— Что ж, прикажу, чтоб по дороге на Арконс к тебе заскочил за информацией.
— Есть!
За разговором вернулись к воротам особняка. Генерал приготовился влезть в машину, но заколебался. Ухватив Арташова за пуговицу, отвел в сторону.
— Вот что еще! Не надо бы говорить, да иной раз нельзя не сказать, — и хоть на десяток метров рядом никого не было, генерал еще понизил голос. — Гулько, он при мне вроде как в ссылке. Задание, с которым забросили, выполнить не сумел. И ему в его ведомстве это помнят, — ходу не дают, на подхвате держат. А парень самолюбивый. Ищет случай загладить. Поэтому постарайся, чтоб с хозяевами твоими не состыкнулся. А то, ретивый-то он ретивый. Но и борзой. И такие, как они, для него подарок судьбы, — вмиг чего-нибудь раскрутит. Усек?
Арташов понимающе прикрыл глаза.
Полехин забрался в машину. Арташов, торопясь, извлек самописку.
— Товарищ генерал! Разрешите? На память от разведчиков. Можно сказать, в тылу врага добыли.
Он дважды перевернул ручку — перед генеральскими глазами сначала появилась блондинка в купальнике. И тут же — без.
— Ишь ты! Что творят, — Полехин с удовольствием принял подарок. — Жене покажу. Чтоб бдила и форму не теряла.
Глаза его наполнились лукавством. Он достал собственное, скребущее и брызжущее чернилами перо.
— Тоже прими! Как подобное писать потянет, — он значительно похлопал себя по кармашку, — чтоб только этой ручкой. Глядишь, остынешь.
Сокрушенно покачал головой:
— Дура ты всё-таки, Женька. Уж такой дурында!
Полехину хотелось вылезти, обнять напоследок любимца, которого, скорее всего, уже не суждено будет увидеть. Но ограничился тем, что прихватил Арташова за шею, слегка пригнул к себе и тут же с силой оттолкнул.
— Поехали, наконец, что ли? Вечно копаешься! — прикрикнул он на водителя.
«Мерседес» дернулся и, набирая скорость, скрылся за поворотом.
Из калитки выскочил подглядывавший Сашка.
— Ну чо, товарищ капитан? — забегая то справа, то слева от командира, Сашка старался заглянуть ему в глаза. — Насчет Маши говорили?
— Говорил, — не стал отпираться Арташов. — Обещал, — будут искать.
— И правильно. Глядишь, и найдут. Мало ли чудес бывает, — утешил командира Сашка. Впрочем, утешал через силу, — большой веры в результат поисков не испытывал. Репатриированная в огромной, вздыбленной Германии — та же иголка в стоге сена.
— А с чем вообще генерал приезжал? — Сашка подступился к главному. — Не насчет демобилизации, часом? Может, нас за особые заслуги в первую очередь? А? Товарищ капитан?
Арташов грозно, подражая Полехину, насупился:
— Доведи до личного состава: переходим на режим берегового патрулирования, — к полному Сашкиному разочарованию объявил он. — Забыли, что война не кончилась? Рассиропились?.. А где, кстати, этот грёбаный часовой?
В самом деле, крыльцо перед входом в особняк было пусто.
— Да вроде здесь стоял, — растерянно пролепетал Сашка.
Арташов через пустующую прихожую легким шагом прошел внутрь особняка и — замер: у противоположной двери, ведущей в девичью спальню, на уровне замочной скважины подрагивал объемистый выпяченный зад Петра Будника. Автомат с равномерностью метронома болтался меж широко расставленных сапог.
— Это теперь так караул несут? — холодно поинтересовался Арташов.
Застигнутый с поличным Будник извернулся и, подхватив автомат, застыл недвижно. Громко сглотнул слюну.
Арташов подошел в упор к часовому, раскрасневшаяся ряха которого выражала сконфуженность и вожделение одновременно. Тяжелым взглядом вперился в упор в хитроватые, подернутые похотью глазки.
— Имей в виду, Петро, — процедил он. — Если хоть малейший повод… Расстреляю без суда. И напоминания, что ты меня на Висле собой закрыл, на сей раз не подействуют. Вник?
— Да вы чо, капитан? — в голосе Будника клокотнула обида. — За кого меня держите? В Кракове совсем другое было. Там маруха в теле. Сиськи по два пуда. Сама, считай, напросилась. Это уж после перед своими придумала, будто снасильничал. А здесь? Что ж я, нелюдь? И вообще это я на прислугу глаз положил… С прислугой-то можно, если по взаимности?
Повинуясь требовательному жесту капитана, он замолчал.
Сверху, из библиотеки, донеслось пение. Горевой под аккомпанемент гитары исполнял романс. Слова едва угадывались. Но одну фразу Арташов разобрал. Не веря своим ушам, он, будто завороженный, принялся подниматься по лестнице, навстречу музыке. Стали хорошо различимы и гитарные переборы, и поощрительные реплики баронессы и Невельской.
В ожидании второго куплета Арташов затаился. Может, всё-таки послышалось?
Горевой артистично кашлянул и продолжил:
— Разлюби меня, Муза печали.
Полюби меня, Муза любви,
На осклизлом житейском причале
мой оставшийся путь присоли.
Сердце Арташова заколотилось. Это были его стихи. Нигде и никогда не печатавшиеся. И читал он их только одному человеку. Одному-единственному на всем земном шаре. Прыжками преодолел он оставшиеся пролеты и влетел в библиотеку.
При виде кадыка, судорожно двигающегося на шее гостя, Горевой опасливо прервался:
— Что-то не так?
— Откуда?.. — прохрипел Арташов.
— Музыка, извините, моего скромного сочинения. Балуюсь.
Арташов отчаянно замотал головой.
— А, так вы о стихах? — Горевой замялся. — Где-то подслушал.
— Как ни странно, написал один из ваших, — вступилась баронесса. — Видно, не до конца еще убили способность чувствовать. Вам, похоже, они тоже знакомы?
— Тоже, — сдавленно подтвердил Арташов. — Так откуда?
Глаза по-женски чуткой Невельской вспыхнули догадкой.
— Так вы — Женя! — выдохнула она. — Господи! Это же тот самый Женя! — сообщила она баронессе и Горевому, сердясь на их непонятливость.
Сомнений больше не оставалось.
— Где она?! — в нетерпении выкрикнул Арташов. — Скажите, наконец, жива хоть?!
— Да бог с вами! — Невельская всплеснула руками. — Жива, конечно. Во флигеле, со старшими воспитанницами.
Она смутилась:
— Мы побоялись сказать. Мало ли что. Всё-таки солдатня. Договорились от греха подальше старших перепрятать вглубь острова. Как раз сегодня должны уехать.
— Быть может, их уже увезли, — баронесса, прищурившись, посмотрела на часы.
Арташов, не слушая более, сыпанул вниз, так что поджидавший Сашка едва успел отскочить в сторону. Подхватив автомат, Сашка припустил за командиром. Следом, поддерживаемая Горевым, засеменила по лестнице Невельская. Оставшаяся в одиночестве баронесса поколебалась, но любопытство одолело и ее — двинулась за остальными.
Двухэтажный флигель для обслуги находился в стороне, противоположной каретному сараю, где разместили роту.
Сокращая путь, Арташов перемахнул через палисадник с развешанными пучками красного перца, вспугнув при этом стайку тощих фазанов, и взлетел на крыльцо.
Через распахнутые двери увидел стол, за которым обедали пятеро воспитанниц. В отличии от тех, кого приходилось видеть ему раньше, это были барышни четырнадцати-семнадцати лет с оформившимися фигурами. Впрочем, по судорожным, неуверенным движениям рук, которыми придвигали они тарелки или искали хлеб, было понятно, что, как и прочие воспитанницы, они слепы.
У стола, вполоборота, с котелком в руках стояла молодая женщина с волосами, убранными под платок, в сером платье и передничке. Она что-то оживленно рассказывала воспитанницам. Слова ее не доносились до двери. Но нежная, щебечущая нотка, в которую они сливались, была до щемящего зуда знакома Арташову.
Волна предвкушения подхватила его. Он стремительно шагнул внутрь.
Девушка на раздаче встревоженно обернулась на шум, карие глаза ее распахнулись, рот приоткрылся, котелок выскочил из рук, шмякнулся о стол, дымящиеся картофелины вывалились на скатерть и покатились по покатой поверхности. Арташов принялся ловить их на лету. Раздатчица бросилась на помощь, споткнулась; падая, сбила Арташова, так что оба оказались на полу среди раскатившихся картофелин.
— Нашел, — выдохнул Арташов.
Потрясенная Маша, всё еще не веря, приподняла его голову и, подобно своим слепым воспитанницам, принялась пальцами ощупывать родное, подзабытое лицо. Палец коснулся влаги под его глазами, она поднесла его к губам, облизнула. И, будто только теперь, по вкусу слезы, окончательно определила, что перед ней именно он, — счастливо вскрикнула.
Встревоженные юные немки, не понимая, что происходит, повскакали со своих мест. Загалдели.
— Всё в порядке, барышни, — подоспевший Сашка сноровисто собрал с пола картофелины, подул на каждую, разложил по тарелкам. — Нихт ферштейн. Абге махт. Не виделись люди, считай, два года. Теперь встретились. А что тут особенного? Ничего, можно сказать, особенного.
Он умиленно шмыгнул носом. Повернулся к дверям, у которых столпились запыхавшиеся хозяева имения.
— А я всегда говорил, что найдется, — сообщил им Сашка. — Сердце-то — вещун!
…Первый восторг чудесной встречи схлынул. Оставшись наедине в комнате Арташова, оба переменились. Зажатые, неловкие, они исподволь приглядывались друг к другу. Маша, забравшись с ногами в кресло и закрывшись по горло пледом, затравленно отмалчивалась. Арташов исподтишка изучал перемены в ее замкнутом, поблекшем лице. Не заметить этот рыщущий взгляд было невозможно.
— Ты еще не видел самого привлекательного, — насмешливо сообщила Маша. Демонстративно, рывком сдернула косынку.
Пышная прежде смоляная копна, коротко подстриженная, поумялась и словно выгорела. Под выцветшими глазами стали заметны набухшие, отдающие в желтизну бугры. Холодно улыбнулась невольному его испугу.
— Если очень интересно, врачи говорят, это от сердца.
— Досталось тебе, — пробормотал Арташов.
— Досталось, — скорбно согласилась Маша. — Женя! Говори, что мучит! Не ходи вокруг да около. Я же вижу, что ты не в себе. Или не рад, что нашлась?
— Что значит не рад? — Арташов возмутился. — Ты, знаешь, говори да не заговаривайся. Я тебя разыскивал. Как раз сегодня с командиром корпуса о тебе говорил. Просил организовать поиск. А он, чудак, представляешь, спросил, не сбежала ли, мол, твоя невеста, добровольно. Это о тебе-то!