Совершивший паломничество на Афон летом 1894 г. вятский священник Александр Трапицын (впоследствии архиепископ Самарский, расстрелянный в 1937 г. и прославленный в 2000 г. в лике новомучеников и исповедников Российских) в своих, опубликованных в «Вятских епархиальных ведомостях», путевых записках так описывал быт паломников в Константинополе: «Пройдя по двум-трем узким и переполненным собаками переулкам, мы дошли до Ильинского подворья. Все русские афонские подворья — Ильинское, Пантелеимоновское и Андреевское — расположены в Галате, в близком соседстве одно с другим. Подворья построены специально для русских поклонников, отправляющихся в Святую Землю и на Афон, и составляют великое благо для них: под кровлей подворий русский паломник находит мирный уголок России и после шума и гама и всего, что он видит и слышит на улицах турецкой столицы, ему приятно здесь отдохнуть. Дома подворий довольно обширные, в несколько этажей и выстроены скорее в европейском, чем азиатском вкусе. При каждом подворье имеется церковь, где богомольцы ежедневно могут слушать богослужение на родном языке. Комнаты для паломников светлы и опрятны; нет в них излишних затей, но есть все необходимое; комнаты имеются и общие, и отдельные. Пища в подворьях предлагается одинаковая с братской; определенной платы за нее не назначается, а каждый платит по своим средствам»[476].
В начале Первой мировой войны, в июле 1914 г. все подворские храмы были закрыты, имущество частично расхищено, здания заняты под казармы (подворье Свято-Андреевского скита под склад), а некоторые монахи интернированы или высланы из Константинополя вместе со служащими российского консульства. В их числе был вернувшийся на Афон представитель Свято-Ильинского скита монах Никон, потери только этого скита в результате захвата турками его собственности составили 20 995, 5 рублей[477]. Таким образом, достаточно активное развитие русской церковной жизни в Константинополе было насильственно прекращено, но через несколько лет оно пережило чрезвычайно бурный, хотя и кратковременный взлет в связи с послереволюционной волной русской эмиграции.
3. Русские церковные общины на территории Турции в XX веке
Уже вскоре после капитуляции Османской империи, осенью 1918 г. реквизированные турецкими властями храмы открылись вновь. Важная заслуга в этом принадлежит настоятелю Одесского подворья Свято-Андреевского скита иеромонаху Питириму (Ладыгину), которого Святейший Патриарх Московский и всея России Тихон направил с письмом к Константинопольскому Патриарху. Вопрос с письмом был решен быстро, но другие проблемы надолго задержали иеромонаха в Константинополе. К кораблю, на котором прибыл из Одессы о. Питирим, собралось около тысячи российских военнопленных, стремившихся вернуться на родину, которым негде было ночевать и нечего есть. Благодаря активной деятельности иеромонаха, все подворья решением правительства 16 ноября 1918 г. официально были возвращены русским монахам, при этом составлены акты, по которым турецкие власти обещали вернуть разграбленное имущество. Стараниями о. Питирима в подворских зданиях временно разместилась часть из оказавшихся в турецком плену нескольких тысяч российских военнопленных[478].
Проживавший в 1919 г. на одном из подворий митрополит Евлогий (Георгиевский) позднее вспоминал о плохом состоянии здания после его возвращения турецкими властями: «Мы остановились на Галате, на Подворье Афонского Андреевского монастыря. Заведовал им о. Софроний, чудный старец, который заботливо за нами ухаживал и старался залечить и наши духовные раны. Помещение Подворья во время войны отобрали под казармы турецких солдат, они привели его в крайне антисанитарное состояние: вонь, скользкие грязные стены, в щелях клопы, тучи москитов от сырости, которая развелась вследствие отсутствия за эти годы отопления»[479].
Когда проживание российских солдат на подворьях стало затруднительным из-за отсутствия средств и полной недисциплинированности бывших военнопленных, о. Питирим (Ладыгин) попросил разрешения взять с Афона несколько монахов для опеки солдат и с этой целью посетил Святую Гору. Он посетил Свято-Пантелеимоновский монастырь и свой Свято-Андреевский скит, где братия уговаривала его остаться и больше не возвращаться в Россию. Но, как позднее писал в своей автобиографии будущий схиепископ Петр (Ладыгин), «…на мне были ответственные дела — подворья в Константинополе и главное поручение от Святейшего Патриарха». К началу 1920 г. все военнопленные выехали в Россию, в январе того же года уехал и о. Питирим. Это был последний раз, когда он побывал на Афоне: «7 января пароход подошел к Пантелеимоновскому монастырю. Я со слезами сел и пока он шел, в течение 2 часов не мог удержаться от слез»[480].
Свято-Ильинский скит в декабре 1918 г. направил в Константинополь для налаживания работы подворья экономом иеромонаха Пахомия, для этого ему дали тысячу рублей и три тысячи драхм, а в помощь выделили монаха Рафаила. Через подворье осуществлялись закупки продовольствия в Египте, однако из-за нехватки средств восстановление церкви св. пророка Илии затянулось. Так в книге записей вопросов и решений Духовного Собора старцев скита 6 июня 1919 г. отмечалось: «На письменную просьбу иеромон. Пахомия возобновить церковь на Константинопольском нашем подворье и написать для иконостаса икону св. Пророка Илии мы в письме нашем от 7-го сего июня решили отказать ему на обе эти просьбы, ввиду скудости средств наших в данное время. Если же найдется такой благодетель, который сам на свои средства все это сделает, то тогда произведите это дело; а если не окажется, то непременно надо потерпеть до времени, когда это возможно будет сделать. Все же остающиеся арендные деньги от его необходимых расходов за наем подворья написали ему, чтобы он таковые присылал бы нам, так как крайне нуждаемся в деньгах». Правда, через два месяца, в августе 1919 г. нашелся благотворитель — болгарин Серафим, который пожертвовал определенные средства, облачения и пять икон, в том числе образ св. пророка Илии[481].
Благодаря своему географическому положению, Турция стала главной страной первоначального прибежища русских эмигрантов. В результате пяти массовых эвакуаций: из Одессы — в апреле 1919 г. и январе-феврале 1920 г., из Новороссийска — в марте 1920 г., с Крымского полуострова — в ноябре 1920 г. и из Батуми — весной 1921 г. (после падения меньшевистского режима в Грузии) в зоне черноморских проливов сложился крупнейший за рубежом район концентрации русских эмигрантов. В начале 1920-х гг. только в Константинополе и окрестностях было сосредоточено около 200 тыс. беженцев из России, а на всей оккупированной войсками Антанты турецкой территории, включая полуостров Галлиполи (Гелиболу), побережье и острова Мраморного моря, по подсчетам некоторых историков, — до 250 тыс[482].
На основании решений Севрского мирного договора 1920 г. Турция потеряла контроль над свой бывшей столицей, и она несколько лет находился под международным протекторатом в качестве «вольного города». Поэтому пребывавшие в Анкаре официальные турецкие власти первоначально не занимались делами русских беженцев.
В середине ноября 1920 г. в Константинополь приплыли из Крыма на 132 кораблях, по данным командующего армией генерала П. Н. Врангеля, 145 693 человека (без экипажей судов), из них около 40 тыс. составляли гражданские лица; по британским данным, прибыли 148 678 человек, а по сведениям советской разведки — 86 тыс. военных и 60 тыс. гражданских лиц. В конце 1920 г. Главное регистрационное бюро в Константинополе зарегистрировало в своей картотеке 190 тыс. имен беженцев[483].
Обстановка среди беженцев была сложная, и в этих условиях особую роль в смягчении накала горестных страстей сыграла Православная Церковь. Один из очевидцев этих событий писал: «На баке, недалеко от гальюна, сбоку, в невзрачном месте — церковь. Маленькая, как будто недоделанная. Служит епископ Вениамин со стареньким священником, красиво и просто. Поет хор нестройно и невнятно — большинство певчих не знают слов… Церковь полна разношерстной толпой… Все идет нехитро, по-походному, наспех, как тележка по кочкам скачет, но. так хочется молиться, так жадно вслушиваешься в обрывки слов, и как эти слова. волнуют, перехватывают горло, слезы текут ручьями, и не стыдно их»[484].
По требованию англичан, видевших в русских войсках потенциальную угрозу своему господству над проливами, армейские части вскоре были удалены из самого Константинополя и размещены в конце ноября — декабре в трех основных местах: 1-й армейский корпус генерала А. П. Кутепова численностью 29 тыс. человек — в двух лагерях в районе г. Галлиполи; Донской корпус генерала Ф. Ф. Абрамова численностью 22 тыс. — в четырех лагерях в районе Чаталджи; Кубанский казачий корпус генерала М. А. Фостикова численностью около 20 тыс. — в лагерях на острове Лемносе и в г. Мудросе.
Наиболее известными стали галлиполийские лагеря, в которых в начале 1921 г. проживали 25 тыс. военных и 8 тыс. гражданских лиц[485].
Здесь поддерживалась строгая военная дисциплина, и при этом существовала активная церковная жизнь. Бывшие галлиполийцы позднее вспоминали: «Церковная жизнь в Галлиполи протекала по определенному руслу как-то сама собою. Без всяких внешних побудительных причин, наоборот, среди непреодолимых, казалось, препятствий наметилась и форма, и содержание ее. Начало и дальнейшее развитие работы Церкви было лишь удовлетворением требований духа прибывших сюда чинов Армии… Сохранение прежней организации помогло устройству внешнего порядка жизни: верность укладу, традициям и верованиям народа дали успокоение духу и силы примириться с совершившимся, и начать новую жизнь… Вступив на твердую землю, русский человек, прежде всего, стал искать храм Божий. Выброшенный на чужой берег, голодный, раздетый, с истерзанной душой, с невыносимой тоской в сердце за покинутое, в полной неизвестности за следующий день, — русский воин пошел в храм Божий в уверенности, что все остальное, по завету Христа, приложится. Это было движение души народной. Думается, что вера спасла душу человека от отчаяния, а Церковь всем строем своего служения много облегчила Русской Армии доблестное несение безмерно тяжелого галлиполийского креста»