его мысли и слова не выходят за рамки общепринятого. Политик – лидер в области идей – это почти парадокс. В демократическом государстве задача политика состоит в том, чтобы выявлять мнения наибольшего числа людей, а не запускать в оборот новые, которые только в отдаленном будущем смогут стать мнением большинства.
Состояние общественного мнения, направляющего решения политических вопросов, – всегда результат медленной и очень продолжительной эволюции, происходящей на многих разных уровнях. Новые идеи возникают у немногих и постепенно распространяются, пока не становятся достоянием большинства, ничего не знающего об их происхождении. В современном обществе этот процесс включает в себя разделение функций между теми, кто занят преимущественно частными вопросами, и другими, кто занят общими идеями, погружен в разработку и согласование различных принципов деятельности, вытекающих из прошлого опыта. Наши представления как о будущих последствиях наших действий, так и о том, к чему мы должны стремиться, – главные заповеди, доставшиеся нам как часть культурного наследия общества. Эти политические и моральные взгляды, так же как наши научные представления, мы получаем в наследство от тех, кто профессионально работает с абстрактными идеями. Именно от них и обычный человек, и политический лидер получают фундаментальные концепции, задающие рамки их мыслей и направляющие их действия.
Убежденность в том, что в конце концов именно идеи, а значит и люди, которые запускают новые идеи в оборот, направляют эволюцию, как и в том, что отдельные шаги в этом процессе должны направляться набором внутренне согласованных концепций, давно стала фундаментальной частью либерального мировоззрения. Невозможно изучать историю и не узнать об «уроке, который дается человечеству в каждую эпоху и всегда игнорируется, – что спекулятивная философия, которая поверхностному взгляду кажется чем-то крайне далеким от жизни и мирских интересов людей, в действительности является тем самым, что больше всего влияет на них и в конце концов берет верх над всеми влияниями, кроме тех, которым сама должна подчиняться»[193]. Хотя сегодня этот факт, возможно, понимают еще хуже, чем когда Джон Стюарт Милль писал эти строки, мало оснований сомневаться, что он верен во все времена, признают это люди или нет. И понимают его так плохо, потому что мыслители-теоретики влияют на массы лишь опосредованно. Люди редко знают, да и не интересуются, откуда пришли распространенные в их время идеи – от Аристотеля или Локка, Руссо или Маркса, или от какого-нибудь профессора, взгляды которого были модны среди интеллектуалов лет двадцать назад. Большинство из них никогда не читали работ и даже не слышали имен авторов, концепции и идеалы которых стали частью их мышления.
Если говорить о прямом влиянии политического философа на текущие дела, оно может быть ничтожным. Но когда его идеи – через работы историков и публицистов, учителей, писателей и интеллектуалов в целом – становятся общим достоянием, они фактически направляют развитие. Это означает не только то, что новые идеи начинают оказывать влияние на политические действия лишь поколение или более спустя после того, как они впервые были сформулированы[194], но еще и то, что прежде, чем вклад спекулятивного мыслителя сможет оказать такое влияние, они должны пройти через длительный процесс отбора и модификации.
Изменения в политических и социальных представлениях в каждый конкретный момент времени неизбежно происходят на многих различных уровнях. Этот процесс нужно представлять себе не как распространение по плоскости, а как медленное просачивание с вершины пирамиды вниз, где более высокие уровни соответствуют большей степени обобщения и абстрактности, хотя и необязательно большей мудрости. По мере проникновения идей вниз меняется и их характер. Те, которые все еще находятся на высоком уровне обобщения, конкурируют только со столь же абстрактными и только за поддержку людей, интересующихся общими концепциями. Для подавляющего большинства эти общие идеи становятся известными только в применении к конкретным и частным вопросам. Какие именно идеи доберутся до них и завоюют их поддержку, определяется не чьим-то отдельным умом, а спорами, идущими на другом уровне, среди людей, больше интересующихся общими идеями, а не частными проблемами, которые в силу этого рассматривают последние преимущественно в свете общих принципов.
За исключением таких редких событий, как конституционные собрания, демократический процесс обсуждения и принятия решений большинством голосов по необходимости ограничен лишь частью системы права и государственного управления. Порождаемые этим процессом постепенные изменения окажутся желательными и реальными, только если он направляется некоей общей концепцией желательного общественного устройства, неким логически связным образом мира, в котором люди хотели бы жить. Получение такого образа – непростая задача, и даже профессиональный исследователь может лишь стремиться к тому, чтобы различать его с чуть большей ясностью, чем предшественники. Человек практических действий, озабоченный насущными проблемами, не имеет ни времени, ни интереса для исследования взаимоотношений между разными частями сложно устроенного общества. Он просто делает выбор между предложенными ему возможными вариантами общественного устройства и в итоге принимает политическую доктрину или систему принципов, разработанную и представленную другими.
Если бы люди в большинстве случаев не руководствовались некоторой системой общих идей, были бы невозможны ни последовательная политика, ни даже реальное обсуждение конкретных проблем. В конце концов и само существование демократии вряд ли было бы возможно, если бы подавляющее большинство не объединялось хотя бы общей концепцией желательного типа общества. Но даже если такая концепция и существует, она не обязательно проявляется в каждом решении большинства. Группы не всегда действуют в соответствии со своим знанием, равно как и абстрактно признаваемым правилам морали они следуют не больше, чем любой отдельный человек. Но только обращаясь к таким общим принципам, мы можем надеяться на то, что достигнем согласия в результате обсуждения и разрешим конфликт интересов с помощью рассуждения и убеждения, а не применением грубой силы.
8. Чтобы общественное мнение развивалось, теоретик, предлагающий руководящие принципы, не должен считать себя связанным мнением большинства. Задача политического философа отличается от задачи чиновника-эксперта, претворяющего волю большинства в жизнь. Хотя ему не следует претендовать на положение «лидера», определяющего, что должен думать народ, его обязанность в том, чтобы показывать возможности и последствия общих действий, предлагать всеобъемлющие цели политики, над которыми большинство еще не задумывалось. Демократия может решить, чего она хочет, только тогда, когда предложена исчерпывающая картина потенциальных результатов различных вариантов политики. Если политика – это искусство возможного, то политическая философия – это искусство превращения кажущегося политически невозможным в политически возможное[195].
Политическому философу не удастся справиться с этой задачей, если он ограничится только фактами и побоится сделать выбор между конфликтующими ценностями. Он не может позволить себе ограничиться позитивизмом ученого, который сводит свои функции к демонстрации только того, что есть, и запрещает любое обсуждение того, что должно быть. Если он займет такую позицию, то ему придется остановиться задолго до того, как он будет в состоянии выполнить свою самую важную функцию. В стремлении сформировать логически согласованную картину он часто будет обнаруживать, что некоторые ценности противоречат друг другу – факт, о котором большинство людей не догадываются, – и что он вынужден выбирать, какую принять, а какую отвергнуть. Если политический философ не готов защищать ценности, которые представляются ему истинными, ему никогда не создать той всеобъемлющей системы, которая потом неизбежно будет оцениваться как единое целое.
Выполняя эту задачу, он часто будет оказывать наибольшую услугу демократии тем, что будет противостоять воле большинства. Только превратное понимание процесса развития общественного мнения может привести к тезису, что в сфере мнений он должен подчиняться взглядам большинства. Если воспринимать существующее мнение большинства в качестве критерия того, чем должно быть мнение большинства, весь процесс станет цикличным и стационарным. По сути дела, когда политический философ обнаружит, что его взгляды стали очень популярны, у него появятся основания заподозрить, что он не справился со своей задачей[196]. Только настаивая на соображениях, которые большинство не желает учитывать, только придерживаясь принципов, которые большинству кажутся неудобными и вызывающими раздражение, может он доказать свою ценность. Для интеллектуала склониться перед убеждением только потому, что его придерживается большинство, есть предательство не только своей особой миссии, но и ценностей самой демократии.
Принципы, требующие самоограничения власти большинства, не делаются неверными от того, что демократия ими пренебрегает, да и демократия не делается нежелательной от того, что часто делает то, что либерал считает ошибочным решением. Он просто верит, что у него есть аргументация, которая, будучи верно понятой, побудит большинство положить пределы собственной власти, и он надеется, что когда будут приниматься решения по конкретным вопросам, ему удастся склонить большинство к принятию этой аргументации.
9. Не последнее место в этой либеральной аргументации занимает утверждение, что пренебрежение этими пределами в конце концов губительно не только для мира и процветания, но и для самой демократии. Либерал убежден, что пределы, которыми демократия должна ограничить себя, являются теми самыми пределами, внутри которых она может действовать эффективно и внутри которых большинство может в полном смысле слова направлять и контролировать действия правительства. Пока демократия ограничивает индивида только созданными ею же общими правилами, она удерживает власть принуждения под контролем. Если же она попытается управлять людьми более конкретно, то вскоре обнаружит, что лишь указывает цели, которых следует достичь, предоставляя чиновникам-экспертам выбирать, какими именно способами их надо достигать. И как только мысль, что решения большинства могут лишь указывать цели, а способ их достижения следует оставить на усмотрение администрации, становится общепризнанной, вскоре возникает и убеждение, будто почти любые средства достижения этих целей легитимны.