5. Хотя прежде наследование имущества было самым критикуемым источником неравенства, сегодня ситуация, по-видимому, изменилась. Сейчас агитация эгалитаристов больше сосредоточена на неравенстве преимуществ, которое создается различиями в образовании. Растет тенденция выражать стремление к равенству условий в виде требования, чтобы самое лучшее образование, которое мы научились давать некоторым, стало бы бесплатным и доступным для всех; а если же это окажется невозможным, то нельзя позволить, чтобы человек получал лучшее образование на том лишь основании, что его родители могут за него заплатить, – к благам ограниченных ресурсов высшего образования должны быть допущены те и только те, кто смог пройти единый тест, определяющий способности.
Проблема образовательной политики затрагивает слишком много вопросов, чтобы обсуждать их между делом в связи с общей темой равенства. Нам придется посвятить им отдельную главу в конце книги. Сейчас же лишь отметим, что из-за принудительного равенства в этой области, скорее всего, кто-то не сможет получить то образование, которое он получил бы в противном случае. Что бы мы ни предприняли, нет способов предотвратить то, что некоторые преимущества, которые могут иметь – и желательно, чтобы имели, – лишь немногие, достанутся тем, кто лично их не заслуживает, или тем, кто использует их не так хорошо, как могли бы другие. Эту проблему нельзя решить удовлетворительно с помощью исключительных и принудительных полномочий государства.
Будет полезно кратко рассмотреть, как в этой сфере изменился в современную эпоху идеал равенства. Сто лет назад, на пике классического либерального движения, этот идеал выражался фразой «1а carriere ouverte aux talents» [«карьера открыта талантам» (фр.)\ Это было требование устранить все созданные людьми препятствия, мешающие некоторым расти, уничтожить все индивидуальные привилегии и сделать так, чтобы государство вкладывалось одинаково в шансы на улучшение положения каждого человека. При этом многие разделяли мнение, что, поскольку все люди разные и выросли в разных семьях, равных стартовых возможностей быть не может. В то время понимали, что обязанность государства заключается не в том, чтобы обеспечить каждому равные перспективы достижения определенного положения, а просто в том, чтобы сделать доступными для всех на равных условиях те возможности, которые по природе своей зависят от действий государства. Считалось само собой разумеющимся, что результаты будут непременно разными не только потому, что все люди разные, но и потому, что лишь малая часть обстоятельств, влияющих на исход, зависит от государства.
Концепция, согласно которой каждому нужно позволить попробовать, была вытеснена совершенно иной, требующей для всех равных стартовых условий и равных перспектив. Это, попросту говоря, означает, что государство, не ограничиваясь предоставлением всем равных условий, должно стремиться к контролю над всеми условиями, имеющими отношение к перспективам индивида, и корректировать их в зависимости от его способностей таким образом, чтобы он гарантированно имел такие же перспективы, как и все остальные. Такое расчетливое приспособление возможностей к целям и способностям индивида, разумеется, представляет собой полную противоположность свободе. Невозможно оправдать его и как наилучшее использование всего имеющегося знания, если только не полагать, что государству лучше известно, каким образом можно использовать способности каждого человека.
Когда мы пытаемся выяснить, насколько эти требования оправданы, мы обнаруживаем, что они опираются на недовольство, которое успех одних часто вызывает в менее удачливых людях, или, попросту говоря, на зависть. Современная склонность потворствовать этой страсти и наряжать ее в респектабельный наряд социальной справедливости все сильнее угрожает свободе. Недавно была сделана попытка обосновать эти требования тем аргументом, что целью политики должно быть устранение всех источников недовольства[167] . Из этого, разумеется, с необходимостью следует, что государство должно быть ответственным за то, чтобы ни у кого не было более крепкого здоровья, более счастливого характера, более красивой жены или более преуспевающих детей, чем у любого другого. Если и в самом деле все нереализованные желания являются основанием для предъявления требований обществу, то личной ответственности приходит конец. Зависть, бесспорно, не относится к числу тех источников недовольства, которые свободное общество могло бы ликвидировать. Одно из существенных условий сохранения такого общества состоит, по-видимому, в том, чтобы не поощрять зависть и не поддерживать ее требования, пряча их за лозунгами социальной справедливости, а относиться к ней, по словам Джона Стюарта Милля, как к «самой антисоциальной и самой гнусной из всех страстей»[168].
6. Хотя бо́льшая часть эгалитарных требований основывается на одной лишь зависти, следует признать, что многое из того, что на первый взгляд кажется требованием большего равенства, на деле является требованием более справедливого распределения благ этого мира и, таким образом, причины у него гораздо более уважительные. Большинство людей протестуют не против самого неравенства, а против того факта, что разница в вознаграждении не соответствует никаким распознаваемым различиям в достоинствах или заслугах получателей. Обычный ответ на это заключается в том, что в свободном обществе в целом достигается такого рода справедливость[169]. Но это утверждение недоказуемо, если под справедливостью иметь в виду пропорциональность вознаграждения моральным достоинствам или заслугам. Любая попытка обосновать дело свободы этим аргументом очень опасна, так как он признает, что материальное вознаграждение должно соответствовать поддающимся наблюдению заслугам, а потому опровергает вывод, который делают из этого большинство людей, с помощью утверждения, не являющегося истинным. Правильный ответ заключается в том, что в свободном обществе и нежелательно, и на практике невозможно сделать так, чтобы материальное вознаграждение в общем случае соответствовало тому, что люди распознают и признают в качестве достоинств или заслуг, и что существенная характеристика свободного общества заключается в том, что положение человека не должно обязательно зависеть от мнения его сограждан о его заслугах.
Это утверждение сначала может показаться настолько странным и даже возмутительным, что я прошу читателя воздержаться от оценок до тех пор, пока я не объясню различия между ценностью и заслугой[170]. Внести полную ясность трудно в силу того, что термин «заслуга» (merit), единственно подходящий для обозначения того, что я имею в виду, используется также в более широком и туманном смысле. Здесь он будет употребляться исключительно для обозначения особенностей поведения, делающих его достойным похвалы, то есть морального характера действия, а не оценки достижений [172].
В ходе нашего обсуждения мы уже убедились, что ценность поступка или некоей способности человека в глазах ближних не имеет непосредственной связи с тем, что можно назвать заслугой в нашем смысле. Как врожденные, так и приобретенные таланты человека явно имеют ценность для окружающих, которая никак не зависит от уважения к нему в связи с тем, что он ими обладает. Человек мало способен изменить то, что его конкретные таланты весьма обычны или чрезвычайно редки. В целом хорошие умственные способности или красивый голос, прекрасное лицо или умелые руки, остроумие или обаяние – столь же мало зависят от усилий человека, как и его возможности или опыт. Во всех этих случаях ценность, которую имеют для нас качества человека или его услуги, за которые он и получает вознаграждение, имеют мало отношения к тому, что мы могли бы назвать нравственной заслугой или достоинством. Наш вопрос состоит в том, желательно ли, чтобы люди получали выгоду пропорционально той пользе, которую другие извлекают из их деятельности, или же распределение выгод должно основываться на оценке их заслуг со стороны других.
Вознаграждение в соответствии с заслугой должно на практике означать вознаграждение в соответствии с допускающей оценку заслугой, то есть заслугой, которую другие люди могут признать и одобрить, а не заслугой в глазах высшей власти. В этом смысле допускающая оценку заслуга предполагает, что мы можем убедиться, что человек сделал то, что требовали от него некие принятые правила поведения, и что это действие стоило ему трудов и усилий. Определить это по результату нельзя: заслуга имеет отношение не к объективному результату, а к субъективному усилию. Попытка достичь ценного результата может быть весьма похвальной, однако и полный провал и полный успех могут зависеть исключительно от случая, а потому могут не быть связанными ни с какими заслугами. Если мы знаем, что человек сделал все, что мог, мы часто будем хотеть, чтобы его вознаградили независимо от результата; а если мы знаем, что чрезвычайно ценное достижение почти целиком обязано везению или благоприятным обстоятельствам, мы не станем придавать особое значение автору.
Мы можем захотеть, чтобы у нас была способность проводить это различие в каждом случае. Но на деле у нас крайне редко получится сделать это с какой бы то ни было степенью уверенности. Это возможно, только если мы располагаем всеми теми знаниями, которым располагал действующий человек, в том числе знанием о его умениях и уверенности в себе, о его чувствах и умонастроении, о его способности сосредоточиться, энергии, настойчивости и т.д. Таким образом, возможность правильно оценивать заслуги зависит от наличия именно тех условий, отсутствие которых чаще всего является главным аргументом в пользу свободы. Именно потому, что мы хотим, чтобы люди использовали то знание, которым мы не обладаем, мы предоставляем им решать за себя. Но в той самой мере, в какой мы хотим, чтобы они свободно использовали свои способности и знание фактов, которых у нас нет, мы не в состоянии оценить, чего заслуживают их достижения. Оценка заслуги предполагает, что мы в состоянии судить о том, использовали ли люди свои возможности так, как следовало бы, и каких усилий воли и самоотверженности им это стоило; это предполагает также, что мы в состоянии провести различие между достижениями, обусловленными обстоятельствами, которые люди контролируют или нет.