ь пресловутые письма в период от поступления в Бурашевскую больницу до смерти у Пятса не было физической возможности.
Год 1990
…— И где же они были написаны, эти знаменитые письма? И как всё-таки оказались на Западе? — поинтересовался Понизов.
Но Гусева, а вслед за ней и Валк с Вальком лишь беспомощно повели плечами.
— Одно могу сказать точно, что Константин Александрович был прав, и в психбольнице написаны они быть не могли, — подтвердила Гусева.
Делегация в полном составе удалилась. Заработал движок автобуса.
Зашла секретарша Любаня, — на сей раз в облипающем фигуру желтом кримпленовом платье. Положила перед Понизовым список звонков.
— Корытько звонил. Потом дважды этот, приставучий, из КГБ. Подай да подай. Ответила, что ездите насчет ремонта клуба.
— И что хотели?
— Выпытывали, что за движение у нас на старом кладбище.
— А ты?
— Сказала, что мертвецы по ночам из могил встают… Выгонят тебя, Коля. Как пить дать.
— Пожалуй, что выгонят, — равнодушно согласился Понизов.
— Весь поссовет меж собой считает, что зря ты с эстонцами этими связался. Навару с них никакого. А геморроя… До этого мы с девчонками жребий тянули, кого с собой в райисполком заберешь. А тут такое…
— Да, обломил я светлую девичью мечту, — согласился Понизов. Увидел, как огорчилась секретарша. — Не робей, Любаня. Мы с тобой к этому кладбищенскому безобразию напрямую непричастны? Нет. Так что, может, будешь ты еще в райисполкоме.
— А в «обл»? — загорелась корыстная Любаня.
Понизов усмехнулся.
— Подучиться малость — и область потянем.
— А меня Петька Беленький замуж зовет, — сообщила Любаня.
— Хороший вариант, — одобрил Понизов.
— И прапорщик один с Васильевского Мха обхаживает.
— Прапорщик — это надежно. Там паек.
— Вот возьму и выйду!
— За кого? — из вежливости полюбопытствовал Понизов.
— Да какая разница! Всё равно к тебе после бегать буду!
Понизов смутился:
— А вот ко мне больше не будешь! Я, Любань, человека встретил.
— И что?
— И — всё! — закинув голову за руки, Понизов зажмурился, думая о своем.
Любаня пригляделась.
— Что? Встретил и — сразу всё? — спросила завистливо.
— Сразу! — подтвердил Понизов. — Я еще со школы знал, что у меня должно быть так, что встречу, и — сразу всё! Вот не поверил себе. Женился наспех и — наперекосяк.
— Чем же она тебя так взяла? Неужто лучше меня в постели?
— Не знаю. Да она и сама про меня еще не знает.
— Все-таки правду девки про тебя говорят, что с вольтами, — определила Любаня.
Понизов, кажется, не расслышал, всё сидел, откинувшись в кресле с закинутыми за голову руками. Судя по слабой улыбке, мыслями был он не здесь.
Любаня обиженно поджала губки.
— Кстати, чуть не запамятовала! Жена Бороды звонила. Говорит, три дня как уехал в Калинин. Будто по делу. И — ни слуху, ни духу! Ну, я отбрила, конечно. Если каждая, у которой муж загулял, начнет в поссоветы названивать, так нам и работать некогда будет.
— Хабалка ты всё-таки, Любаня, — беззлобно попенял секретарше Понизов. — Учу, учу, чтоб с людьми поделикатней.
Вдруг подскочил:
— Сколько, говоришь, дней, как уехал?!
Только сейчас Понизов сообразил, что вот уж третий день как не видел Щербатова, и даже на эксгумации того не было.
Встревоженный, полный скверных предчувствий, схватил трубку, набрал телефон районной милиции.
— Костылев? Привет, вечный дежурный. Понизов. Не видел, случаем, Борода в отделе не появлялся?
— Почему не видел? Сам его третий день как в ИВС оформил по 153-й статье.
— Кто задержал?! — прохрипел Понизов с такой силой, что испуганная Любаня вернулась от входной двери.
— Сипагин лично. Если тебе он нужен, так полчаса как из отдела убыл. Думаю, как раз к прокурору за санкцией на арест поехал.
— Почему знаешь?
— Я ж бывалый аналитик, — похвастал Костылев. — У него из пакета литруха водки выглядывала. Если б с коньяком, наверняка в райком. А с водкой — точно к прокурору.
Посеревший Понизов бросил трубку.
— Я в Калинин!.. Не знаю, когда!
Едва не сбив замешкавшуюся секретаршу, бросился к машине.
— Псих! — нежно прошептала вслед Любаня.
Дорога в город лежала мимо щербатовского, расписанного под теремок, дома. Почти проскочив, Понизов краем глаза разглядел через приоткрытые ворота знакомую «восьмерку». Нажал на тормоза.
Бросив машину на дороге, кинулся к калитке. Из дома на крыльцо как раз вышел сам Щербатов с кастрюлькой костей для собаки.
— Борис Вениаминович! — окликнул Понизов. Щербатов неохотно поднял голову.
Если б не дом и не знакомая машина, не признал бы его Понизов.
Вместо ухоженного, молодящегося мужчины увидел перед собой изможденного человека в жеваной одежде. Оживленный обычно взгляд казался пот у хшим, будто свет внутри отключили. Знаменитая борода, всегда подстриженная, подкрашенная, торчала неопрятными седыми пучками.
— Вы! — без выражения поприветствовал Щербатов.
— Ну и вид у вас, — не удержался Понизов. — Как же так? Почему не позвонили? Не предупредили? Мне только передали, — вас задержали и собираются арестовать.
— Освободили, — скупо сообщил Щербатов. Заметил нетерпение Понизова. — Насчет эксгумации уже в курсе. И — слава богу, что свершилось. Хоть здесь слава богу.
Он размашисто перекрестился.
Понизов вытянул из кармана завернутый в целлофан крестик:
— Возвращаю ваше, фамильное! В дополнение к тому, что вам передал Пятс.
При виде отцовского крестика лицо старого князя дрогнуло.
— Пойдемте-ка в дом, — пригласил он, стесняясь. — Никто не помешает. Жену к сестре отправил. Уж больно блажила, как вернулся.
Мало кому доводилось побывать в этом доме. Хозяин не любил допускать чужих. Но Понизов бывал, и всякий раз поражался, как большой, ярко расписанный, но типичный деревенский сруб внутри преображался в княжеские палаты, уставленные старинной, восемнадцатого-девятнадцатого веков мебелью. Комоды, канапе, шифоньеры, кованые сундуки, ореховый книжный шкаф, готический буфет — кабинет в стиле Генриха Второго, сервер в стиле буль… Мебель эту, поломанную, полуразрушенную, рукастый Борода разыскивал по старым домам, чердакам, подвалам, свалкам и реставрировал так, что музеи и театры предлагали за нее крупное вознаграждение. Но хозяин не продавал. Старинная мебель, фарфор были его страстью. Возвращаясь по вечерам, он запирал входную дверь и будто переносился из ненавистного советского настоящего в дореволюционную старину — какой запомнил ее по рассказам родителей.
Князь вынул из буфета фигурную бутылочку с фруктовой настойкой, рецепт которой придумал сам. Налил по стопочкам, из которых, по Понизову, разве что валокордин пить.
Но на сей раз непьющий князь махнул свою «пипетку» одним глотком. Перевел дух.
— Сказать ли, чем мучился все эти годы? В чем даже вам в прошлый раз не признался, — произнес он.
Боясь разрушить исповедальное его состояние, Понизов поспешно кивнул. То, что услышал, и впрямь поразило.
Крест молодой князь Щербатов действительно получил от самого Пятса. И действительно для того, чтоб адресат уверился, что действует он по специальному поручению. Но передать Щербатов должен был не только сведения о последнем пристанище президента. Главное, что поведал ему Пятс перед смертью, — что во время транспортировки в Бурашевскую психбольницу ему удалось спрятать в Тургиновской церкви важные документы, которые необходимо отвезти в Эстонию и там вручить верному человеку.
— А я струсил, — закончил рассказ Щербатов. — Долго сидел, пуглив стал. Через месяц решился-таки, приехал в Тургиново, но документов в церкви не нашел. Подумал — пацаны нашли да выбросили. Даже обрадовался — не судьба. Но много позже по «Голосу Америки» услышал про письма президента Эстонии Пятса, написанные в заключении.
— И что это значит? — недоуменно спросил Понизов.
— Значит, нашелся кто-то посмелей меня… А знаете, как меня выпустили? — Щербатов вдруг вернулся к началу разговора. — Начальник райотдела Сипагин самолично ко мне в ИВС (изолятор временного содержания. — С. Д.) приехал. Показал санкцию на арест и предложил свободу в обмен на мой бизнес. У него, оказывается, у брата в Кувшиново схожее дело. Расширяться надумали. Я согласился. Там же и все бумаги при нотариусе оформили. Всё штампы ставил. Так раззадорился, что аж постановление об освобождении заштамповал. Так что я отныне люмпен! — он горько засмеялся. — Возвращаюсь во Францию. С чем уехал, с тем и вернусь.
Он насмешливо щелкнул себя по ширинке. Понизов взъярился:
— Борис Вениаминович, не смейте так! Не дело уступать поляну негодяям, когда дождались, наконец, своей свободы! Вы-то, как никто, ее выстрадали.
— Это не та свобода, — возразил печально Щербатов. — И — полно вам, Коля! Эти ли, другие. Да я уж и документы оформлять начал. Думаю, недолго займет. Французского гражданства меня никто не лишал. А вот вы попробуйте. Мне всегда казалось, что у вас получится. Есть в вас тяга к новому, неизведанному. Да и крепость — чтоб отбиться.
Щербатов достал крест Пятса, протянул Понизову.
— Оставь себе, — всегда державший дистанцию, он вдруг перешел на «ты». — Он еще просил: если когда-то церковь в Тургинове восстановят для отправления культа, отнести этот крест туда. Мне уж не судьба.
Понизов тихонько закрыл за собой калитку. «Ушастик» так и стоял посреди дороги. Местные водители, зная хозяина, не гудели. Осторожно объезжали по обочине.
Так скверно ему давно не было. Домой, как часто в таких случаях бывало, совершенно не хотелось. Поехал в Тверь, на «конспиративную» квартиру.
В чем преимущество старенького «запорожца»? Можно бросить на ночь — не сильно напрягаясь. Правда, разок всё-таки сняли колеса. Понизов даже посочувствовал чудаку, польстившемуся на разношенную, как старые калоши, резину. Но, в сущности, головной боли брошенный без надзора «ушастик» не доставлял. Допыхтел до места назначения — уже удача!