Почему же Чейни разыгрывает из себя перед Контролем буффона, когда на самом деле обладает могучим интеллектом? Ну, может, он и в самом деле буффон за пределами своей специальности, но и Контроль, как ни верти, тоже не первый кандидат в списке самых желанных гостей увеселительной вечеринки.
Как только помеха в виде основных контрольнопропускных пунктов осталась позади и они выехали на пятнадцатимильный отрезок гравийной дороги — похоже, поглотившей внимание Уитби целиком, так что он продолжал отмалчиваться, — Контроль спросил:
— Экспедиции добираются до границы этим же путем?
Чем дольше они ехали, тем отчетливее вырисовывался у него в голове образ продвижения экспедиции по этой самой дороге, каждый член которой хранит молчание, уединившись в безграничных просторах собственных мыслей, прерываемых рваным театральным действом остановок у бесчисленных контрольнопропускных пунктов. Какое уж тут утешение.
— Разумеется, — отозвался Чейни. — Но в специальном автобусе, которому не нужно останавливаться.
Специальный автобус. Никаких контрольно-пропускных пунктов. Никаких лимузинов для экспедиции — уж не на этой дороге. А где им предлагали последнюю трапезу? Превращался ли последний вечер зачастую в пьяные грезы или скорее в мрачные раздумья? Когда им позволяли в последний раз повидаться с семьей или друзьями? Предоставляли ли им духовное наставление? В досье об этом — ни слова. Центр насел на Южный предел, будто многоногий суперпаразит, чтобы править этим балом.
Нагруженные или налегке?
— И уже с рюкзаками и снаряжением? — поинтересовался он. Он увидел мысленным взором биолога в этом специальном автобусе, без контрольно-пропускных пунктов, теребящую свой рюкзак или сидящую молча, пристроив его рядом на сиденье. Нервничала она или была спокойна? Контроль решил, что в каком бы духовном настрое она ни пребывала, с товарищами по экспедиции она даже не заговаривала.
— Нет, они все получали на пограничной заставе. Но они заранее знали, что в них — то же самое, что и в тренировочных рюкзаках. Только меньше камней.
И снова такой взгляд, словно Контроль должен был рассмеяться, но неизменно тактичный Чейни снова хмыкнул вместо него.
Итак, близится граница. Испытывала ли Кукушка духовный подъем или безразличие? Его раздосадовало, что он лучше представлял, чего в ней нет, чем то, что она собой представляет.
— Мы шутили, — начал было Чейни, но тут его перебила рытвина благодаря неумелому вождению Уитби, — мы шутили, что их надо отправлять с табаком и огнивом. Ну, может, докинув парочку резинок.
Должно быть, в сдержанной реакции Контроля на его легкий треп Чейни узрел то ли неодобрение, то ли угрозу, потому что добавил:
— Юмор висельников, знаете ли. Как в «Скорой».
С той только разницей, что на виселицу восходил не он. Он оставался позади и анализировал то, что они принесли обратно. Те, кто вернулись. Целая кладовая по большей части бесполезных образцов, оплаченных кровью и биографиями, ведь вряд ли хоть кого-то из выживших ждет счастливая, плодотворная жизнь. Помнит ли Кукушка Чейни, и если да, какое составила впечатление о нем?
Бесконечная рябь чешуйчатых бурых стволов. Запах хвои, мешающийся с пикантным душком разложения и выхлопами джипа. Серо-голубое небо над головой, мелькающее сквозь листву. Мотающийся затылок Уитби. Уитби, невидимого и в то же время лезущего в глаза. Пустое место, то попадающее в фокус, то расплывающееся, кажущееся одновременно и близким, и далеким.
— Террор, — сказал Уитби во время утреннего собрания, воззрившись на растение и мышь. — Террор. — Но странно, чуть невнятно, с такой интонацией, словно делился сведениями, а не реакцией или эмоцией.
Террор, спровоцированный чем? Почему это было сказано со столь явным энтузиазмом?
Но лингвист заглушала Уитби и вскоре задвинула этот момент настолько, что Контроль уже не мог к нему вернуться.
— Любое название передает целый ряд связанных с ним ассоциаций, — говорила Сю, запустив какой-то более фундаментальный фрагмент презентации, порожденный в иную эпоху, а может, изначально нацеленный на аудиторию отмороженной мегафауны, столь живо запомнившейся Контролю в музее естественной истории. — Набор взаимосвязанных понятий, фактов и так далее. И эти ассоциации существуют не только в сознании назвавшего — как вид самоидентификации, — но и в сознаниях других членов экспедиции и тем самым доступных для того, что еще могло иметь к ним доступ в Зоне Икс. Пусть даже посредством процесса, нам неведомого и сугубо умозрительного по своей природе. В то время как «биолог» — это функция, поднабор полной идентификации.
Вовсе нет, если действовать правильно, как Кукушка, целиком и полностью отождествляясь со своей работой с самого начала.
— Если бы вы могли быть своей функцией, то согласно теории эти ассоциации сужаются или закрываются, и это перекрывает пути к личности. Возможно.
Вот только Контроль знал, что это не единственная причина отнимать имена — это еще и ради более существенной цели внушить лояльность и сделать обработку и гипноз более эффективными. Что, в свою очередь, помогает умерить или предотвратить воздействие Зоны Икс — во всяком случае, таковы были логические обоснования, найденные Контролем в досье, как в пометке, сделанной Джеймсом Лаури, единственным выжившим из первой экспедиции и оставшимся в Южном пределе, несмотря на увечья и годы, ушедшие на поправку здоровья.
И разворот к более общему:
— Мы продолжаем твердить, что это — под «этим» я подразумеваю то, что инициировало эти процессы и использовало слова Саула Эванса, — подобно тому или сему. Но это не так, оно просто остается само собой. Чем бы оно ни было. А поскольку наш интеллект обрабатывает информацию почти исключительно с помощью аналогий и категоризации, мы зачастую становимся в тупик, столкнувшись с чем-либо, не вписывающимся ни в какие категории и лежащим вне сферы наших аналогий.
Контролю представилась презентация, близящаяся к концу, когда ряд кадров на мраморном фоне сменяется белым экраном со словом «Вопросы?».
Но Контроль понял посыл, по-своему перекликающийся с тем, что говорила во время сеанса биолог.
В колледже во время введения в астрономию его всегда поражало, что первым астрономам приходилось буквально вывихивать собственное воображение — а значит, и собственные аналогии и метафоры, — вышибая его из накатанной колеи, пролегавшей через умы на протяжении сотен и сотен лет, чтобы думать о светящихся точках не как о части небесной сферы, вращающейся вокруг Земли, а как об отдельных планетах.
Кто же в Южном пределе наделен рассудком, необходимым, чтобы узреть нечто новое? Вот уж не угадаешь. Но, наверное, в данный момент не Чейни. Неугомонный интеллект Чейни уже давненько не открывал ничего нового — возможно, и не по собственной вине. И все же Контроль пришел к еще одной мысли: готовность Чейни упорно биться головой о стену — несмотря на факт, что он никогда не опубликует ни одну научную статью ни о чем из этого, — каким-то извращенным образом один из самых веских доводов в пользу заключения, что директриса была компетентна.
Серый мох, льнущий к деревьям. Сокол, кружащий по периметру выкошенного луга в темнеющих небесах. Жара и волглость воздуха, пытающегося перебороть свежесть дыхания обвевающего их ветра.
Южный предел назвал последнюю экспедицию двенадцатой, но Контроль пересчитал годичные кольца, и на самом деле она оказалась тридцать восьмой итерацией, если считать и шесть «одиннадцатых» экспедиций. Агиография очевидна: после истинной пятой экспедиции Южный предел застрял, как заевший компакт-диск, талдыча почти одно и то же. Экспедиция 5 стала Х.5.А, за ней последовали Х.5.В и Х.5.С, вплоть до X.5.G. Далее номер экспедиции привязывали к определенному набору метрик, вводя с каждой буквой переменные в уравнение. Например, одиннадцатая серия экспедиций состояла целиком из мужчин, а двенадцатая, если бы она продолжилась за Х.12.В и далее, по-прежнему состояла бы только из женщин. Любопытно, известна ли матери какая-либо параллель в спецоперациях, не выявили ли секретные исследования по поводу пола что-нибудь эдакое, что ускользнуло от внимания Контроля, посчитавшего гендерный признак совершенно несущественным. А как быть с тем, кто не вписывается в определение мужчины или женщины?
Контроль пока не мог сказать после изучения материалов нынче утром, то ли итерации начались с канцелярской ошибки и были кодифицированы как процесс (что маловероятно), то ли были инициированы сознательным решением директрисы и украдкой введены в действие вне поля зрения каких бы то ни было протоколов и заседаний. Это просто выскочило ниоткуда, словно всегда так и было. Необходимость как-то действовать, будто они не забрались к черту на кулички, нимало не сдвинувшись с места в смысле конкретных результатов или ответов. Или дело было в необходимости писать сюжетную линию для каждого набора экспедиций, не выдавая, насколько стремительно это становится тщетным?
Во время пятой же серии Южный предел начал врать участникам. Никому не говорили, что они отправляются в экспедицию 7.F, 8.G или 9.В, и Контроль ломал голову, как же они ухитрялись это оправдывать, и как правда могла подорвать дух, вместо того чтобы поддержать его, доведя Южный предел до этакого циничного фатализма. Как экстравагантно было продолжать готовить «пятую» экспедицию, продолжать катить этот камень в гору снова и снова.
Грейс лишь руками развела в ответ на вопрос о переходе от X. 11.К к Х.12.А, заданный во время ввода в курс в понедельник, уже казавшийся удаленным от среды на целый месяц.
— Биолог знала об одиннадцатой экспедиции, потому что ее муж был неосмотрителен. Вот мы и перешли к двенадцатой. — Но единственная ли это причина?
— Многовато потачек ради биолога, — заметил Контроль.
— Директриса приказала, — сообщила Грейс, — и стояла на этом.
На том это направление расспросов и завершилось: Грейс больше не желала признавать, что между ней и директрисой могла существовать некая дистанция.