Трудно сказать, насколько пострадала от полувека анархии земля, занятое в сельском хозяйстве население империи в целом и Галлии в частности. Некоторые ученые полагают, что численность населения империи скорее увеличилась, чем уменьшилась (Берри. История поздней Римской империи. Т. I. С. 62). С другой стороны, германские завоеватели не были столь многочисленными, как это считается (там же. С. 104—105). Вероятно, можно с большой долей уверенности предположить, что с восстановлением границ и реорганизацией жизни в провинциях численность населения Галлии быстро достигла прежнего уровня. Вряд ли ее новые жители получили уже возделанные или ценные земли. Вероятно, их земледельческие навыки находились на довольно примитивном уровне. Нет оснований предполагать, что без них Галлия осталась бы заброшенной. Правда заключается в том, что, скорее всего, им нашлось там место за счет освоения новых земель… Конечно, люди, подобные Констанцию, не селили в самом сердце своей империи опасных врагов, которые могли представлять угрозу для соседей.
Каких бы успехов ни добились соправители в наведении порядка и твердом соблюдении законов и укреплении границ, а также в возрождении сельского хозяйства, они не могли похвастаться столь же убедительными результатами в области торговли и финансов. В основе успехов правительства лежал переход к аграрной экономике. С деньгами творилось что-то невообразимое. Денежная единица империи оценивалась в 2,5% от своей номинальной стоимости, то есть цены были в 40 раз выше нормальных. Иовий и Геркулий, при всех своих достоинствах, не годились для решения этой проблемы. Здесь были бессильны и красноречие Диоклетиана, и волевые решения Максимиана. Тут требовалось нечто иное.
Диоклетиан попробовал применять методы, которыми он пользовался при восстановлении сельского хозяйства. Убедившись, что даже при хорошем урожае цены продолжают расти, он ввел в своих провинциях закон, определяющий максимальный уровень цен и зарплат. Возможно, таким образом он пытался защитить интересы своих воинов. Этот закон существовал несколько лет и потом был благополучно забыт. Можно не сомневаться, что он не повлиял сколько-нибудь существенно на уровень цен. Диоклетиан также провел денежную реформу и начал выпуск золотых монет. Данная мера, возможно, в конечном итоге способствовала стабилизации цен; но даже с учетом этого достижения Диоклетиана в сфере финансов нельзя признать блестящими.
Прошло 19 лет после смерти Нумериана, когда преобразование империи, укрепление ее границ и победа над ее врагами увенчались официальным триумфом Диоклетиана и Максимиана. По дороге, по которой в свое время проезжали Сципион, Цезарь, Август и Аврелиан, теперь ехали Диоклетиан – сын чиновника и Максимиан – сын крестьянина. Никто не знал, что это происходит в последний раз.
Список побед, за которые их чествовали, был впечатляющ. В нем не упоминалось об африканских войнах, но перечислялись победы над британцами, германцами, сарматами, армянами, персами и другими народами. Диоклетиану и его соратникам пришлось фактически вновь завоевать империю. Они столкнулись с противниками, которые были лучше вооружены и организованы, чем полуварвары бритты, побежденные Клавдием, они воевали с гораздо более мощной Германией, чем та, которую знал Друз; да и Персия была гораздо сильнее и сплоченнее, нежели парфяне, разбившие Красса при Карре и нередко преграждавшие путь римским армиям.
Однако их успехи были достойны восхищения… Даже Александрия, которую Диоклетиан взял штурмом, но за которую ему не воздали чести, была в его времена гораздо более сильным городом, чем тогда, когда Цезарь встретил там Клеопатру. Совершенное ими преобразование империи вызывало изумление. Никто до сих пор не сумел преодолеть различия в уровне развития и местные особенности провинции, введя их в рамки единой системы.
Однако их труды должны были продолжаться при столь странных и неожиданных обстоятельствах, которых сами соправители не могли предвидеть. Несомненно, Константин ехал в колонне триумфаторов – он был участником последнего римского триумфа. Он также не мог предвидеть, какую роль ему суждено сыграть в событиях, вызванных этими новыми обстоятельствами, произведя революцию, которая полностью изменила дух и природу империи.
В триумфе не принимали участия ни Констанций, ни Галерий. Однако следующей зимой Галерий провел некоторое время с Диоклетианом в Никомедии.
Само его присутствие в Никомедии является загадкой, которую не смогли разрешить историки последующих столетий. Необходимо составить собственное мнение о том, каким человеком был Галерий.
Христианский писатель Лактанций считает, что характер Галерия во многом определялся его происхождением, а родом он был из-за Дуная. Его предки пришли с земель, которые впоследствии дали миру Гайнау и Суворова; и он представляет собой оригинал, по образу и подобию которого были созданы и эти лишенные крайностей и цивилизованные копии. Он был очень мощным человеком, огромного роста и силы. На его портретах видны легкие, почти неуловимые монгольские черты, которые можно найти у восточноевропейцев – смуглая кожа, прямые черные волосы, особая форма рта. И в характере у него тоже было нечто монгольское. Некоторые чувства были ему абсолютно недоступны. Он правил при помощи террора. Лактанций даже не называет его по имени. Для него Галерий – «зверь» – грубиян, жестокий человек, тиран, которого боялись слуги и ненавидели солдаты… Это – портрет, нарисованный врагом, однако реальные события подтверждают, что он близок к истине.
Зачем Галерий приехал в Никомедию? И что он обсуждал с Иовием? В окружении Иовия были люди, готовые шепнуть нужное слово своим друзьям за городскими воротами. Галерий собирался говорить о христианстве.
Христиане были готовы поверить, что Галерием двигала чистая и объективная ненависть к их философии. Но действительно ли это было так? Он никогда не проявлял интереса к какой бы то ни было философии вообще. Разумнее, говоря о последующих событиях, помнить о существовании Констанция и о том, что после ухода Иовия и Геркулия он должен был стать их преемником. Влияние и популярность Констанция были велики.
Зверь должен был действовать очень осмотрительно, пытаясь не допустить возвышения своего соперника; однако он продумал план действий и начал с разговора о христианстве.
Ему было нетрудно найти ряд полностью нейтральных и объективных аргументов в защиту своей позиции; а те аргументы, до которых он не мог додуматься сам, ему подсказали его хитроумные советники.
До сих пор вопросы, которые приходилось решать в связи с преобразованием империи, были относительно несложными. Речь шла о таких очевидных мерах, как защита от внешнего вторжения, наведение порядка, внедрение новых методов управления и новой системы сбора налогов. Правильность выбранного пути подтвердилась на деле. Споров по поводу принципов или идей не возникало… Галерий поставил проблему иначе. Он приехал в Никомедию, чтобы сказать Иовию, что их работа еще не завершена. Еще не все враги порядка и государства сокрушены. И в качестве примера он, конечно, привел христианскую церковь.
Интересно поразмышлять над тем, что когда-то было время, когда христианская церковь могла быть зачислена в разряд врагов закона и порядка, угрожавших процветанию государства и социальной стабильности. Как можно заключить, Иовий не был убежден приведенными доводами и воспринял идеи Галерия без особого энтузиазма. Даже апологеты христианства, осуждая его и предсказывая, что после смерти он будет гореть в аду, признавали, что на путь зла он вступил не по доброй воле, а под напором Зверя.
Однако в каком-то смысле доводы Галерия звучали очень убедительно. Никто не мог спорить с тем, что церковь представляла собой некую власть, которая не имела ни законных прав, ни законных обязанностей. Теоретически – или, по крайней мере, в принципе – церковь даже не имела права на существование. Она была незаконным образованием; стоило только посмотреть на основные провозглашаемые ею идеи, чтобы это стало ясно. Она действовала как некое объединение, хотя формально таковой не была. Она владела деньгами и другим имуществом; она обладала мощью и влиянием; это было чужеродное образование, так сказать, империя в империи, противостоящая законной государственной власти, внушающая законопослушным гражданам нормы поведения и морали, не одобренные государством. Церковь провозглашала свои законы, не соответствующие законам империи. Это было явно бунтарское образование. Это были заговор, измена, революция.
Иовий тщетно настаивал на том, что лучше всего оставить церковь в покое и не вмешиваться в ее дела. В его окружении были люди, исповедовавшие христианскую веру, и он не имел к ним никаких претензий. Однако среди обвинений в адрес церкви было по крайней мере одно, против которого Диоклетиан не мог возражать и которое он не мог оставить без внимания. Он сделал монарха, наделенного божественной властью, краеугольным камнем своей концепции реформированной империи. Церковь была единственной силой в мире, которая в принципе отказывалась признать божественность монарха. Мало того, она открыто отвергала ее… Соответственно церковь выступала против той системы, создание которой Диоклетиан успешно завершал. И при этом церковь была очень могущественной организацией, чьи щупальца расползлись по всей империи. По влиятельности и сплоченности она уступала разве что армии.
Загнанный в угол бесконечными беседами со Зверем, Диоклетиан неохотно согласился вынести вопрос на обсуждение консистория. Зверь уже принял необходимые меры, чтобы гарантировать нужное ему решение; он без труда добился своего, и Диоклетиан, вопреки своему собственному мнению, был вынужден выступить против силы, о происхождении и природе которой он имел весьма смутное представление.
Сомнения Диоклетиана выразились в том, что преследование христианства приняло не совсем те формы, которые имел в виду Галерий. Зверь хотел, чтобы было предпринято нечто, что возбудило бы общественное мнение, спутало бы