В воздухе находится незначительный процент, но, как правило, его хватает всем, кто работает с эфиром, хватило его и мне.
— Пётр, смотри, — зажмурив глаза, я вызвал в воздухе чертёж общего вагона, аналогичного тому, что сейчас лежал прямо перед нами.
Слабо и медленно стали проявляться в воздухе тонкие линии, быстро собираясь в чертёж. Пётр, занятый своим делом, сначала не обращал на то внимание, но я знал, что он обязательно увидит. Линии становились жирнее, загорались всё ярче, я открыл глаза, чтобы лучше контролировать их проявление, ведь то, что я начертил у себя в голове, сейчас витало прямо передо мной в воздухе.
Линий становилось всё больше, они разгорались всё ярче. Люди вокруг, даже сильно занятые происходящим, поневоле увидели мой чертёж, заметил его и Пётр. Плоская вначале, сейчас картина вагона развернулась и обрела проекцию. Это стоило мне значительного напряжения всех моих сил, но крики умирающих подстёгивали психику, и лёгкие, втягивая в себя воздух, ловили мельчайшие атомы эфира, развеянные в нём, и отправляли на построение конструкции. Сердце, перекачивая насыщенную частицами эфира кровь, направляло её в головной мозг, подстёгивая его работу. Ну, и как следствие, чертёж приобретал дополнительную глубину и краски.
— Ух ты! — отреагировал Пётр.
Я укрупнил на чертеже дверь, выделил её жирными красными линиями и указал слабое место, которое могло дать возможность разорвать часть конструкции. Если приложить к нему определённые усилия, можно легко создать новый проём, который окажется даже больше старого.
— Смотри! Видишь, вот эти линии, тут можно разорвать, а вот тут, если приложить усилия, то смять, здесь она продавится и появится дыра, её можно увеличить и сделать небольшой вход, чтобы человек смог пролезть. А вот тут, — я заставил линии своего чертежа прерывисто моргать, — можно смять всё вокруг и скрутить в лист, и тогда получится огромный проём, через который можно достать человека в полный рост. Понял?
Пётр промычал что-то нечленораздельное, так и не дождавшись от него вразумительного ответа, я сказал.
— Ну, если понял, тогда действуй!
Пётр захлопнул рот, кивнул и принялся за работу, время от времени посматривая на мой чертёж. Дело сначала продвигалось туго, но с каждой секундой у него получалось всё лучше, и вот пошли первые успехи.
К этому времени штабс-капитан смог организовать людей, и процесс спасения встал на поток. Сам доктор давно уже орудовал под светом ночных светильников, оказывая первую медицинскую помощь пострадавшим и проводя простейшие операции, вроде вправления вывихов. В этом ему помогали две женщины.
Наконец, Пётр смог прорвать сопротивление металла и открыл огромный проём, сквозь который тут же начали вылезать люди. Поток раненых стал возрастать, но мы не обращали на это внимание, а продолжали заниматься своим делом, вот только я начал сдавать, да и Пётр устал. Голова стала кружиться, а в теле появилась болезненная слабость. Проекция вагона постепенно угасала, а Пётру предстояло ещё много работы.
Вагон так сильно смяло, что ему вскоре пришлось лезть внутрь, чтобы продолжить работу по спасению людей, а я не последовал за ним. Во-первых, я не мог отвлекаться, а во-вторых, у меня попросту не осталось на это сил. Я знал, что долгое использование дара требует много сил и энергии, и не только той, что питает дар, но и обычной.
Организм сжигал все запасы энергии, получаемой от пищи, и мне страшно захотелось есть, я пока держался, но с каждой минутой это становилось всё труднее. Ноги начали подгибаться, в теле образовалась сильная слабость, ещё чуть-чуть, и я мог рухнуть на землю, прервав контакт.
Не знаю, кто заметил моё состояние, но неожиданно меня поддержали крепкие руки, и зычный голос над самым ухом проорал в уже начинающую светлеть ночную мглу.
— Доктор! Мальчику плохо, он не может больше использовать свой дар. Ему нужно продержаться ещё немного, но в таком состоянии он не сможет это сделать.
— А⁈ — прозвучал откуда-то издалека знакомый голос. Несколько долгих секунд обдумывался вопрос, а потом я сразу же услышал ответ.
— У него энергетическое голодание. Срочно найти еду и накормить его, это нужно сделать, как можно быстрее, иначе он потеряет сознание.
Я и вправду стал его терять, ноги подогнулись, крики и плач раненых стал сливаться в один шум, сквозь который пробивалась только одна мысль: «Держать чертёж». Я спасаю людей, как могли бы когда-то спасти моего отца. Эта мысль продолжала биться во мне, несмотря ни на что.
— Дайте ему сахар, а лучше шоколада. Господа, у кого есть шоколад? Срочно помогите мальчику, если он потеряет сознание, мы не сможет вызволить изнутри оставшихся без помощи людей. Срочно! Прошу, у кого есть сахар или шоколад, накормите юношу. Прошу!!!
Голос стал слабеть, я обмяк и, теряя сознание, посмотрел на свой чертёж, он мигнул и…
Глава 7Графиня Васильева
И… мне в губы ткнулось что-то твёрдое, а громкий, девичий голос произнес.
— Ешь, это вкусно!
Машинально облизав губы, я почувствовал привкус редкого лакомства, что пробовал раза два за всё время. «Шоколад!», — мелькнуло в голове, и помимо своей воли, я грызанул то, что мне предлагали.
Рот сразу же заполнился густой мягкой массой с характерным привкусом. Было очень вкусно, а я люблю сладкое. Больше всего абрикосовое варенье, оно самое вкусное! Моя бабушка живёт в своём доме, в одной из станиц, недалеко от Крестополя, там этих абрикос летом… Не менее вкусным является и варенье из чернослива. Ух, какое оно ароматное! Но шоколад — это вкуснотища непередаваемая! Мысли промелькнули и ушли, я быстро прожевал кусок и принялся есть следующий.
Не знаю, бывает ли, что так быстро усваивается пища, но шоколад, не успев провалиться в желудок и распасться на энергию, уже позволил мне открыть глаза и ожить. Проекция вагона перестала мигать и застыла в воздухе. Да, она основательно потеряла в яркости, но зато не пропала, и ей могли пользоваться все, кто занимался спасением пострадавших. Не только Пётр это делал, но и другие ориентировались по ней.
Открыв глаза, я невольно уставился на того, кто решил накормить меня шоколадом. К моему удивлению, этим человеком оказалась давешняя знакомая. Девушка, что сидела напротив нас со своей матерью в вагоне-ресторане. Если бы я не был настолько истощён, то, наверное, удивился и засмущался, а сейчас у меня просто не хватало на это сил.
— Есть ещё? — прожевав дольку шоколада, спросил я у неё.
— Есть, — подтвердила девушка и, захрустев фольгой, отломила сразу большой кусочек и сунула его мне в руки, причём, сделала это так поспешно, что лакомство чуть было не свалилось на землю.
— Спасибо! — положив рот шоколад, я быстро съел его.
— Готов? — прогудел у меня над головой голос того, кто меня всё это время поддерживал.
— Готов.
— Ты это, не сильно напрягайся, пусть твой рисунок немного повисит в воздухе, и всё, не надо делать его сильнее, уже все разобрались, к тому же, светает, полегши будет.
Говорившим оказался незнакомый мне дядька, намного выше меня ростом, с твёрдыми руками и повадками служилого человека.
— Ну что, полегчало?
— Да, — повернулся я к нему.
— Ну, тогда держись.
— Хорошо.
Я повернулся обратно к девушке, а та, заворожённо смотря на рисунок, протянула мне остаток от плитки шоколада, я взял его, невольно коснувшись её руки. Её кожа оказалась очень нежной и слегка прохладной. Этого оказалось достаточно, чтобы девушка тотчас одёрнула руку и осуждающе посмотрела на меня.
Извиняться показалось глупо, к тому же, я коснулся её совершенно случайно. Тяжело вздохнув, я снова отвернулся к рисунку и, жуя последние дольки шоколадки, стал держать его. По внутренним ощущениям меня могло хватить ещё минут на двадцать-тридцать.
Когда через пару минут я обернулся, девчонки уже нигде не было. Я расстроился. Ведь какое-то время она поддерживала меня не только едой, но и морально, а когда на тебя не смотрят, то и сил меньше почему-то остаётся. Мысль эта мелькнула на какое-то мгновение и ушла, а я продолжал держать чертёж, наблюдая за тем, как выносят раненых из разодранного в хлам вагона.
Через пару минут из вагона вылез Пётр и рухнул возле меня на траву.
— Всё, у меня больше нет сил, и делать мне тоже уже нечего. Всё, что мог, я сделал. Остался только паровоз, но там всё ещё хуже, нам надо восстановить свои силы, или пускай это делают другие. Всё, убирай чертёж.
Я уже держал его из последних сил, а после слов Петра меня как будто выключили. Чертёж мигнул и сразу рассыпался тучами серебристых искр, которые многие увидели в стремительно сереющем воздухе. После того, как я прекратил использование дара, на меня словно навалилась какая-то огромная глыба и придавила к земле.
Не в силах удержаться на ногах, я сел возле Петра, положив голову на руки. Сразу стало легче, только подёргивались от напряжения кончики пальцев, да стучали друг об друга коленки, обтянутые тканью гимназических брюк. На некоторое время я полностью отключился от окружающего мира, пребывая целиком в своём собственном, в котором жил только я и мои мысли. Постепенно становилось легче, внутреннее напряжение отпускало меня, это происходило практически одновременно с рассветом.
Мир постепенно оживал, ночные тени уходили, одновременно обнажая всю неприглядность человеческой трагедии. Первые лучи солнца осветили землю, даря неназойливое тепло, и только сейчас я почувствовал, как холодно было ночью, опять вернулась нервная дрожь от всего пережитого и те мысли и образы, что преследовали меня по время катастрофы. Вернулись, но почти сразу отошли на задний план.
Страшно хотелось есть, шоколад утолил голод только на время, а Пётр и вовсе ничего не ел, хотя, так же, как и я, расходовал свою жизненную и дароносную энергию. Я видел, как ему плохо.
— Хочешь есть?
— Да, очень, — слабо отозвался Пётр и пробормотал что-то по-тевтонски.