— Господин капитан! Антр ну! Уверяю вас, это действительно очень необычная, требующая деликатности ситуация. — Особой, доверительной интонацией он словно поверх солдатских голов обращался к человеку одного с ним сословия.
— Я уж и забыл, когда у меня были обычные ситуации, — усмехнулся Арташов.
Восприняв это как согласие, Горевой отодвинулся, приглашая капитана войти и тем же движением отсекая его от остальных.
Арташов, сохраняя неприязненное выражение на лице, прошел внутрь. Следом, бесцеремонно отодвинув прикладом упирающегося старика, двинулся Сашка — охранять спину командира было его святой обязанностью, которую он никогда и никому в роте не уступал.
Арташов шел вдоль благоухающего сада, мимо аккуратных, подбитых округлым булыжником цветочных клумб по усыпанной белыми лепестками гравийной дорожке и с наслаждением вдыхал густой, настоянный на яблоневом цвету воздух.
За поворотом им открылся мрачный трехэтажный особняк, стилизованный под средневековый замок, с бойницами в башенках и узкими зарешеченными окошками по периметру. Арташов озадаченно присвистнул.
— А, тоже обратили внимание! — заметил Горевой. — Вот так-то прежде строили. Крепость. Говорят, огонь корпусной артиллерии может выдержать.
— Может, проверим? — свирепо предложил Арташов.
Горевой, искавший расположения советского офицера, хихикнул.
— Уверен, что традиции русской армии остались неизменны, и огонь по мирным жителям открывать не станете, — с важностью изрек он. — Позвольте, я приготовлю директора пансионата к визиту.
Бочком протиснулся мимо Арташова и пружинистым, не по возрасту шагом заспешил к парадному крыльцу.
— Мутный дедок, — засомневался Сашка.
Арташов заметил за портьерой одного из окон старческое женское личико, сморщенное, будто сушеная груша, но с живыми, поблескивающими от любопытства глазками. Волосы у старушки были уложены какими-то буклями, какие Арташову доводилось видеть разве что в костюмных пьесах.
Заметил подглядывающую старуху и Сашка.
— Может, приют для престарелых, — расстроился он.
Сашка вообще легко переходит от надежды к унынию. Но еще легче от уныния к надежде.
— Не, непременно молодухи есть, — успокоил он себя. — У меня сердце — вещун.
Двустворчатая дубовая дверь распахнулась от резкого толчка изнутри. На пороге возник успевший обернуться Горевой:
— Пожалуйте, вас ждут. Зал приема сразу за прихожей. — Он отодвинулся, пропуская гостей.
Арташов вошел в затемненную прихожую, на стенах которой угадывались картины в тяжелых золоченых рамах.
— Светомаскировка. Не успели расшторить, — коротко пояснил Горевой. — Зато зал уже приведен в порядок.
Обогнав капитана, он откинул перед ним плотную плюшевую портьеру, разделявшую комнаты. В глаза им брызнуло солнце. После мрачной прихожей полукруглая, застекленная зала оказалась залита теплым светом.
Арташов с усилием размежил заслезившиеся глаза.
При его появлении из глубоких кожаных кресел поднялись две пожилые женщины, в одной из которых легко узнавалась та, что подглядывала из окна. Выражение любопытства и теперь не сошло с ее шустрых, беспокойных черт. Взгляд постреливал лукавством так, словно она всё еще ощущала себя семнадцатилетней гимназисткой.
Но главной здесь была не она. На полметра впереди, высоко вскинув голову, застыла сухопарая дама с гладко зачесанными волосами и настороженным выражением удлиненного лица. Она, правда, пыталась изобразить добросердечность. Однако прикушенная нижняя губа свидетельствовала, что показная приветливость дается ей с трудом.
Брезгливым взглядом скользнула она по Сашке, вскинула бровь в сторону Горевого, выражая ему неудовольствие появлением нижнего чина, и, наконец, соизволила обратить внимание на Арташова.
— Баронесса Эссен, — без выражения представилась она. Не уловив ответной реакции, недоуменно поморщилась. Повела рукой.
— Моя компаньонка и наперсница, госпожа Невельская. Что вам угодно, господин советский офицер?
Говорила баронесса по-русски с твердым прибалтийским акцентом. Быть может, оттого Арташову показалось, что слово «советский» она будто начинила ядом.
— Мне угодно разместить в этом доме своих солдат, — отчеканил он.
— Это невозможно, — безапелляционно отрубила хозяйка. Добродушия в ней хватало ненадолго.
— Элиза! — подруга умоляюще потянула ее за рукав.
— Это невозможно, — упрямо повторила баронесса. — Мой дом — не казарма.
— Еlise! Was tust du? Du hast doch versprochen! Sie sind ja Okkupanten! (Элиза! Что ты творишь? Ведь обещалась! Они же оккупанты!) — отчаянно выкрикнула Невельская.
В самом деле, если своей язвительностью баронесса намеревалась вывести оккупанта из себя, она своего добилась.
— Вот у него, — указывая на Сашку, процедил Арташов, — тоже дом не был казармой. Однако ваши пришли без спросу и заняли. А уходя, сожгли забавы ради весь горняцкий поселок, так что мать его в землянке ютится. Ишь ты, — невозможно! — голос Арташова клокотнул. — Небось, в сорок первом казалось невозможным нас здесь увидеть. Ан — сподобились! Как там у вашего бога? — он ткнул в золотистую, свиной кожи библию на ломберном столе. — Азм воздастся? Вот и воздалось!
Арташов снял пропыленную полевую сумку и демонстративно шлепнул ее поверх библии, — будто тузом припечатал. Зыркнул через плечо:
— Сашка, оглядись по комнатам и распредели людей!
— Айн момент! — с готовностью отозвался ординарец. Высокомерие старой дамы заметно задело и его.
— Минуту, господа! — поспешил вмешаться Горевой. — Всего лишь минуту! Присядьте же, господин капитан. Много ли вам будет стоить минута?
Он отодвинул для Арташова свободное кресло и стремительно подошел к баронессе, зашептал. С другой стороны ее теребила за рукав Невельская.
Арташов с удовольствием погрузился в мягкую, податливую кожу. Не часто доводилось ему оказываться среди барской роскоши.
В простенках меж окон стояли разлапистые, в тон креслам, стулья, над которыми к стенам были пришпилены раскрытые веера из японского шелка и слоновой кости. С потолка угрожающе нависала огромная хрустальная люстра, в углу за дверью оперся на меч спесивый средневековый рыцарь.
И всё-таки Арташова не оставляло ощущение неухоженности. Пытаясь понять причину, он осмотрелся повнимательней. Люстра над головой оказалась совершенно запыленной. Зато подсвечники на столе и на всех подоконниках сияли надраенной бронзой. Судя по обгоревшим свечам, пользовались ими, в отличии от люстры, регулярно. Очевидно, экономили на электричестве.
Да и дорогая кожа на стульях и креслах при внимательном рассмотрении оказалась изрядно потертой, как и плюшевые портьеры. Арташов исподтишка пригляделся к хозяевам. Заметил белесый шов на юбке баронессы, бахрому на кружеве Невельской, стоптанные задники у Горевого. В этом доме поселилась тщательно скрываемая нужда.
Меж тем Горевой и Невельская продолжали что-то втолковывать хмурящейся хозяйке. Легко угадывалось, что необходимость действовать против воли угнетала ее гордыню. Наконец общими усилиями они добились от баронессы неохотного, через силу кивка.
— Вот и слава богу, — Горевой обрадованно обернулся к Арташову. — Позвольте еще раз представить, господин капитан. Видимо, вы не расслышали. Перед вами, — он торжественно указал на баронессу, — свояченица адмирала Эссена.
Он сделал паузу, давая возможность советскому офицеру сообразить, о ком идет речь, и проникнуться осознанием величия фамилии, с которой волею случая довелось столкнуться.
К сильному его разочарованию, гость сохранял прежний безучастный вид.
Растерявшийся Горевой переглянулся с баронессой. Та ответила презрительным взглядом.
— Простите, господин капитан, — недоверчиво произнес Горевой. — Вам что, в самом деле ничего не говорит фамилия адмирала Эссена?
Арташов напрягся. Что-то вспоминалось в связи с Порт-Артуром, Кронштадтом. Что-то реакционное. Но припоминалось смутно.
— Кажется, был командующим Балтфлотом перед революцией, — с усилием припомнил он.
— Кажется? — обескураженно переспросил Горевой. — Или в советских школах не изучается история Первой мировой войны?
— А чего ее особенно изучать? — бесцеремонно вмешался Сашка. — Империалистическая бойня за передел рынков.
Горевой поразился:
— Как, как?!.. А жертвы? Подвиги беспримерные по имя Родины? На этой, как вы выражаетесь, бойне погибли миллионы русских людей. Таких же, как мы с вами.
— Конечно, погибли, когда бездарное командование. Знаем-знаем! У меня по истории твердая четверка была, — самодовольно объявил Сашка. — То брат царя — горе-стратег, командовать полез, то сам царь. Этот вовсе квелый попался. А жена-немка с Распутиным за него правили. И Эссены всякие при них. Хорошо еще, что революцию вовремя сделали. А то бы всю Россию профукали.
Услышанное произвело на присутствующих парализующее действие. Даже дружелюбная Невельская принялась озадаченно тереть виски. Баронесса же, утратив обычное высокомерие, совершенно потрясенная, на ощупь опустилась в кресло.
— Майн гот! Они нас просто вычеркнули, — выдохнула она.
Но самое сильное впечатление Сашкин исторический экскурс произвел на Горевого. На побагровевшем лице затикал нерв у правого глаза. Не снизойдя до дерзкого солдатика, он, играя желваками, шагнул к капитану.
Баронесса вовремя заметила его состояние.
— Сергей Дмитриевич! — обеспокоенно окликнула она. Но Горевой, кажется, не заметил окрика.
— Выходит, это мы немцам Россию сдали? — булькающим голосом просипел он. — Может, это мы каторжный мир в Бресте подписали?! Да мы до конца стояли!.. — он нервно отер выступившие на губах пузырьки. — А вот это видели?
Отворотившись от женщин, Горевой рывком вздернул рубаху, обнажив обожженный, пергаментный бок.
— Я на «Святителе Николае» горел!
Внезапный порыв добродушного вроде старика смутил Арташова. Отчего-то прежде не приходило в голову, что тридцать лет назад, в ту самую, породившую революцию войну, называемую в учебниках империалистической и антинародной, также сражались русские люди, и действительно гибли, и действительно совершали подвиги. И вовсе не считали, что гибнут понапрасну. А просто выполняли свой долг перед Россией, подобно тому, как его разведчики — перед новым, стоящим на этой же земле государством — Советским Союзом.