аганды в России контролировали чужие люди. Им это не нужно было. Все пошло по американскому пути, наверх вытолкнули каких-то сомнительных коротичей. Казаков из эмиграции ведь тоже надо было по-настоящему заинтересовать, и все бы пошло на пользу России, а не на вражду. Никто не понял, что для новой России нужны традиции, историческая преемственность... В основе перестройки было заложено предательство России. А предательство стало возможным потому, что в нас самих затрепано наше русское историческое чувство. Как же русским жить дальше? И я со своим историческим журналом все больше никому не нужен. Ведь нигде в мире нет такого забвения своей истории. Я тут даже начал новый рассказ о старом человеке, который попал в кампанию нынешних молодых. Они с ним нормально общались, смеялись, о чем-то болтали, но все время чувствовали, что сидят с человеком из другого времени, из другой системы отношений. Может быть, уже из иного народа... Я этот рассказ еще не закончил, сам не вижу конца. Мне тоже не хочется впадать в пессимизм, но не могу отрешиться от чувства, что этот мой герой, похожий на меня, для них в чем-то чужой. Хотелось бы думать, что разница только в возрасте, в возрастных ощущениях, но не в отношении к народу, нравственности, к истории, к духовности... Ушла не только былая страна, но и былая история. А мы не были готовы к переменам, нас застали врасплох. Даже литераторы не были готовы. Даже диссиденты. Ведь мы скорее любовались людьми в своей прозе, даже в полемике своей. Скажем, деревенская проза там не какие-то проклятия важны, а любование старухами, стариками, она переполнена сочувствием к уходящему русскому человеку. Возвеличиванием его. Так же мы любовались и старой историей. Пока мы копались в старой истории, как Владимир Солоухин, и в старых людях, нам и подкинули совсем другое новое.
Я понимаю благоговение Владимира Солоухина перед старой русской эмиграцией, это тоже очень высокое чувство красоты: в жестах, в привычках старой аристократии. "Чаша" - это итог всей его жизни, всей его любви к уходящему русскому миру. Я так это понимаю и приветствую. Это как бы запоздалая "Жизнь Арсеньева". Если бы чувство любви к родине и к своей истории у нас у всех было бы посильнее в самом начале перестройки, то и провалов подобных не было бы. Все-таки все мы виноваты. Все бы пошло иначе и в идеологии, и в культуре. Поневоле и телевидение вынуждено было бы быть другим.
В. Б. Вы все-таки неисправимый романтик и идеалист, Виктор Иванович. Те, кто возглавил перестройку, заранее знали, что будут делать и какие тенденции поддерживать. Они гарантировали мировым силам гибель империи. Кто бы допустил людей, подобных Владимиру Солоухину или Илье Глазунову, к управлению идеологией? Даже Никита Михалков хорош как обслуга - и ему бы идеологию не доверили, и его место в лакейской.
В. Л. Но мы-то надеялись, что хоть определенное равновесие будет удерживаться между прозападными идеологами и государственными. Даже Валентин Распутин в президентский совет вошел. Потом мы увидели, что нас никто не ждет, а вначале я добивался даже встречи с президентом. Первый момент перестройки был моментом надежды.
В. Б. Потом наступило разочарование, вслед за разочарованием наступило проклятие. И дальше - период прямой борьбы с антигосударственным режимом.
В. Л. Это массовое предательство до сих пор не раскрыто. Как же надо подло обмануть народ! Еще до Ельцина. Какие же они были бесчувственные, обрекали народы на кровь, на нищету, на войны и ни о чем не волновались... Какие гады были во главе государства!
В. Б. Еще в те годы, с 1990 года, газета "День" встала в прямую оппозицию сначала Горбачеву, а потом Ельцину. С нами тогда боролись и Лукьянов, и Хасбулатов, и Руцкой, и министр печати Миронов, и многие нынешние лидеры оппозиции, нынешние противники Ельцина. А ведь у нас был самый простой принцип: мы боролись за сохранение могучей российской Державы. Значит, на самом деле державность не так уж была популярна в народе и в кругах интеллигенции, в кругах политической элиты, если у нее так мало было защитников? А на Кубани знают сегодня газету "Завтра"?
В. Л. Конечно, знают. Но доходит она до Кубани с трудом. Я сам одно время ее выписывал, когда позволяли деньги. Только в этом году не выписал. И сейчас уже не часто вижу новые экземпляры. Иногда привозят из Москвы. Почему-то и при Кондратенко наша "Роспечать" не стремится получать вашу газету. Вот и "День литературы" стали привозить из Москвы, теперь я подпишусь. А в киосках - одни демократические издания. Никакой патриотики. Ни "Русского вестника", ни "Дуэли", ни "Советской России"... Я всегда поражался тому, что русский человек не знает тех газет, которые его защищают. Это тоже нельзя скрывать. И с каким-то тайным аппетитом берут "Московский комсомолец". Силен сатана, ничего не скажешь. Столько прекрасных материалов было и в "Дне", и в "Завтра", тебя же защищают, а ты не можешь организовать доставку на Кубань?! Почему русский человек такой? Какой-то недотепистый...
В. Б. Вернемся к литературе. Вы, Виктор Иванович, говорили, что сегодня важнее всего история. Дабы определить путь развития в будущее. Вот и в литературе можно прежде всего заметить интерес к исторической прозе. Я уже не говорю о блестящем историческом писателе Дмитрии Балашове. Но о русской истории сейчас пишет и неугомонный Владимир Личутин, и более молодой талантливый Александр Сегень, и Леонид Бородин. Да и большинство новых новелл в вашей последней книге "Тоска-кручина" тоже явно исторические... Вы вспомнили и недавнюю книгу Солоухина "Чаша". А что сейчас пишете? Тоже что-то историческое?
В. Л. Я сейчас заканчиваю как приложение к "Маленькому Парижу" повествование о судьбах русских эмигрантов. Это скорее тоска-печаль об их уходе из жизни, многих моих документальных героев. А так, в целом, я же не исторический писатель. История наша как в России пишется: и научная, и в прозаических произведениях? Она всегда как бы пересматривается новым поколением. Или уточняется. Но все те же периоды и те же герои. А целые исторические периоды в жизни России так до сих пор или оболганы, или засыпаны песком... Не видят ее красоту. Предпочитают пересматривать уже известное. Боже мой, как не везет России! Пришел такой царь, Александр Третий, - и, не дожив до старых лет, умер. Почему? Вот бы написали такой роман о его царствовании и о том, как нам не везет, что самые великие деятели не вовремя сходят с исторической сцены. Таких примеров, как Александр Третий, много в нашей истории. Цепь блестящих начал и трагических финалов.
В. Б. Может быть, в этом судьба России? Быть и уроком и примером для всего мира? Для западного мира: как надо удерживать народ от революций и вовремя подкармливать? Для нынешнего Китая: как надо не допускать хаоса и развала в стране? Мистическое предостережение. Но как-то неохота жить только для того, чтобы на тебе учились другие, более благополучные...
В. Л. У писателя должен быть очень чуткий организм, чуткая нервная система. Он должен все предчувствовать, проникать в наметившиеся тенденции в жизни народа. Не просто отворачиваться от опасности, а самому идти к ней навстречу. Видеть и писать. Русский человек другим непонятен. Другие писатели в нем никогда не разберутся. А вот сейчас и русский писатель молчит о будущем. Разговоров много, фраз много, а душа у писателя молчит. Почему? Не видит ничего? Или страшно? Или обидно видеть одну гниль? Нет того человека, в котором бы я сейчас видел возможного лидера России.. Нет нового Александра Третьего, моего любимого государя. А Америка действительно стала каким-то паханом. Она даже не сверхдержава, а такой крутой пахан. И это стало возможным лишь из-за смерти Советского Союза. Ведь только сейчас понимаешь, какова была в мире роль нашей страны. К сожалению, в идеологической пропаганде все отдали Зориным и Боровикам, а они скорее отвратили нас от поддержки государственной политики. Наша пропаганда не сумела даже нам самим внушить ту справедливую истину, что не социализм мы устанавливали во всем мире. А были важнейшим полюсом удержания мира. Нам не объяснили, что будет в мире, если не будет Советского Союза. Но знали ли это они сами? Или Боровики к подобному и стремились? Когда же мы будем определять национальную русскую идеологию? При каком правительстве?
В. Б. Но есть ли у вас ощущение развития современной литературы? Каким вы видите будущего русского писателя?
В. Л. Я всегда готов к восторгу перед чудом литературы. Как я уже говорил: вот новое чудо "Избы" Распутина. Но еще перед чем восторгаться? Я готов восторгаться правдивым, прекрасным, искренним, сокровенным. А если ничего подобного нет, то чем восторгаться? Жду. Всегда готов увидеть новое чудесное лицо нового талантливого писателя. Так и представляю: стройный герой с такой военной осанкой. Даже осанку люблю. Но пока сейчас все больше печали. То Солоухин умер, отпевали в храме. То другой талантливый поэт... Куда ни глянешь, что ни посмотришь, что ни послушаешь - тяжело. Я в некотором роде - державный человек. Имперский человек. Мне жаль, что произошло крушение такой великой державы. Я даже начал писать рассказ "Поцелуй украдкой", чтобы вспомнить то спокойное имперское время. Особенно когда еще жил в Сибири. Слушал радио Москвы, слушал наш величавый гимн... Какая сила шла от державы! Из Москвы - для меня, ребенка, потом юноши. Надо сохранить в каждом такое чувство любви к Отечеству. А потом вообще тревога за будущее. Мы же не знали, что наделает Горбачев. А что теперь наделают другие? Мы не знаем, что нас ждет вообще. Не будет ли тут, у нас, в России вообще сплошная война?
Дмитрий Балашов
Балашов Дмитрий Михайлович, прозаик, историк, родился 7 ноября 1927 года в Ленинграде, убит при загадочных обстоятельствах 17 июля 2000 года под Новгородом, в своем доме.
Отец - актер Театра юных зрителей, мать - художник-декоратор. Пережил блокадную зиму и смерть от голода отца, в 1942-44 годах был в эвакуации в Сибири. Окончил театроведческий факультет ЛГИТМиКа, работал в Вологодской культпросветшколе. С 1957 года в аспирантуре ИРЛИ, где по совету Д.С.Лихачева занялся фольклором. В 1960 году переехал в Петрозаводск и до 1968 года работал в Институте языка и литературы, защитил кандидатскую диссертацию. За участие в протестном движении по охране памятников старины был изгнан из института. Можно сказать, что вынужденная безработица