ему. И она не означает самоуправления науки как целого. Она означает, что должно быть как можно больше самостоятельных исследовательских центров, чтобы в каждом хотя бы те, кто доказал свою способность получать новое знание и свою преданность делу, могли самостоятельно определять проблемы, на решение которых они направят свою энергию, и чтобы они имели возможность развивать полученные выводы независимо от того, насколько последние приятны их работодателю или обществу в целом[827].
На практике это означает, что те, кто уже зарекомендовал себя в глазах коллег и потому получил ведущее положение, позволяющее им выбирать направление работы для себя и своих подчиненных, должны получать гарантии занятости. Эта привилегия предоставляется по тем же причинам, по каким желательна несменяемость судей, и она предоставляется не в интересах отдельного человека, а потому что, как справедливо считается, такой человек сможет лучше служить общественным интересам, будучи защищенным от давления внешнего мнения. Эта привилегия, разумеется, не абсолютна; она просто означает, что, после того как ее предоставили, ее могут отозвать только по особым основаниям, специально оговариваемым при назначении на должность.
Нет причин, чтобы по мере приобретения нового опыта не менять эти условия при новых назначениях, хотя эти новые условия не могут распространяться на людей, у которых уже есть то, что в США называется tenure“. Например, недавний опыт подсказывает, что при назначении на постоянную должность условия контракта должны предусматривать, что занимающий эту должность лишается привилегии, если он сознательно поддерживает движение, враждебное принципам, на которых основана эта привилегия, или присоединяется к нему. Терпимость не должна распространяться на пропаганду нетерпимости. Поэтому я думаю, что коммунист не должен получать tenure[828], но если уж он получил эту привилегию без таких оговорок, то этот контракт должен соблюдаться, как и всякий другой.
Однако все это применимо только к особой привилегии в виде постоянной профессорской должности. Помимо соображений, имеющих отношение только к этому случаю, мало оснований и для оправдания правом на свободу своего желания делать что угодно или учить всему, что ему нравится, и для любого жесткого правила, согласно которому любой носитель конкретного мнения должен быть отовсюду исключен. Хотя учреждение, стремящееся к высоким стандартам, вскоре обнаружит, что может привлекать первоклассные таланты, только если предоставит широкое право выбора целей и мнений даже самым молодым сотрудникам, никто не имеет права на должность не зависимо от его интересов и взглядов.
9. Необходимость защищать учебные заведения от грубого вмешательства политических или экономических интересов сегодня настолько хорошо осознана, что для авторитетных учреждений опасность очень невелика. Но бдительность необходима, особенно в общественных науках, где давление часто оказывают во имя высоких идеалов и одобряемых многими целей. Давление на непопулярные взгляды более вредно, чем оппозиция популярным. Нас, безусловно, должно предостеречь и то, что даже Томас Джефферсон утверждал, что в том, что касается сферы государственного управления, принципы, преподаваемые в университете штата Виргиния, и соответствующие учебные тексты должны предписываться властью, потому что следующий профессор может быть «одним из представителей школы прежнего федерализма»![829]
Но сегодня опасность заключается не столько в открытом вмешательстве извне, сколько в усилении контроля со стороны тех, кто распоряжается деньгами, поскольку растущие финансовые потребности исследователей дают большие возможности для такого контроля. Это реальная угроза интересам научного прогресса, потому что идеал единого централизованного управления всеми научными усилиями разделяют и некоторые ученые. Хотя первая большая атака, организованная в 1930-х годах под сильным марксистским влиянием и во имя планирования науки, была успешно отбита[830], а последовавшие споры помогли лучше осознать важность свободы в этой области, представляется вероятным, что попытки «организовать» научные усилия и направить их на достижение конкретных целей будут в тех или иных формах повторяться.
Заметные успехи России в определенных областях, послужившие причиной нового интереса к целенаправленной организации научных усилий, не должны удивлять нас и служить причиной для отказа от нашего мнения о важности свободы. Нельзя отрицать, что любая цель или любое ограниченное число целей, о достижимости которых уже известно, будут достигнуты быстрее, если им будет отдан приоритет и центральное руководство выделит для этого все необходимые ресурсы. Поэтому тоталитарная организация и бывает более эффективной в коротких войнах и поэтому тоталитарное правительство очень опасно для других, когда у него есть возможность выбрать самый благоприятный момент для войны. Но это не означает, что прогресс знаний в целом будет идти быстрее, если подчинить все усилия тому, что сегодня представляется наиболее важной целью, или что в конце концов более сильной окажется страна, которая более сознательно и целенаправленно организует свои усилия[831].
Другой фактор, который способствовал укреплению веры в превосходство централизованно управляемых исследований, – несколько преувеличенное представление о том, насколько прогресс современной промышленности обязан организованной коллективной работе больших промышленных лабораторий. На деле же, как недавно было показано в деталях[832], даже в главных технических достижениях последнего времени намного большую роль, чем принято думать, сыграли личные усилия, и часто речь идет о людях, удовлетворявших свой любительский интерес или случайно наткнувшиеся на проблему. И то, что представляется верным для прикладных областей, тем более верно для фундаментальных исследований, где намного труднее предвидеть направление, в котором будет достигнут решающий успех. В этой области существующий упор на коллективную работу и кооперацию несет настоящую опасность, и вполне возможно, что больший индивидуализм европейца (отчасти объясняемый тем, что он меньше привык к щедрому финансированию, а потому меньше от него зависит) дает ему некоторое преимущество перед его американским коллегой в самых оригинальных областях фундаментальных исследований.
Пожалуй, нет более важного приложения нашего главного тезиса, чем идея, что прогресс знаний идет быстрее, когда научные устремления не зависят от какого-либо унифицированного представления об их социальной полезности, и каждый испытанный человек может посвятить себя решению задач, в которых, по его мнению, у него есть наилучшие шансы преуспеть. Когда – и это все чаще бывает во всех экспериментальных областях – невозможно дать каждому квалифицированному исследователю возможность самому решать, как использовать свое время, поскольку в работу вовлечены большие материальные ресурсы, перспективы успеха будут наибольшими, если вместо того, чтобы фонды контролировал один орган, распределяющий средства по единому плану, существовало бы множество независимых источников, чтобы даже у неортодоксального мыслителя был шанс найти тех, кто его услышит и поддержит.
Хотя мы еще многого не знаем о том, как лучше управлять независимыми фондами, созданными для поддержки исследований, и хотя не может быть уверенности в том, что влияние очень больших фондов (с их неизбежной зависимостью от мнения большинства и вытекающей из этого склонностью усиливать колебания научной моды) всегда было настолько благотворным, насколько могло бы быть, мало оснований сомневаться в том, что многообразие частных пожертвований, предназначенных для развития узких областей, – одна из самых обнадеживающих особенностей американской ситуации. Но хотя нынешний налоговый кодекс мог привести к временному увеличению пожертвований в такие фонды, следует помнить, что те же самые законы затрудняют накопление новых состояний, так что в будущем эти источники могут иссякнуть. Как и повсюду, сохранение свободы в интеллектуальной и духовной деятельности будет в конечном счете зависеть от рассредоточения контроля над материальными ресурсами и от наличия людей, имеющих возможность выделять значительные средства на цели, которые им кажутся важными.
10. Свобода особенно важна там, где наше незнание наиболее велико – на границах познанного, иными словами, там, где никто не в силах предсказать, что принесет нам следующий шаг. Хотя даже здесь свобода находится под угрозой уничтожения, это все еще область, где можно рассчитывать на то, что когда люди осознают опасность, они сплотятся, чтобы свободу защитить. Если в этой книге мы говорили большей частью о свободе в других сферах, то лишь потому, что сегодня мы часто забываем, что интеллектуальная свобода опирается на чрезвычайно широкий фундамент свобод и не может без него существовать. Но конечная цель свободы – расширение тех способностей, в которых человек превосходит своих предшественников и в которые каждое поколение должно стремиться сделать свой вклад, вклад в рост знаний и в постепенное совершенствование моральных и эстетических представлений, где никто не должен иметь права навязывать другим свое представление о том, что правильно или хорошо, и где только новый опыт может решить, что должно восторжествовать.
Ценность свободы проявляется в своем пределе там, где человек выходит за пределы своего нынешнего «я», где возникает новое и где оценку может дать только будущее. Таким образом, проблемы исследований и образования вернули нас к главной теме этой книги – от тех областей, где последствия свободы и ее ограничения более отдаленны и менее заметны, к тем, где они самым непосредственным образом влияют на конечные ценности. И для завершения книги вряд ли мы сможем найти слова лучше, чем те, которые сказал Вильгельм фон Гумбольдт и которые сто лет назад Джон Стюарт Милль выбрал эпиграфом для своего эссе «О свободе»: «Великий руководящий принцип, к которому напрямую сводится каждый аргумент, развернутый на этих страницах, – это абсолютная и принципиальная важность человеческого развития в его глубочайшем многообразии»