2. Современная неразборчивость в использовании слова «демократический» в качестве общей похвалы не вполне безопасна. Возникает впечатление, что поскольку демократия – вещь хорошая, всякое расширение ее всегда выгодно человечеству. Это может показаться самоочевидным, но это далеко не так.
Существуют по крайней мере два аспекта, в которых почти всегда можно расширить демократию: круг имеющих право голоса и круг вопросов, решения по которым принимаются с помощью демократической процедуры. Ни в том, ни в другом случае нельзя всерьез утверждать, что каждое возможное расширение полезно или что принцип демократии требует, чтобы она непрерывно расширялась. Однако при обсуждении почти любого частного вопроса о демократии обычно говорят так, будто желательность ее всемерного расширения абсолютно неоспорима.
То, что это не верно, неявно признается практически всеми, когда речь идет о праве голоса. Было бы затруднительным – с позиций любой демократической теории – представить всякое возможное расширение права голоса как улучшение. Мы говорим о всеобщем праве взрослых участвовать в выборах, но на деле существующие ограничения права голоса определяются главным образом соображениями целесообразности. Типичные ограничения – такие, как исключение из участия в выборах лиц, не достигших 21 года, преступников, проживающих в стране иностранцев, граждан, не живущих в стране постоянно, а также жителей особых регионов или территорий – обычно принимаются как обоснованные. Кроме того, никоим образом не очевидно, что пропорциональное представительство имеет преимущество над всеми прочими как якобы более демократическое[181]. Вряд ли можно утверждать, что равенство перед законом непременно требует, чтобы все взрослые имели право голоса; для того чтобы этот принцип действовал, достаточно, чтобы одно и то же безличное правило применялось ко всем. Если бы право голоса получили только люди старше сорока или, скажем, только те, кто имеет доходы, только главы семей или только умеющие читать и писать, вряд ли это оказалось бы большим нарушением принципа, чем нынешние общепринятые ограничения. Разумные люди могли бы привести доводы в пользу того, что идеалам демократии пошло бы только на пользу, если бы права голоса были лишены, скажем, все правительственные чиновники или все получатели государственных пособий[182]. Если в западном мире всеобщее участие взрослых людей в выборах представляется наилучшим решением, это еще не доказывает, что оно предписывается неким фундаментальным принципом.
Нам следует также помнить, что право большинства обычно признается только внутри данной страны, а то, что является единой страной, не всегда представляет собой естественное или очевидное целое. Мы определенно не будем считать правильным утверждение, что граждане большой страны должны доминировать над малой сопредельной страной просто потому, что их больше. Нет оснований признать за большинством народа, объединившимся ради каких-то целей, будь то нация или наднациональная организация, полномочия расширять пределы своей власти так, как ему это заблагорассудится. Недостатком существующей теории демократии является то, что она обычно разрабатывалась для некоего идеального однородного сообщества, а применяется к очень несовершенным и зачастую произвольно сформированным единицам, каковыми являются существующие государства.
Эти замечания я делаю только для того, чтобы показать, что даже самый догматичный демократ вряд ли может утверждать, что любое расширение демократии – дело хорошее. Сколь бы ни были сильны доводы в пользу демократии, она не представляет собой конечной или абсолютной ценности, и ее надо судить по тому, чего она достигнет. Возможно, это лучший метод достижения определенных целей, но не цель в себе[183]. Хотя есть серьезные основания для того, чтобы предпочесть демократический метод принятия решений, когда очевидно, что необходимо какое-либо коллективное действие, проблема желательности или нежелательности расширения коллективного контроля должна решаться на иных основаниях, нежели принцип демократии как таковой.
3. Таким образом, демократическая и либеральная традиции сходятся в том, что, когда на сцену должно выступить государство, а особенно когда должны быть установлены правила, предполагающие применение принуждения, решение должно приниматься большинством. Но они расходятся в вопросе о пределах деятельности государства, руководствующегося демократически принятыми решениями. В то время как демократ-догматик считает желательным, чтобы как можно больше вопросов решалось большинством голосов, либерал убежден, что существуют определенные ограничения круга вопросов, которые должны решаться таким образом. Демократ-догматик полагает, в частности, что любое сложившееся большинство должно иметь право решать вопрос об имеющихся у него полномочиях и о том, как их использовать, тогда как либерал считает важным, чтобы полномочия любого временного большинства были ограничены долговременными принципами. Для него источником полномочий большинства является не волеизъявление этого сиюминутного большинства, а более широкое соглашение об общих принципах.
Для сторонника демократической доктрины ключевой является концепция народного суверенитета. Для него это означает, что власть большинства ничем не ограничена и не может быть ничем ограничена. Таким образом, идеал демократии, первоначально нацеленный на предотвращение произвольной власти, становится оправданием новой произвольной власти. Однако авторитет демократического решения покоится на том, что оно принято большинством сообщества, которое удерживается вместе тем, что основано на определенных убеждениях, общих для большинства его членов; и необходимо, чтобы большинство следовало этим общим принципам, даже когда его сиюминутные интересы требуют их нарушения. Не имеет значения, что прежде эта точка зрения находила выражение в терминах концепций «естественного права» или «общественного договора», которые давно утратили свою привлекательность. Осталось главное: именно признание таких общих принципов делает множество людей сообществом. И это признание является необходимым условием свободного общества. Обычно группа людей превращается в общество, не устанавливая себе законы, а подчиняясь одним и тем же правилам поведения[184]. Это означает, что власть большинства ограничена разделяемыми всеми принципами и что за их пределами легитимная власть невозможна. Понятно, что людям необходимо прийти к согласию о том, как следует выполнять необходимые задачи, и вполне разумно, что для этого нужно решение большинства; но далеко не очевидно, что то же самое большинство должно иметь право определять, что находится в его компетенции. Нет оснований для того, чтобы не существовало вещей, делать которые никто не имеет права. Отсутствие достаточного согласия о необходимости определенных способов использовать силы принуждения должно означать, что никто не имеет права ее легитимно применять. Если мы признаём права меньшинств, это подразумевает, что власть большинства в конечном счете вытекает из принципов и ограничена принципами, которые принимают и меньшинства.
Из принципа, согласно которому любые действия государства должны иметь санкцию большинства, не следует, что большинство имеет моральное право делать все, что ему захочется. Очевидно, что морально неоправданы действия большинства, предоставляющего своим членам привилегии посредством принятия действующих в их пользу дискриминационных правил. Демократия не обязательно является неограниченным правлением. И демократическое правление не меньше любого другого требует встроенных предохранительных устройств для защиты индивидуальной свободы. И в самом деле, только на сравнительно поздней стадии истории современной демократии великие демагоги заговорили о том, что раз теперь власть в руках народа, больше нет необходимости в каких-либо ограничениях этой власти[185]. Когда начинают звучать утверждения, что «в демократии право – это то, что объявило таковым большинство»[186], демократия вырождается в демагогию.
4. Если демократия есть средство, а не цель, то ее пределы следует очертить исходя из предназначения, которому, по нашему мнению, она должна служить. Существуют три главных аргумента, которыми может быть оправдана демократия, и каждый из них может рассматриваться как решающий. Первый заключается в том, что, если необходимо, чтобы из нескольких противоборствующих мнений возобладало одно, причем даже если для этого потребуется применить силу, то менее затратный способ выяснить, какое из них имеет более весомую поддержку, – это не боевые действия, а подсчет числа сторонников. Демократия – это единственный открытый человеком метод осуществления мирных перемен[187].
Второй аргумент, исторически бывший самым важным и сохранивший значение до сих пор, хотя мы больше не можем быть уверены, что он всегда правомерен, заключается в том, что демократия является важной гарантией личной свободы. Автор XVII века однажды сказал: «Благо демократии – свобода, а также порождаемые свободой отвага и трудолюбие»[188]. Такой взгляд, разумеется, признает, что демократия – это еще не свобода, он лишь утверждает, что она с большей вероятностью, чем другие формы правления, порождает свободу. Это представление можно считать вполне обоснованным, пока речь идет о принуждении одних индивидов в отношении других: вряд ли большинству выгодно, чтобы некоторые обладали возможностью произвольно применять принуждение к другим. Но защита индивида от коллективного действия самого большинства – это другое дело. Можно и в этом случае рассуждать так: поскольку полномочия по принуждению всегда осуществляются немногими, злоупотребление этими полномочиями менее вероятно, если они, будучи вверенными немногим, всегда могут быть отозваны теми, кто должен принуждению подчиняться. Но если перспективы индивидуальной свободы и лучше в условиях демократии, чем при любой другой форме правления, это не означает, что они гарантированы. Перспективы свободы зависят от того, является ли она для большинства сознательной целью. Но у нее мало шансов, если мы понадеемся, что простого существования демократии достаточно, чтобы ее сохранить.