Не в силах бездеятельно выжидать, он вскочил и забегал внутри куба — гулкого и зловещего, будто морг. Морг! На Осначева обрушился ужас.
Он застыл, воровато огляделся, убеждаясь, что никого, кроме него, в огромном пространстве больше нет. Затем отбежал в самый дальний, плесневелый угол куба, прижался так, чтоб видеть входную дверь, и, презирая себя, зашептал быстро и сумбурно:
— Господи! Или как там тебя. Если ты только есть, каким бы ты ни был, — СПАСИ! Ведь никогда ничего не просил. Обрати всё в шутку и — уверую! Никому не скажу. Но мы-то с тобой знать будем. Да и тебе, согласись, куда круче обрести одного закоренелого грешника, чем сотню ханжей да побирушек. Помоги! Я ж не тупой и твой сигнал понял. Да, моя проблема: забыл в суете, для чего всё начинал. Но — теперь отработаю. Неужто и впрямь настолько во мне изверился? Были ж задатки! До сих пор на картины свои прежние гляну, и, веришь, — мучаюсь. Давай еще разок попробуем. Доведем до конца: для чего создал меня, то и должно состояться. А то, что дерзил, так от глупости. Ты ведь и сам, как понимаю, не без юмора: вон чего наваял! Тысячелетиями разгрести не могут. Да, был жестковат с конкурентами, каюсь. Но ведь не тебе говорить, без жесткости мир не создашь. Опять же — насчет милосердия! Обещаю — отстегну без жлобства. Не на попов, конечно! Ты ж их, вралей, наверное, сам терпеть не можешь. Но — на бедноту: детские дома, беженцев, больницу ту же. Да что там?! Фонд на собственные бабки организую. А сам — за живопись засяду. А? Сговорились, нет? Урыть-то меня всегда успеешь! Ну, что отмалчиваешься? На колени перед тобой, что ли, прикажешь?
Замок в двери вновь цокнул. В куб быстро вошел главврач, за ним поспешал ссутулившийся — явно после выволочки — лаборант.
— В угол забился! Эвон как придурок наш тебя застращал, — главврач подхватил покрытого испариной Осначева под локоть, бодро увлек в стекляшку, где Андрей поспешно прилеплял прежние и свежие снимки.
— Пошел вон, — прорычал главврач. Дождавшись, когда за перетрусившим лаборантом защелкнется дверь, он склонился над экраном.
— Ну, что тебе сказать, дед? — главврач положил руку на колено всевластному олигарху, с тайным удовлетворением ощутив беспрерывную пульсацию. — Скажу по-мужски — хреново. На рентгене девяносто процентов — туберкулез правого легкого. Но вот на томограмме кой-какие сомнения. Хотя, конечно, приятного и там и там мало.
Опытным глазом он заметил, что пациент находится на грани срыва, и шумно приободрился:
— Всё равно лечится. Непросто — но лечится. А может, и вообще еще пневмония окажется. Есть такой шансик. Фон у тебя нехарактерный для верхних сегментов. Можно, конечно, сразу ко мне по туберкулезу класть, но — давай не будем суетиться и снимем все сомнения. Да тебе и некогда, — не удержавшись, подколол он. — Десять деньков проколем от души клофораном. Он и от того, и от другого годится. А там и поглядим, куда вынесет.
— Послушай. А не может это быть… — Осначев постарался придать взгляду и осанке твердости. Поколебался, решаясь, — онкология? Этот твой затемнение на стволе нашел.
— Чего?! — расхохотался главврач, быстро отводя глаза. — Нашел диагноста. Ты б еще с нашей уборщицей проконсультировался. Ты меня слушай. Я всё-таки докторскую по раку легких защищал. Так что — не принимай в голову. И вообще — у нас всё лечится.
— Кроме того, что не лечится, — мрачно пошутил Осначев.
— Видишь, сам всё понимаешь. Так что забирай из приемной своих дуболомов и — двигай. Да! Но питаться из отдельной посуды.
— Ты вот чего, — в дверях Осначев задержался. — Смету представь на полную реконструкцию. То есть… вообще на всё! Не стесняясь.
— М-да, — пробормотал вслед ему ошарашенный главврач. — Подлинно: науку питают несчастья. Успеть бы.
Отгоняя от себя скверные, недостойные врача мысли, трижды сплюнул через плечо.
3.
Осначев плюхнулся в «мерседес».
— На телевидение? — для проформы уточнил водитель.
— Домой, на Рублевку.
Шофер переглянулся с изумленным охранником, лихо развернул на месте тяжелую махину, включил сирену и на глазах у постового рванул под «кирпич».
С дороги Осначев набрал помощника.
— Всё готово, — доложил тот. — Фринштейн на телевидении. Ждут вас. Когда?..
— Не дождутся. Еду домой. Передашь, что у меня воспаление легких. Десять дней придется отлежаться.
— А… тендер?
— Всё на Фринштейне. И еще — проконтролируй, чтоб немедленно были отправлены подписанные деньги на детский дом.
Пресекая возражения, обрубил:
— Сегодня же изыскать!.. Меня чтоб не дергать!
Но «дернули» его прежде, чем добрался до дома. Позвонил взволнованный начальник службы безопасности.
— Мне передали: вы оставили хозяйство на Фринштейне. Но я же докладывал! Помяните мое слово: он «сдаст» тендер. «Засветит» нашу заявку и произойдет непоправимое — мы останемся без нефтяного ресурса!
— И только-то? — даже на расстоянии Осначев ощутил отвисшую челюсть собеседника. — Ничего. Бог не выдаст.
С мягким отстраненным выражением он откинулся на спинку сидения, — как же хотелось, чтоб и впрямь не выдал.
4.
— Ты?! Среди дня? — пораженная жена скосилась на напольные, восемнадцатого века, часы. — Так! Дай сама догадаюсь. Все-таки побывал в больнице! Что-то серьезное?
— Придется тебя огорчить: воспаление легких. Приговорен к десяти дням домашнего ареста. Отдаюсь на поток, так сказать, и разграбление. Сама и колоть будешь. Так что поизгаляешься по полной программе — за все свои обиды.
— Ну, ничего, воспаление легких — это не край света. Хоть отвлечешься ненадолго от своей суеты, — жена сочувственно сморщила нос, неумело сдерживая радость: в последние годы видела мужа урывками, больше — на официальных приемах.
— Надеюсь — ненадолго, — Осначев мрачно подмигнул своему отражению в зеркале. — Только это… мне отдельную посуду. Пневмония пневмонией, но — для чистоты, так сказать, эксперимента. И вот что, пожалуй…
С забытой нежностью он провел рукой по ее крашеным волосам:
— Будь добра, достань-ка там из загашников мои «недописки». Ну, ты помнишь. Холсты-то еще не перевелись в доме? Всё одно время терять.
Стесняясь расспросов, он поспешил скрыться в мансарде. «Значит, что-то серьезное», — безошибочно догадалась жена.
5.
— Да ты, похоже, в рубашке родился, — главврач, как заведенный, переводил взгляд с прежнего снимка на новый, не в силах осмыслить то, что видел. — Чисто! Все затемнения ушли. Выходит, всё-таки было воспаление. М-да, редчайший случай. Сейчас, задним числом, могу признаться, что мысленно тебя похоронил, — затемнение на стволе настолько было явно выраженным. Скажи кто другой, не поверил бы.
Будто избавляясь от наваждения, он протянул снимки порозовевшему Осначеву.
— Да и так как-то… посвежел. На диване валялся?
— Писал. Не поверишь, опять за картины взялся.
— Потянуло-таки?
— Не то слово. Правда, сначала тяжко — мазок пропал. Это ж как у вас — каждодневный труд надобен. Но теперь рука вспомнила, — втянулся. Думаю даже на выставку заявиться. Только сначала с накопившимися делами разгребусь… О, черт!
Он скосился на настольный календарь, схватился за телефон, сноровисто набрал номер:
— Что с завтрашним тендером?!
— Так вы вроде выключились, — начальник безопасности обиженно перевел дыхание. — К вечеру везем заявку. Но — я докладывал — нашу сумму Фринштейн «засветил». Так что результат, считайте, заранее известен.
— Кроме тебя кто насчет Фринштейна знает?
— Никто. Вы ж запретили…
— Отличненько! — напористо перебил Осначев. — Что и требовалось доказать. Вот теперь мы им, звездюкам, покажем ху есть ху. О звонке никому ни слова и — живо ко мне. Настоящую сумму пропишу и вручу лично тебе — вместе с полномочиями. Сдашь за десять минут до конца срока. Они меня похоронили? Тем лучше. Оказывается, с того света действовать сподручней.
Он бросил на рычаг трубку, торжествующе глянул на стоящего выжидательно главврача:
— Вот так-то, эскулап! Нас ждут великие дела. Ну, будь!
— Так это… — растерялся главврач.
— Ах да, — шагнувший к двери Осначев вернулся, сжал ладонь прежнего приятеля. — Спасибо тебе за хлопоты… Это что?
Он недоуменно скосился на папочку, которую главврач принялся неловко ему всовывать.
— Ты ж сам предложил. Насчет реконструкции. Мы тут за эти дни технико-экономическое обоснование подготовили. Чтоб не думал, что с потолка.
— А! Да, да. Давай, раз обещал. Прикину, чем можно помочь. Хотя сейчас такие расходы предстоят — мало не покажется.
Нетерпеливо махнув рукой, Осначев устремился к выходу.
В кабинет к главврачу вбежал дожидавшийся в приемной зам.
— Что?! Когда деньги дадут?
— Ты врачебные заповеди хорошо помнишь? — тихо поинтересовался тот.
— Ну?
— Так я тебе еще одну добавлю. Не спеши вылечивать богатеев.
6.
Банкет по случаю выигрыша тендера был организован в «Рэдиссон Славянской» с размахом.
Торжествующий нефтяной магнат снисходительно принимал поздравления, не прекращая давать интервью для завтрашнего «Коммерсанта»:
— Социальные программы — вещь, конечно, замечательная. Мы от них не отказываемся. Но есть и жесткая целесообразность. Раз мы стали сырьевой державой, то иного пути, как расширять бизнес, у нас нет. Я уже дал команду саккумулировать финансовые потоки на приобретение одного из газовых месторождений в Астраханской пойме.
Освободившись, он подозвал начальника охраны.
— Так что будем делать с Фринштейном? — убедившись, что никого нет рядом, спросил тот. — Может, просто пинком под зад?
— Хорошо бы. Но нельзя, — Осначев сокрушенно вздохнул. — О предательстве Фринштейна уже знают. Простить — значит, других поощрить.
— Тогда?.
— А что в войну с перебежчиками делали?
— Понял.
К концу вечера нетрезвый Осначев встрял в беседу двух священников, затея