[360], которые Англия отчасти сохранила со Средних веков. И они занесли в Британию то, что прежде там совершенно отсутствовало, – желание перестроить на рациональных началах все ее законы и институты.
Непонимание традиционных принципов английской свободы людьми, руководствовавшимися идеалами Французской революции, отчетливо видно на примере одного из первых апостолов этой революции в Англии, д-ра Ричарда Прайса. Уже в 1778 году он утверждал: «Определение свободы слишком несовершенно, когда говорится, что это должно быть „правление ЗАКОНОВ, а не ЛЮДЕЙ“. Если законы созданы одним человеком или некоей кликой, а не общим согласием народа, правление таких законов не отличается от рабства»[361]. Спустя восемь лет он уже мог похвастаться одобрительным письмом от Тюрго: «Как это получается, что вы чуть ли не первым из писателей своей страны смогли дать верную идею свободы и показать всю ложность идеи, столь часто повторяемой почти всеми республиканскими авторами, „что свобода состоит в том, чтобы подчиняться только законам“»[362] С тех пор по существу французское понятие политической свободы начало вытеснять английский идеал индивидуальной свободы, так что через некоторое время можно было сказать, что «в Великобритании, которая чуть больше столетия назад отвергла идеи Французской революции и возглавила сопротивление Наполеону, эти идеи восторжествовали»[363]. Хотя в этой стране большая часть достижений XVII столетия пережила XIX век, дальнейшее развитие лежавших в их основе идеалов мы должны искать в другом месте.
Глава 12Американский вклад: конституционализм
Казалось, что Европа неспособна стать родиной свободных государств. Именно из Америки пришло к нам жное сознание того, что каждый человек должен, прежде всего, заниматься своим делом – и что народ ответственен перед небом за действия своего государства. Эта мысль, заключенная в латинских фолиантах, десятилетиями вынашивавшаяся в сердцах одиноких мыслителей, в итоге обрела свое имя – права человека – и вырвалась на свет, который ей предназначено было покорить и преобразовать.
1. «Когда в 1767 году этот осовремененный британский парламент, будучи к тому времени приверженным принципу неограниченного и не подлежащего ограничению суверенитета парламента, провозгласил, что парламентское большинство может принять любой закон, который считает нужным, в колониях это было встречено возгласами ужаса. Джеймс Отис и Сэм Адамс в Массачусетсе, Патрик Генри в Виргинии и другие вожди прибрежных колоний вскричали „Измена“ и „Великая хартия вольностей“! Эта доктрина, настаивали они, разрушила сущность всего, за что воевали их британские предки, убила саму душу той возвышенной англосаксонской свободы, за которую умирали мудрецы и патриоты Англии»[365]. Так один из современных американских поклонников неограниченной власти большинства описывает начало движения, которое привело к новой попытке защитить свободу индивида.
Вначале движение было основано исключительно на традиционных представлениях о свободах англичан. Не только Эдмунд Вёрк и другие сочувствующие англичане говорили о колонистах, что они «преданы не просто свободе, но свободе в соответствии с английскими идеями и на английских принципах»[366]; колонисты и сами держались того же взгляда[367]. Они чувствовали, что защищают принципы вигской революции 1688 года[368]; и так же как «высокопоставленные виги пили за генерала Вашингтона, ликовали оттого, что Америка сопротивлялась, и настаивали на признании независимости»[369], так и колонисты пили за поддерживавших их Уильяма Питта и государственных мужей из партии вигов[370].
В Англии после полной победы парламента концепция, согласно которой ни одна власть не должна быть произвольной и любая власть должна быть ограничена высшим законом, начала быстро забываться. Но колонисты унесли эти идеи с собой и теперь обратили их против парламента. Они возражали не только против того, что они не представлены в парламенте, но и в еще большей мере против того, что он не признает никаких пределов своей власти. Потребовав от самого парламента соблюдать принцип правового ограничения власти высшими принципами, американцы захватили инициативу дальнейшего развития идеала свободного правления.
Им, как никому другому в подобной ситуации, необычайно повезло в том, что среди их вождей оказался ряд глубоких знатоков политической философии. Примечательный факт состоит в том, что в то время, когда новая страна во многих отношениях была еще очень отсталой, о ней можно было сказать, что «только в политической науке Америка занимает первое место. Шесть американцев стоят на одном уровне с самыми выдающимися европейцами, со Смитом и Тюрго, Миллем и Гумбольдтом»[371]. Более того, они были пропитаны античной традицией не менее любого из числа английских мыслителей предыдущего столетия и были превосходно знакомы с идеями последних[372].
2. До окончательного разрыва с метрополией требования и аргументы, выдвигавшиеся колонистами в конфликте с ней, опирались исключительно на права и привилегии, на которые они претендовали как британские подданные. Только обнаружив, что британская конституция, в принципы которой они твердо верили, имеет мало отношения к реальности и не может защитить их от притязаний парламента, они решили, что необходимо, чтобы у них появилось основание, которого им не хватало[373]. Они рассматривали в качестве базовой доктрины то, что сущность любого свободного правления состоит в «фиксированной конституции»[374] и что такая конституция означает ограниченное правление[375]. Из их собственной истории им были известны письменные документы, определяющие и ограничивающие власть государства, такие как Мэйфлауэрское соглашение[376] и хартии отдельных колоний.
Опыт научил их и тому, что любая конституция, назначающая и распределяющая различные полномочия, тем самым с необходимостью ограничивает полномочия любой власти. Можно было бы представить себе, что конституция ограничивается процедурными вопросами и просто определяет источник всей власти. Но вряд ли они назвали бы конституцией документ, который просто говорит, что все, сказанное таким-то органом или человеком, и есть закон. Они понимали, что если подобный документ наделяет разные органы власти определенными полномочиями, он должен также ограничить их полномочия не только в отношении подданных или преследуемых целей, но также в отношении применяемых методов. Для колонистов свобода означала, что государство должно иметь полномочия только на действия, которые в явном виде предписаны законом, так чтобы никто не мог обладать произвольной властью[377].
Идея конституции оказалась тесно связанной с идеей представительного правления, в котором полномочия представительного органа строго ограничены документом, наделяющим его конкретными полномочиями. Формула, согласно которой вся власть имеет своим источником народ, относится не столько к регулярным выборам представителей, сколько к тому факту, что народ, организованный как целое, принимающее конституцию, имеет исключительное право определять полномочия избираемого законодательного собрания[378]. Таким образом, конституция воспринималась как защита народа от всякого произвола со стороны и законодателей, и всех других ветвей власти.
Конституция, которая подобным способом должна обеспечить ограниченное правление, помимо норм, регулирующих источники власти, должна содержать и такие нормы, которые по существу являются материально-правовыми. Она должна устанавливать общие принципы, которым должны следовать действия утвержденного в своих полномочиях законодательного собрания. Следовательно, идея конституции включает не только идею иерархии авторитета или власти, но также идею иерархии правил или законов, в которой те, которые обладают большей степенью общности и были приняты более авторитетным органом, определяют содержание более конкретных законов, принимаемых теми, кто действует на основании делегированного авторитета.
3. Концепция высшего закона, направляющего ход законодательной деятельности, весьма стара. В XVIII веке обычно говорили о Божьем законе, о естественном законе или о законе Разума. Но идея сделать этот высший закон явным и обеспечить его принудительной санкцией, изложив его на бумаге, хотя уже и не совсем новая, впервые была воплощена в жизнь только колонистами-революционерами. Фактически, отдельные колонии уже экспериментировали с кодификацией этого высшего закона, опираясь на более широкую народную базу, чем в случае обычного законодательства.
Но моделью, которой предстояло оказать глубокое влияние на весь мир, была федеральная конституция.
Фундаментальное различие между конституцией и обычными законами полностью аналогично различию между законами вообще и постановлениями суда по отдельным делам: как судья связан в решении по конкретному делу общими правилами, так и законодательное собрание в принятии законов связано более общими принципами конституции. Обоснование этих различий также в обоих случаях сходно: подобно тому как судебное решение считается справедливым, только если оно согласуется с общим законом, так и отдельные законы считаются справедливыми, только если они согласуются с более общими принципами. И поскольку мы хотим не допустить, чтобы судья по неким частным мотивам нарушал закон, мы также хотим не допустить, чтобы законодательное собрание ради решения каких-то временных и непосредственных задач нарушило определенные общие принципы.