конкретными приказами со стороны вышестоящих начальников или публичной власти; принуждение, которому они подвергаются, имеет безличный и общий характер»[264].
Хотя людям, более знакомым со способами, которыми индивиды упорядочивают физические объекты, трудно постичь формирование таких спонтанных порядков, есть немало примеров того, как мы сходным образом полагаемся на спонтанное приспособление индивидуальных элементов в процессе формирования физических порядков. Нам никогда не удалось бы создать кристалл или сложное органическое соединение, если бы для этого нужно было помещать каждую отдельную молекулу или атом на соответствующее место по отношению к другим. Нам приходится полагаться на тот факт, что при определенных условиях они сами складываются в структуру, обладающую определенными свойствами. Таким образом, использование этих спонтанных сил, которые в таких случаях оказываются единственными средствами достижения желаемого результата, предполагает, что многие характеристики процесса, создающего порядок, оказываются вне нашего контроля; иными словами, мы не можем полагаться на эти силы и одновременно гарантировать, что конкретные атомы займут конкретные места в возникающей структуре.
Сходным образом, мы можем создать условия для формирования порядка в обществе, но мы не можем влиять на то, как его элементы в соответствующих условиях будут упорядочивать сами себя. В этом смысле задача законодателя состоит не в том, чтобы создать некий конкретный порядок, а в том, чтобы просто создать условия, при которых упорядоченная структура сможет установиться и постоянно поддерживать себя. Как и в природе, для того чтобы стимулировать формирование такого порядка, не требуется способность предсказывать поведение отдельных атомов – которое будет зависеть от неизвестных особых условий, в которых каждый из них окажется. Все, что требуется, – это ограниченная регулярность их поведения; и назначение человеческих законов, соблюдение которых мы обеспечиваем, заключается в том, чтобы достичь такой ограниченной регулярности, которая делает возможным формирование порядка.
Когда элементами такого порядка являются обладающие разумом люди, от которых мы хотим, чтобы они как можно более эффективно использовали свои индивидуальные способности для достижения собственных целей, главное условие возникновения порядка состоит в том, что каждый должен знать, на какие характеристики своего окружения он может рассчитывать. Эту потребность в защите от непредсказуемого вмешательства иногда представляют как характерную для «буржуазного общества»[265]. Но если под «буржуазным обществом» не понимается любое общество, в котором свободные индивиды сотрудничают в условиях разделения труда, подобный взгляд ограничивает эту потребность слишком малым числом социальных институтов. Защита от непредсказуемого вмешательства – существенное условие индивидуальной свободы, и ее обеспечение есть главная функция закона[266].
Глава 11Истоки принципа верховенства закона
Целью закона является не уничтожение и не ограничение, а сохранение и расширение свободы. Ведь во всех состояниях живых существ, способных иметь законы, там, где нет закона, нет и свободы. Ведь свобода состоит в том, чтобы не испытывать ограничения и насилия со стороны других, а это не может быть осуществлено там, где нет закона. Свобода не является «свободой для каждого человека делать то, что он пожелает», как нам говорят (ибо кто мог бы быть свободным, если бы любой другой человек по своей прихоти мог тиранить его?); она представляет собой свободу человека располагать и распоряжаться как ему угодно своей личностью, своими действиями, владениями и всей своей собственностью в рамках тех законов, которым он подчиняется, и, таким образом, не подвергаться деспотической воле другого, а свободно следовать своей воле.
1. Самый ранний период, до которого можно проследить личную свободу в Новое время, – это, вероятно, XVII столетие в Англии[268]. Первоначально она возникла (и, вероятно, всегда возникает) как побочный продукт борьбы за власть, а не как результат осознанного стремления. Но она продолжала существовать достаточно долго, чтобы ее преимущества были осознаны. И более двух столетий сохранение и совершенствование индивидуальной свободы было направляющим идеалом в этой стране, а ее институты и традиции стали образцом для цивилизованного мира[269].
Это не значит, что наследие Средних веков никак не связано с современной свободой. Но его роль несколько иная, чем часто полагают. Действительно, во многих отношениях средневековый человек обладал большей свободой, чем принято считать сегодня. Но у нас мало оснований думать, что в то время англичане пользовались существенно большими свободами, чем многие континентальные народы[270]. Если люди Средневековья и знали многие свободы – то есть привилегии, предоставленные отдельным людям или сословиям, вряд ли им была знакома свобода как общее состояние народа. В некоторых отношениях господствовавшие тогда общие представления о природе и источниках закона и порядка не позволяли сформулировать проблему свободы в ее современном виде. Но можно также утверждать, что именно потому, что Англия в большей степени сохранила средневековый идеал верховенства закона, который в других местах был разрушен усилением абсолютизма, она смогла положить начало современному росту свободы[271].
Эта средневековая точка зрения, имевшая фундаментальное значение в качестве предпосылки современного развития, хотя полностью она принималась, пожалуй, только в раннем Средневековье, состояла в том, что «государство не может само по себе создавать или принимать закон и, конечно, столь же мало оно может упразднять или нарушать закон, потому что это означало бы упразднение самой справедливости, это был бы абсурд, грех, восстание против Бога, который один лишь и творит закон»[272].
На протяжении веков была общепринята доктрина, в соответствии с которой король или любая другая земная власть может только провозглашать или отыскивать существующий закон либо устранить просочившиеся в него искажения, но не может создать закон[273]. Лишь постепенно в конце Средневековья получила признание концепция создания нового закона путем сознательного и целенаправленного действия – то есть идея законодательства, какой мы ее знаем. Таким образом, в Англии парламент превратился из органа, главным образом находившего закон, в орган, создающий закон. В конечном итоге в споре о праве устанавливать законы, в ходе которого стороны упрекали друг друга в произволе – то есть в том, что те действуют не в соответствии с признанными общими законами, – непреднамеренно получило свое развитие движение к индивидуальной свободе. Новая власть высокоорганизованного национального государства, возникшего в XV и XVI столетиях, впервые использовала законодательство как инструмент целенаправленной политики. Какое-то время казалось, что эта новая власть как в Англии, так и на континенте приведет к абсолютной монархии, которая разрушит средневековые свободы[274]. Так концепция ограниченных полномочий государства или ограниченного правления (limited government), возникшая в Англии в XVII веке, стала новой отправной точкой в решении новых проблем. Если ранняя английская доктрина и великие средневековые документы, начиная с Великой хартии вольностей, этой грандиозной «Constitntio Libertatis»[275], существенны для развития современной доктрины, то это потому, что они служили орудиями в этой борьбе.
И поскольку ввиду стоящих перед нами задач нам нет необходимости более задерживаться на средневековой доктрине, следует присмотреться к античному наследию, которое получило новую жизнь в начале Нового времени. Это важно не только из-за большого влияния, которое оно оказало на политическую мысль XVII столетия, но также из-за того, что опыт древних непосредственно важен для нашего времени[276].
2. Хотя влияние античной традиции на современный идеал свободы неоспоримо, его природа нередко понимается неверно. Часто утверждается, что древние не знали свободы, понимаемой как свобода индивида. Это утверждение справедливо для многих мест и периодов даже Древней Греции, но определенно неверно для Афин времени их величия (или Рима периода поздней республики); это может быть верно для выродившейся демократии времен Платона, но, конечно же, не для тех афинян, которым Перикл сказал, что «в нашем государстве мы живем свободно и в повседневной жизни избегаем взаимных подозрений: мы не питаем неприязни к соседу, если он в своем поведении следует личным склонностям, и не выказываем ему хотя и безвредной, но тягостно воспринимаемой досады»[277], и чьим воинам – в момент наивысшей опасности во время операции на Сицилии – их военачальник напомнил, что, прежде всего, они сражаются за отечество, в котором «люди наслаждаются свободой и где каждому дана возможность устроить свою частную жизнь независимо»[278]. Каковы же были главные характеристики свободы в этой «свободнейшей из свободных стран», как по тому же случаю назвал Афины Никий, свободы, увиденной глазами самих греков и англичан периода поздних Тюдоров и Стюартов?