— Пошел! Пошел!
Кучер, натянув вожжи, щелкнул кнутом и четверка лошадей быстро выехала со двора.
— Стойте! Стойте! — иступленно закричала молодая графиня, бросаясь вдогонку.
Но было уже поздно. Она увидела, как мелькнуло лицо старой графини де Бодуэн за стеклом и Констанции ничего не оставалось, как стоя посреди двора, заломив руки, горестно зарыдать.
Констанция, охваченная горем, не заметила, что на крыльце стоял облаченный в черную сутану священник. Это был один из тех двоих священников, которые пытались уговорить Констанциюотдаться королю. Этот священник приходился дальним родственником де Бодуэнам.
— Поди сюда, дочь моя, я тебе кое-что объясню.
— Нет! — воскликнула Констанция, но подошла к священнику.
— Дитя мое, ты должна смирить гордыню.
— Нет! Нет! — иступленно вскрикнула Констанция, сбрасывая руку священника со своего плеча. — Этого никогда не будет! Никогда!
— Вот видишь, у тебя забрали сына, — немного каркающим, дребезжащим голосом заговорил священник.
— За что?! Почему?! — сама себе задавала вопрос Констанция, хотя прекрасно знала ответ.
— А потому, дитя мое, что все мы принадлежим королю — я, ты, твой сын, твой муж, графиня, министры, военачальники, епископы… — все. Все мы принадлежим только королю Пьемонта Витторио. И если кто-то из подданных ведет себя плохо, это отражается на всех нас.
— Но ведь у меня есть муж, граф де Бодуэн, ваш внучатый племянник, святой отец!
— И он принадлежит королю Витторио, как все мы.
— Я принадлежу ему, я перед алтарем клялась в верности!
— Это ничего не значит, дитя мое, мы все должны думать о короле. Ты своим упорством, дитя мое, довела короля почти до безумия. Он уехал, покинув двор, он никого не принимает, забросил все государственные дела. И страдает не только он, а все мы, все королевство, все подданные — тысячи людей, — нравоучительно склоняясь к Констанции все ниже и ниже, бубнил старый священник.
— И что же я должна делать?
— Ты должна утешить короля, только ты сможешь это сделать, больше никто.
— Ну почему я?
— Король желает этого.
— Мало ли чего он еще может пожелать? Может быть, ему захочется, чтобы у него вместо свечей во дворце горела луна?
— Нет, дитя мое, он желает реального.
— Но святой отец, как вы можете это говорить?
Морщинистое лицо дрогнуло, глубоко посаженные глаза сверкнули под густыми бровями, а крючковатый нос стал похож на клюв птицы.
Я все понимаю, дитя мое, но этого, наверное, желает бог.
— И вы, вы, священник, можете говорить подобное?
— Да, могу, дитя мое.
Священник положил руку на плечо Констанции и, склонившись к самой ее голове, зашептал:
— Тебе, дитя мое, уже отпущены все грехи, те, которые ты совершила, совершаешь и которые совершишь. Милость божья безгранична и всепрощение его безмерно.
— Святой отец, вы толкаете меня в ад! Все! Вы хотите, чтобы я горела в огне, вы хотите, чтобы моя душа погибла.
— Нет-нет, дитя мое, твоя душа будет спасена, и ты будешь спасена и невинна.
— Нет, никогда! — отрицательно покачала головой Констанция. — Я не преступлю эту черту, не преступлю ее только лишь потому, что вы все, все до единого человека, желаете этого, потому что вы все бросили меня и толкаете в пропасть.
— Да нет же, нет, дитя мое, никакая это не пропасть, а благое дело, угодное церкви, угодное королю. Ты должна его спасти, он мается, страдает, чувства обуревают душу и плоть короля. Ты должна, смирив свою гордыню…
— Нет, никогда! — вновь воскликнула Констанция, но не смогла сдвинуться с места, старик своей рукой, будто ястреб когтистой лапой, держал ее за плечо и бубнил на ухо.
— Смири гордыню, смири гордыню, дитя мое, и господь возрадуется. Иди к королю, иди, ведь он хочет тебя.
— Конечно хочет, конечно, король Витторио как блудливый пес, захотел меня и не може! найти себе места. Но я не такая, в моих жилах течет кровь Аламберов и никогда я не покорюсь ему. Никогда!
— Дитя мое, одумайся! Остановись! Смири гордыню!Священник стоял на ступеньку выше, чем Констанция. Та решительно сбросила его руку со своего плеча и не оглядываясь, гордо вскинув голову, стала подниматься на крыльцо. Дверь перед ней распахнулась, пожилой слуга, слышавший весь разговор, низко склонился. А Констанция тяжело вздохнула и, непряча слез, бегущих у нее по щекам, двинулась в свою комнату, в ту, в которой была сломана дверь.
Как назло от Армана де Бодуэна уже вторую неделю не было писем. Констанция чувствовала себя одинокой, всеми брошенной и забытой. Она одна была во дворце. Конечно же, были слуги, но о чемона могла с ними поговорить? Друзей у нее в Турине не было, к тому же, все знали безумную страсть короля и боялись встречаться с графиней де Бодуэн. Дни тянулись медленно и тоскливо.
Констанция и сама не могла себе ответить точно, чего же ей хочется, почему она в последнее время все чаще и чаще думает о церкви. Но ей не хотелось видеть священников, она прекрасно помнила то, чему они ее учили. Ей просто хотелось побыть в тишине, хотелось сосредоточиться, глядя, как горят свечи у алтаря. Исамое главное — ей хотелось помолиться, ей хотелось, чтобы бог услышал ее молитву и помог израненной душе.
Поэтому когда на Турин опустились сумерки и здания дворцов потонули в голубоватом мареве, Констанция, накинув на лицо темную вуаль, пошла в церковь. Она выбрала собор на маленькойулочке, куда обычно ходили простолюдины.
Она отворила тяжелую дверь и вошла в гулкую тишину, наполненную запахом воска и шепотом молитв. В церкви никого не было, поэтому Констанция подняла вуаль и направилась к алтарю, на котором полыхало несколько дюжин больших свечей. Ее шаги гулко отдавались под сводами.
— Боже, Боже, — шептала Констанция, приближаясь к алтарю, — помоги мне, услышь мои слова, спаси от короля. Она преклонила колени и истово перекрестилась. — Помоги, господи!
Она молитвенно сложила перед собой руки, прикрыла глаза и все равно сквозь ресницы видела колеблющиеся огоньки свечей, похожие на горящую цепочку, видела продырявленные ступни спасителя, слегка приподняла голову и широко раскрыв глаза, взглянула на огромное скульптурное распятие.
И вдруг Констанция услышала столь же истовый шепот молитвы. Она повернула голову и увидела у колонны фигуру молящейся женщины.
— Господи, — прошептала Констанция, — это же королева.
Та, прервав молитву, обернулась.
— Графиня де Бодуэн? — негромко произнесла королева.
— Да, это я, ваше величество, — склонила голову Констанция.
— Вы пришли в эту церковь ради меня, графиня? Констанция утвердительно кивнула, но тут же поняла, что совершила что-то не то.
— Нет, нет, ваше величество, я пришла просто помолиться.
Королева поднялась с колен, подошла к Констанции и стала рядом с ней.
— Я не имею никакого значения, абсолютно никакого, — как-то растерянно покачала головой из стороны в сторону королева, — абсолютно никакого значения, — тихо повторила она.
Констанция смотрела в изможденное бледное лицо королевы, в заплаканные, запавшие глаза, на тонкие бескровные губы, и в ее сердце появилась жалость к этой несчастной женщине.
— Подойдите ближе, Констанция, — приказала королева, и графиня де Бодуэн сделала несколько шагов.
Женщины стояли друг против друга на расстоянии вытянутой руки. Трепетное пламя свечи делало их лица золотистыми, а густая тишина, заполнявшая собор, делала слышным дыхание.
Констанция чувствовала, как гулко стучит и груди сердце.
— Вы любите своего мужа, графа де Бодуэна? — глядя в зеленоватые глаза Констанции, спросила королева.
— Да, ваше величество, — просто ответила Констанция.
— Я тоже люблю своего мужа, я тоже люблю короля.
Констанция подняла голову и посмотрела в лицо королевы.
— И поэтому, графиня, вы должны помочь нам.
— Кому это нам?
— Всем, всему королевству? Констанция прикусила нижнюю губу.
— Это не просто роман, графиня, это уже стало делом государственной важности. Вы слышите меня, Констанция, слышите? — голос королевы дрогнул.
Констанция прикрыла глаза, будто бы ее наотмашь били по щекам.
— Да, я все слышу, — горько произнесла она. Королева приблизилась к ней вплотную и взяла руки Констанции в свои ладони.
— Мы, женщины, во всех этих делах не столь важны, самое главное — король, — каким-то странным, будто замогильным голосом вещала королева.
— Но я замужняя женщина, ваше величество.
— Я умоляю вас! — как крик прозвучали из уст королевы эти слова, хотя она говорила шепотом, и королева опустилась на колени перед Констанцией и приложила ее руки к своим губам.
— Ваше величество! Ваше величество! — воскликнула Констанция, пытаясь выдернуть свои руки, опускаясь на колени.
И вот сейчас уже две женщины стояли на коленях друг перед другом и смотрели одна другой в глаза. Во взгляде королевы была мольба.
— Констанция, сжальтесь, сжальтесь надо мной! Простите, я сама не знаю, что говорю… я вам просто завидую. Уходите, уходите… — как будто в забытьи страстно шептала королева. — Уходите… — она несильно
Отталкивала Констанцию, но все равно продолжала сжимать ее ладони, — уходите…
Констанция встала, поклонилась и пошла к выходу, убыстряя и убыстряя шаги.
«Зачем я пошла в церковь? Это не принесло мне никакого успокоения», — думала она, выходя на улицу и вдыхая прохладный, уже ночной воздух.
А королева осталась стоять на коленях, повернувшись спиной к алтарю, глядя на голубеющий проход, где растворилась фигура графини де Бодуэн, женщины, которую так страстно любит король Пьемонта Витторио, ее муж, человек, с которым она была обвенчана, человек, от которого у нее уже большой сын.
— Господи, зачем ты ослепил короля? Господи, зачем эта женщина появилась у нас в Турине? Господи, я прощаю ее, прощаю, я не держу на нее зла. Ведь она сильная и дай ей силы устоять, излечи короля от этого страшного недуга, верни его мне, верни, господи! — шептала королева, глядя на голубеющий дверной проем, на едва заметную капельку звезды.