1. Функция и структура
«Город – я имею в виду людей всякого рода, состояния и возраста…» – так метко характеризует население Константинополя византийский писатель и государственный деятель XI века Михаил Пселл[159]. Потеря крупных городов позднеантичного Востока – Александрии и Антиохии – в VII веке и упадок многих малых городов на Балканах и в Малой Азии не только способствовали подъему Константинополя, но и укрепили политическое значение его жителей. Константинополец обладал такой социальной идентичностью, которая, как подчеркивает один автор XII века, отличала его от приезжих, приближавшихся к уроженцам города только после длительного постоянного проживания в нем[160]. Эта самооценка горожан была основана в первую очередь на том, что им принадлежала более или менее решающая роль при выборе и свержении императора. Поскольку императорская власть в Византии никогда не представляла собой наследственной монархии, но формально всегда требовала согласия групп выборщиков, в том числе горожан, они всегда осознавали свое юридическое и очень часто фактическое значение, действуя от лица жителей всей империи. Уже в конце XI века, но особенно часто в XIV веке горожане принимали участие в собраниях, которые император созывал на Ипподроме, чтобы сообщить о важных политических мероприятиях, в основном налоговых, или о других делах. Даже если эти «народные собрания» и не имели права решающего голоса, которое всегда оставалось только за императором, все же таким образом утверждалось значение и самосознание горожан.
Персонификация Константинополя на «Певтингеровой карте». XII–XIII вв.
Трудно определить точно, что имелось в виду под «горожанами» в Константинополе: во-первых, это были все его жители, за исключением императора и императорской семьи. Так считает и Михаил Пселл. В действительности, однако, здесь необходимо различение: за широким нижним слоем поденщиков и наемных рабочих следовал средний класс ремесленников и мелких торговцев, а также многочисленных «канцеляристов», в которых нуждались двор и его администрация. К высшему классу, который мы ни в коем случае не должны приравнивать и даже сравнивать с западным городским патрициатом, принадлежали богатые купцы, придворные чиновники и сановники, а также (в более поздние века чаще всего идентичные последним) обитавшие в Константинополе богатые землевладельцы и члены знатных семей, которых мы можем обозначить также как «знать»[161]. Они оставляли свои поместья, преимущественно в XI–XII веках, и селились в городе. Но это трехчастное деление было в Константинополе абсолютно нестабильным из-за социального состава его населения. Гражданская община столицы отличалась крайней мобильностью, которая связана не только с принципом выборности императора, но и с гибкими возможностями продвижения вверх по социальной лестнице, когда образование и личные способности позволяли забыть о своем происхождении из низших слоев. Приведем два примера. Император Василий I, сын простых крестьян, благодаря своим физическим способностям попал в круг придворных и так – правда, запятнав свою совесть убийством, – достиг императорского достоинства. Отец императора Михаила V, воцарившегося в 1041 году, первоначально конопатил корабли в одной из гаваней Константинополя.
Смена династии, особенно когда она была связана с восстанием, приводила к смене персонала в аппарате двора и к изменению связанных с этим клиентских отношений в нижних слоях. Кто был вынужден спуститься вниз по социальной – и экономической – лестнице, составляли недовольную часть общества, которая представляла собой постоянный фактор нестабильности и угрозы для правящего императора.
Поскольку топографическое деление города на «регионы» и «гитонии» (соседские общины) было основано не на социальных структурах, исследователи долгое время пытались доказать деление жителей города на «димы» – похожие на общины группировки, как это имело место в древних Афинах, и их связь с «партиями» ипподрома[162]. Они также хотели связать «димы» с социальными слоями и локализовать их в определенных районах города. Но недавние исследования разоблачили в этом смысле «димы» как фантастические конструкты[163]. Впрочем, остается фактом, что партии ипподрома и их – социально не определенные – приверженцы, которые обозначаются как «димы», подстрекали народ к восстаниям, особенно в позднеантичном и византийском Константинополе.
2. Народные восстания
Социальное расслоение горожан прямо провоцировало беспорядки и облегчало внешним силам мобилизацию народа в своих интересах и манипулирование им. Беспорядки, которые всегда были связаны с политическими, а не с экономическими факторами, особенно часто случались в V–VII веках, когда их начинали и возглавляли мощные группировки, организовавшие состязания колесниц на Ипподроме. Только когда перед лицом внешних угроз империи, например со стороны аваров, арабов, болгар, политическое влияние этих партий уменьшилось (отдельные сложные причины этого мы не можем здесь разбирать), пошли на спад и народные восстания. «Классическое» восстание вошло в историю под названием «восстания Ника», происходящего от клича νικά («побеждай»). Его особая опасность заключалась в том, что обе главные цирковые партии, которые преследовали разные политические цели, нашли согласие в общем недовольстве императором Юстинианом и его фискальной политикой. Восстание продолжалось в течение девяти дней (с 11 по 19 января 532 года), и, о чем уже говорилось, его участники разрушили множество зданий, а окончилось оно только благодаря насильственным действиям императорских войск.
Но даже позднее, когда партии цирка больше не обладали никакой политической властью, особенно опасными, а иногда даже успешными оказывались те восстания, которые поддерживались как можно более широкими слоями городского населения. Возьмем в качестве примера восстание 1042 года, которое имело своей целью восстановление на престоле законной императрицы Зои – и вполне ее достигло: «Когда повсюду распространился слух о новых бедах императрицы, город явил собой зрелище всеобщей скорби… и уже на другой день никто не сдерживал язык – ни люди вельможные, ни служители алтаря, ни даже родственники и домочадцы императора. Проникся великой отвагой мастеровой люд, и даже союзники и иностранцы – я имею в виду тавроскифов и некоторых других, которых цари обычно держат при себе, – не могли тогда обуздать своего гнева… Что же до рыночного народа, то и он распоясался и пришел в возбуждение, готовый отплатить насильнику насилием». В разрушениях, которые повлекло за собой и это восстание, участвовали все слои населения: «…не руки цветущих и зрелых мужчин, а девицы и всякая детвора обоего пола, утварь же получал тот, кто первый схватит. Разрушитель спокойно взваливал на себя то, что разрушил или сломал, выставлял этот скарб на рынке…»[164].
Консульский диптих с именем императора Юстиниана. Константинополь. 521
Орел и змея. Мозаика Большого императорского дворца. VI в.
Но у восстаний могли быть и довольно личные причины. В 1202 году один богатый торговец был арестован за уклонение от уплаты налогов: «Значительная толпа ремесленников бросилась… в Великую церковь», то есть в Св. Софию. Они заставляли патриарха написать императору, чтобы тот отпустил торговца из тюрьмы: это было небольшое восстание без кровопролития, но оно показывает средства и возможности горожан и без того хаотичного времени[165].
3. Военные в Константинополе
Войска не играли важной роли в социальной истории города. Они были необходимы для защиты городских стен, для охраны тюрем (в резиденции эпарха города, претории и нескольких в районе императорского дворца) и для защиты императорского дворца. Последняя была доверена специальным войскам, которые квартировали около дворцовых ворот Халки и с конца Х века комплектовались наемниками из Руси и северных земель, а позднее также из Англии – так называемая варяжская гвардия[166]. Большинство же императорских элитных частей было размещено в окрестностях столицы, чтобы предотвратить их контакт с населением города.
4. Демографические тенденции
Мало какой вопрос в городской истории Константинополя дискутировался так часто и трактовался так по-разному, как вопрос о численности его жителей. Единодушие здесь проявляется лишь в том, что в разные столетия оно было подвержено сильным колебаниям и что из-за недостатка надежных данных невозможно получить действительно удовлетворительную методику и результаты. В 400 году Иоанн Златоуст называет в числе жителей города 100 000 христиан и 50 000 бедняков, как бы ни интерпретировать это странное сопоставление[167]. Китайский путешественник VII века говорит о 100 000 домохозяйств[168]. Домохозяйство было в Византии единицей налогообложения, но у нас нет никаких указаний на то, во сколько человек следует оценивать одно домохозяйство. Умножение на 4 или 5, как в позднесредневековой Западной Европе, кажется слишком высоким, даже если в VII веке из-за нападения персов и аваров, а позднее – арабов, многие окрестные жители искали убежища за стенами города. Но действительно ли к горожанам тогда причисляли этих «временных» жителей и даже воспринимали их в качестве домохозяйств?
Императорский прием. Миниатюра из венецианской рукописи «Романа об Александре». XIV в.
Все попытки подсчитать число жителей с помощью информации о потреблении зерна неудачны, потому что они остаются уравнениями с несколькими неизвестными. Чуть более