность этого направления идей. Он в результате осознал революцию как этап модернизации России, он мечтал о дальнейшей европеизации ее. Его завещание, его последние работы - это же работы трагические. Огромная тревога за судьбы страны. Он понял, что в крестьянской по преимуществу стране люди совершенно не готовы к социалистическим преобразованиям. Об установлении социализма военным путем уже и речи не шло. Отсюда его нэп. Его поиски постепенного, нормального буржуазно-демократического развития. Собственно, ленинский нэп - это то, на чем сейчас, как на дрожжах, растет Китай. Сталин с его ощущением грядущей войны отказался от ленинского плана, предложив свой мобилизационный. В условиях явного нарастания грядущей войны и явной неготовности народа, экономики и промышленности России к такой войне, путь такого ускоренного развития, рывка в будущее, возможен был только через диктатуру. Только через репрессии. Только через страх. Мы были обречены на такую трагичность, ибо она вела к победе. Мы создали мощную страну с мощной промышленностью, с передовой наукой. Что никто оспорить не может. Была создана и величайшая культура, народ получил образование. Получил полное равенство прав на образование, на медицину, на работу. Это переплетение светлых и черных сторон жизни сопровождало весь ХХ век. Он не был черным и не был розовым...
В. Б. Несмотря на все русские трагедии, все равно, я считаю, двадцатый век можно назвать русским веком. Именно Россия определила все его развитие, изменила судьбы мира и в 1917 году, и в 1945, и, увы, в 1991-м. Не американцы победили, а мы сами себя проиграли и вовлекли в эту катастрофу чуть ли не треть человечества. Предопределив своим поражением бомбардировки Ирака и Сирии, новый колониализм в Африке, новую ситуацию в арабском и шире - в исламском мире. Признаем и то, что такого взлета, как в послевоенный период, Россия не знала за всю свою тысячелетнюю историю. Ни при Петре Великом, ни при Николае Первом - никогда еще Россия не играла такую важную роль в мировой истории. И может быть, никогда уже играть не будет. Это был наш век...
Ф. К. Я полностью согласен с вами, Владимир Григорьевич. Если бы не было России в ХХ веке, миру, прежде всего Европе и США, было бы очень скучно жить. Так же, как восемнадцатый век определила великая английская революция. Так же, как девятнадцатый век определила французская революция. Конечно же, мировое развитие в ХХ веке определила русская революция 1917 года. Если бы не было нашей революции, то люди в Европе и в США, трудящиеся люди во всем мире жили бы значительно хуже. Это хорошо, что труженики в развитых странах неплохо живут, но эту долю богатств им выделили из страха повторения русского Октября 1917 года в других странах мира. Увы, мы после революции не дали своему народу такого благосостояния. Но в страхе перед будущим капиталисты всего мира пошли на значительные социальные уступки своим рабочим. И многие ученые на Западе это прекрасно понимают.
В. Б. Феликс Феодосьевич, теперь давайте посмотрим на ХХ век с точки зрения развития литературы. Тем более, мы сидим в кабинете директора Института мировой литературы. Мне кажется, сегодня занижают не только роль России в прошедшем столетии, но и роль русской литературы. Уверен, скоро настанет время, когда признают, что русская литература ХХ века не менее значима, чем великая русская литература ХIХ века. Мы сами порой чересчур скромничаем. Да, в девятнадцатом столетии был Достоевский и Толстой, но и в двадцатом тоже были Шолохов и Платонов, Горький и Бунин, Булгаков и Набоков. Да, золотой век определила поэзия Пушкина и Лермонтова, но и в нашем с вами прошедшем столетии были Есенин и Маяковский, Блок и Ахматова. Конечно, "лицом к лицу лица не увидать", но уже с высоты третьего тысячелетия Большой стиль нашей великой эпохи не так уж плохо смотрится. Вы согласны с такой золотой оценкой русской литературы ХХ века?
Ф. К. Я смотрю на это более осторожно. Моя осторожность продиктована профессией. Я все-таки больше историк литературы, чем критик. Необходима большая историческая дистанция, чтобы точно определить место литературы ХХ века. Чтобы точно соотнести художественные ценности ХIХ века, "серебряного века" в начале ушедшего столетия и периода, как вы говорите, "Большого стиля" советской литературы. Но в глубине души я склоняюсь к вашей, Владимир Григорьевич, точке зрения. Вне всякого сомнения, Советский Союз дал миру великую литературу, которая сопоставима в нашем веке лишь с литературой США. В Европе я не вижу подобных шедевров. Большая литература рождается на больших тектонических сдвигах. Великая литература девятнадцатого столетия тоже питалась социальными соками, историческими событиями. Это только постмодернизм считает, что можно создать большую литературу эксплуатацией предыдущих шедевров. Это нелепость. Только большие движения народной жизни дают великие произведения. В ХХ веке это были, во-первых, сама революция и связанные с ней события, независимо от того, за или против нее писались романы и повести. Не только Фадеев, но и весь Платонов, весь Булгаков, Шолохов, в конце концов и Солженицын почти всем творчеством связаны с революцией. Никуда от этого не уйти. То же - Алексей Толстой, Михаил Пришвин с его дневниками.
В. Б. По сути, и все лучшее в эмиграции тоже так или этак создавалось в связи с революцией.
Ф. К. Второй тектонический сдвиг - это процесс ухода под воду многовекового народного уклада, атлантиды крестьянской жизни. Процесс модернизации, который столь мучительно шел в России, принес нам сильную науку, оборонку, промышленность, но загубил традиционный уклад. Сделал народ иным. Впрочем, так же мучительно он ранее шел и в других странах - к примеру, в той же Англии, когда, как помните, "овцы съели людей". Этот процесс и был зафиксирован нашими писателями в шестидесятые-семидесятые годы. Я вернулся недавно с дней Николая Рубцова, моего друга и земляка. Вместе с главой Тотемской администрации ненадолго заехал в свою родную деревню. Проложен асфальт, вся деревня уже иная, но жители ее - практически не крестьяне. Все они работают на газопровод. Они уже совсем другие, уже стесняются своего северного диалекта, у них другой говор. Практически ХХ век уничтожил русскую деревню, в лучшем случае - преобразовал ее в нечто новое. Это огромнейший трагический процесс. Он прошел по судьбам миллионов людей. И этот процесс не мог не вызвать писательского внимания. Тем более что крестьянство обрело в ХХ веке грамотность. Само заговорило своим голосом в литературе. Не случайно два самых великих писателя в ХХ веке, Михаил Шолохов и Сергей Есенин, родом из деревни. Они услышали начало этого процесса и ощутили всю глубин