Пока Контроль чахнул под гипнозом, Голос обретал четкость восприятия и сосредоточенность — в других обстоятельствах не проявлявшиеся — и своего рода небрежную извращенность ума, поведав Контролю, что хочет, чтобы в следующий раз их беседа завершилась приколом, «выстреливающим в конце».
Насколько Контроль мог судить, он также служил для Голоса ходячим диктофоном. Голос вытягивал разговоры Контроля дословно, что объясняет, почему он так поздно добрался домой в среду, хотя беседа казалась короткой. Он в экспедиции, засланной в Южный предел, и в точности как экспедициям в Зону Икс, правды ему не сказали. Он был прав, ощущая, что информация доходит до него с чрезмерными запинками. Что еще он делал, даже не подозревая об этом?
Поэтому он написал на флюоресцентно-оранжевом листке то, чего ни в коем случае не мог прозевать:
КОНТРОЛЬ, ГОЛОС ПОДВЕРГАЕТ ТЕБЯ ГИПНОТИЧЕСКОМУ ВНУШЕНИЮ
_Отметь эту строку и ори матом. Перейди на строку ниже.
_Отметь эту строку и ори матом. Перейди на строку ниже.
Промывка, повтор, гудок, возврат в чувство, снова погружение. Пока последняя строка не сказала: «Отметь эту строку и повтори эти фразы» — все те фразы, что он нашел в столе директрисы. И фактически проорал.
Вы тоже взволнованы?.. Предоставить дополнительные альтернативы… Без движения нет размышления… Консолидация власти… Неоправданный риск… Вперед и вперед, уже не человек, а что-то другое, свободное и парящее….
Перегрузи систему, как не удалось ученым с белыми кроликами. Ввергни Голос в какой-нибудь коллапс.
Его предали, не было и минутки, чтобы он пребывал вне работы. Видел биолога у отстойного пруда, они двое смотрели на сарай. Вел ее обратно в Южный предел, и тот поглотил их. Мать вела его за ручку по тропе к летнему коттеджу, дедушка ждал их, и загадочная улыбка обращала лицо его в тайну.
Панацея от его открытий, средство не думать о них, было своего рода миниатюрным самоуничтожением, пока он неустрашимо странствовал с субботнего вечера до воскресного утра по небольшому, но пухленькому подбрюшью Хедли — каковое, насколько он мог судить, напрочь позабыло о существовании Южного предела. Он припоминал бильярдную: клацанье шаров, перестук и щелчки, приятственность выстеленных фетром луз, тьма, запах мела и сигарет. Попадание в биток восьмым ради шутки и меловой отпечаток ладони на заднице женщины в джинсах — что, как он подумал потом, хоть она и сама ее там отпечатала, на ладошку через край. Вскоре после того он удалился, не интересуясь, как он думал, банальностью зернистого утреннего солнца, просачивающегося в окна дешевого мотельчика, отпечатком тела на простынях, использованным презервативом на полу. Это версии для других, по крайней мере на тот момент, потому что представлялись чрезмерным трудом. Он все равно будет в том же месте. Все равно будет слышать Лаури из видео. Все равно будет видеть в рапиде, никак иначе, как Грейс протягивает ему содержимое своей шкатулки претензий. Его рассудок будет все равно скрежетать, скрючиваясь и расправляясь, сцепившись с Зоной Икс.
Он нашел себе приют на ночном сеансе в обветшалом кинотеатре со жвачкой и впитавшейся колой на замызганном синем ковролине. Он был единственным посетителем. Вопреки вероятности, кинотеатр выжил с его юности по сей день. Фильм был жуткий, что-то вроде научной фантастики, где лакуны в сюжетной линии смахивали чуть ли не на вмешательство инопланетян, ниспосланное из высших измерений. Но покой, прохлада заведения успокоили его издерганные нервы. Пока не настало время снова встать и проложить вихляющий путь к следующему бару, следуя по тропе эпического хождения по кабакам, выведшей его на променад вдоль набережной. Не Чейни ли там стучал в дверь, спрашивая, в порядке ли он?
Он опрокинул в себя три стопки виски в заведении, издержавшемся настолько, что у него даже не было вывески. Хлебнул какой-то местной самогонки на вечеринке, на которую набрел недалеко от причала, где уже века назад смотрел за реку. Твердя себе снова и снова, что гипноз — пустяк, ерунда и ровным счетом ничего не значит. Ничегошеньки. Тоже мне, большое дело. Крохотное. Думал позвонить матери. Не мог. Хотел позвонить отцу. Невозможно.
Пришел в очередной бар уже пьяным, обнаружил себя в окружении призраков. Уже той ночью углядел намеки на них — изгиб губы, пробудивший воспоминание, взмах ресниц, то, как кто-то навис над столиком. Эти туфли. Это платье. Но когда встречаешься с настоящим призраком — Сущностью Всецелой — этот шок… отнимает дыхание. Нет, не уносит его прочь — твое дыхание никуда не девается. Твое дыхание по-прежнему в тебе, но заперто, от него тебе никакого проку. Пощупай свой пульс лишь затем, чтобы бормотать зловещие предсказания на будущее. Так что, когда через мгновение приходишь в себя, первым делом сомневаешься в собственной личности, потому что Фантом Всецелый сделал Контроля кем-то совершенно иным, нежели прежде, — застрявшим где-то на полдороге между личностью, которой он был, и личностью, которой должен был стать. А ведь это еще всего лишь только марево. Всего лишь женщина, с которой он был знаком в старших классах. Интенсивно. Впервые. Достаточно близко, чтобы Контроль каким-то образом ощутил, что вроде как проявил неуважение к биологу, этот наложившийся призрак разрушил его мнение о Кукушке. Хоть это и нелепо. И все это увлекало его все дальше и дальше от Южного предела.
Пытаясь удрать от остаточных явлений этого, очередной пункт картушки компаса его приключений — крайне ужравшись и едва держась на ногах, он взгромоздился на табурет в байкерском баре, угнездившись рядом с заместительницей директора. И в два часа ночи во всем заведении царили ор и балаган. Оно разило мочой — насыщенно, словно кошки метили территорию. Контроль одарил ее слезящимся огарком улыбки вкупе с выразительным кивком. Она одарила его ничего не выражающим нейтральным взглядом.
— Папка пуста. На нее ничего нет. — На кого? О ком он толкует? — Если бы вы могли низвергнуть меня в свое собственное специальное пекло, это бы все равно действовало и там — на всю жизнь, ведь правда?
На полпути через этот монолог он вдруг сообразил, что она вообще-то не может быть Грейс и, может статься, слова вообще не выходят из его уст.
Она подорвала его волю непредвзятостью своего немигающего взора.
— Вы не должны так смотреть, — добавил он. Должно быть, на сей раз вслух.
— Как? — отозвалась она, чуть повернув лицо в сторону. — Как на мужика, просравшего мозги и ввалившегося в мой бар? Иди в пекло.
Он вздыбился на табурете от такого предложения, пытаясь собрать мысли, как фигуры на шахматной доске.
Тяжесть, навалившаяся на грудь, во тьме и на свету. Он-то думал, что умнее. Думал, она увязла в устаревшем образе мышления. Но, как оказалось, новый образ мышления тоже не помогает. Пора снова выпить — где-нибудь еще. Вроде как забыться. А потом перегруппироваться.
Удаляясь с мутной улыбочкой, Контроль встретил ее взгляд, полный сомнения. Он делает успехи. Она отступила от него, отстраненная дуновением ветра из распахнувшейся двери бара и осуждающим взором уличных фонарей.
Контроль потер лицо, с неудовольствием ощутив щетину. Попытался прогнать туман из сознания, горечь с языка, боль из суставов. Он был убежден, что в какой-то момент Голос сказал ему: «Нет ли у вас в уголке глаза чего-то такого, что вы не можете вытащить? Я могу помочь вам извлечь это». Куда уж проще, если ты сам же туда это и сунул.
Женщина в мундире, наверное, наркоманка и наверняка бездомная. Любителей используют для внешнего наблюдения, когда объект «из семьи», когда хочешь воспользоваться естественным ландшафтом — естественным терруаром — с максимальной выгодой или когда твоя фракция в полном прогаре или некомпетентна. Ему пришло в голову, что она не замечает его как раз потому, что ей заплатили за то, чтобы она делала вид, что не замечает его.
Скейтбордист с собакой явно застолбил территорию на углу, деля ее с жирным пьяницей. Было в обоих нечто более натуральное — возможно, из-за элемента театральности: вытряхивание собачьих консервов на тротуар, не вписывающееся в представления о непривлечении внимания. Другой скейтбордист уходил и приходил несколько раз, но Контроль не видел, чтобы он передавал двоим другим наркотики, деньги или еду. Может, перепихнулся по-быстрому или стоял на стреме у какого-нибудь жулика рангом повыше, или был соглядатаем его матери, вписавшись в живую картину, но к ней не принадлежа. А может, не было вообще ничего, кроме троих людей, знакомых друг с другом и помогавших друг другу, и просто фортуна повернулась к ним задом.
Пребывание в одном месте настолько долго чревато тем, что, наблюдая, начинаешь ощущать, будто за тобой наблюдают, и потому внезапно раздавшийся звонок мобильника ничуть его не всполошил. Он этого звонка ожидал.
— Как я понимаю, ты плохо себя вел, — сказала она.
— И тебе привет, мать.
— Ты что там, уже на взводе? Голос такой, будто на взводе.
— Я в полном ажуре. Я как огурчик.
— Тогда почему кажется, что ты не в своем уме? — сказано это было отрывистым, профессиональным тоном, к которому она прибегала, чтобы скрыть эмоциональные атрибуты. Такое впечатление, что она «на посту» с ним, как и с любым другим агентом под ее началом.
— Я уже выкинул этот мобильник, мать. Так что и не думай снова подсунуть мне Голос. — Если бы она позвонила вчера, к этому моменту он бы уже орал.
— Мы всегда можем подыскать тебе другого.
— Коротенький вопросик, ма. — Она терпеть не может «ма» или «мам», с трудом терпит «мать», предпочла бы вообще Северенс, хоть он и ее единственный сын. Уж это-то он знает. — Если бы вы собирались послать кого-нибудь в какую-нибудь опасную экспедицию — скажем, в Южный предел, — как бы вы поддерживали их безмятежность и нацеленность? Какого рода инструменты вы могли бы пустить в ход?
— Вообще-то самые обычные, Джон. Хотя твой тон мне что-то не нравится.