— Гм, Венедикт Порфирьевич, не соблаговолите ли вы мне ещё раз продемонстрировать документы этого весьма самонадеянного юноши⁈
— Всенепременно, Артемий Викторович. Вот, пожалуйте.
Дама, глядя на кандидата, только улыбнулась, покачав головой в легкомысленной шляпке.
— Так, так! Что тут у нас⁈ Нет, всё правильно, а то я подумал, что запамятовал. Нет, всё точно. Юноша, у вас указан дар формирования живого рисунка. Верно?
— Да, — нехотя выдавил я, как-то разом сникнув.
— Ну, вот видите, а вы хотите идти учиться на военно-рыцарский факультет, с таким-то даром⁈
— Мой отец, почётный гражданин, погиб на склавенско-анатолийской войне, и я тоже хочу стать военным, чтобы принести максимальную пользу своему Отечеству!
Мужчина, которого секретарь назвал Артемием Викторовичем, улыбнулся.
— Ваше стремление, дорогой юноша, защищать своё Отечество, в высшей степени похвально. Но вы же понимаете, что ваш Дар несколько другого свойства и не может быть реализован вами в полной мере в качестве оружия против врагов нашего государства?
Меня разом бросило в жар, я тут же почувствовал, как порозовели щёки от переживаемых внутри эмоций, но в глазах вспыхнуло упрямство и нежелание идти на попятную.
— Мой дар — не живой рисунок, а живой чертёж, я могу нарисовать любую технику, которую смогу понять.
— Ну, что же, чуть позже вы нам это продемонстрируете, а пока я вижу в папке с вашими документами похвальный лист из гимназии. Так-так-так. О, вы отличаетесь прилежанием и послушанием, с учителями вежливы, со сверстниками не вступаете в перепалки. Отличаетесь высокой самодисциплиной. Ну, что же, я в ваши годы отличался гораздо буйным нравом. Судя по оценкам вашего аттестата зрелости, вы набираете необходимый балл для поступления в академию, но… и тут его перебила дама.
— Я тоже ознакомилась со всеми документами кандидата, уважаемый Артемий Викторович, и должна сказать, что у него есть рекомендательное письмо из гимназии. Вы его читали, я уверена в этом.
— Читал, но уважаемая Софья Олеговна, военно-рыцарский факультет с таким видом дара — это невозможно, вы это также прекрасно понимаете, как и я.
— Понимаю, но давайте посмотрим на то, что покажет нам мальчик.
— Вы готовы, юноша? — обернулся Артемий Викторович ко мне.
— Да! — сжав кулаки и чувствуя в себе нервную дрожь, напрягся я. Что не укрылось от взгляда экзаменующих.
— Ну-ну, не надо так напрягаться, вас же учили работать с божественным эфиром? Сейчас вы войдёте в соседнюю комнату и сотворите нам то, что считаете нужным, а мы посмотрим через стекло за вашими манипуляциями. Для усиления эффекта вашего дара вы сможете воспользоваться любым эфиром. В синем сосуде находится воздушный эфир, в красном — огненный, в чёрном — земляной, а в белом — чистый.
— Я могу воспользоваться даже чистым?
— Да, но в разумных пределах. Эфир 999 очень дорог, вам достаточно открыть на одну секунду пробку, чтобы в воздухе создалась необходимая концентрация для полной реализации вашего дара.
— Понятно. Я могу идти?
— Идите, и помните, что чем лучше вы сможете проявить перед нами свой дар, тем больше вероятность того, что вас примут на учёбу в наше престижное заведение.
Я кивнул и, шагнув к двери в другую комнату, взялся за её ручку и сильно потянул на себя. Дверь легко поддалась, открыв передо мной проём внутрь небольшой, но очень светлой комнаты, в углу которой стоял маленький железный столик, с привинченными к полу ножками, на котором в один ряд стояли четыре небольших сосуда из чистого серебра.
Они, как и было сказано, имели четыре разных цвета: белый, синий, красный и чёрный. Я закрыл за собой дверь и, немного поколебавшись, тронул белый сосуд, тот, что содержал в себе чистый эфир. Я коснулся рукой его пробки и замер в нерешительности, собираясь её открыть. Сердце бухало в груди ровно и мощно, а адреналин, что гулял в крови сейчас просто в запредельной концентрации, не давал мне возможности спокойно всё обдумать.
Вроде меня никто не торопил, но и время тянуть бессмысленно, надо решаться. Лишь носители дара могли вскрыть такой сосуд, для всех остальных он становился доступным только если его разорвать с помощью взрывчатки или иным механическим способом, но в таком случае весь эффект уходил быстро и им воспользоваться точно становилось невозможным.
Я потянул за пробку, она вышла легко, и в воздух буквально пыхнула невесомая серебристая взвесь. Словно облачко пара в тихую морозную ночь, она прыснула во все стороны и тут же рассыпалась маленькими серебристыми звёздочками. Не теряя времени, я закрыл сосуд и глубоко вдохнул в себя воздух.
Закружилась голова, никогда до этого я не вдыхал чистый эфир. В гимназии во время занятий по совершенствованию своего дара не давали ничего концентрированного ни для вдыхания, кому этого было необходимо, ни для использования в технике или в прикладных целях. А кому это оказывалось нужно для работы или просто хотелось проверить себя, приходилось платить. Эфир стоил дорого, и чем чище и функциональнее он оказывался, тем дороже. Дорогая штука эфир — ценнее золота!
В моей семье лишних денег не имелось, когда отец погиб, мы остались с матерью вдвоём жить на её небольшую зарплату. Пособие оказалось небольшим, а выплаты за погибшего отца закончились довольно быстро, их едва хватило на полноценное обучение в хорошей гимназии.
При воспоминании об отце на моих глазах навернулись слёзы, абсолютно не вовремя! И невольно нахлынули воспоминания, видимо, это эфир так действовал. Вспомнился первый опыт работы над своим даром.
Вот я совсем маленький, играю игрушками, и невольно в воздухе образуется картина игрушки, которую я только что разломал. Она мерцает, и никак не может собраться в единое целое и вообще, она плоская, а не объёмная, и всё вновь рассыпается в пыль.
В комнату заглядывает любимая мама.
— Сынок⁈ Ты что делаешь?
Я обернулся, сам не понимая того, что сделал, а мать, не веря своим глазам, дрожащим голосом попросила.
— Сынок, а ну сделай то, что ты только делал?
Шмыгнув носом и боясь, что мать увидит разломанную буквально в хлам игрушку, я попытался повторить действия. В воздухе тут же замерцал плоский рисунок игрушки. Мать долго смотрела на него, потом повернулась и выскочила из детской.
— Отец, у нашего сына есть Дар! — вне себя от радости закричала она.
Прибежавший отец заставил меня повторить ещё раз все манипуляции и долго восхищался. Со временем его радость поблекла, когда он понял, что мой дар мало что может и бесполезен как для войны, так и для мирной жизни. Я и сам это сознавал. Ведь я мог только создавать плоские рисунки друзьям на потеху.
Другим достались самые разные дары, а я мог стать только оператором техники, работавшей на эфире или человеком любой творческой профессии, связанной с рисованием, хоть архитектором, хоть скульптором, хоть художником. Но в том-то и дело, что я не хотел оказаться ни тем, ни другим, ни третьим, я хотел стать военным, как отец, или уж, на самый крайний случай, видел себя инженером.
На семейном совете мать с отцом решили отдать меня в самую лучшую гимназию города, чтобы я мог получать новые знания, ведь дар напрямую зависел от них. И чем больше я узнавал, тем лучше и объёмнее у меня получался рисунок, который, в конце концов, трансформировался в чертёж. Я мог создавать и карты, отчего меня могли взять картографом, но меня не тянуло и туда.
Воспоминания неожиданно схлынули и, не теряя времени, я потянулся к своему сердцу. Да, сам дар управлялся головой, но всё шло от сердца, именно оно направляло и концентрировало всю энергию. Я вновь вдохнул полной грудью и о, чудо! В голове сразу прояснилось, ушло головокружение, как от озона, ушли воспоминания, ушли все глупые и ненужные сейчас мысли.
Сосредоточившись, я стал создавать нужную мне конструкцию, у меня оставалось ещё много времени, чтобы хорошо обдумать образец для показа приёмной комиссии. Большая практика и возможности воспользоваться эфиром для более детального его создания у меня отсутствовали, но я тренировался каждый день, и вот сейчас я смогу показать всё своё умение. Должен! Это мой долг перед памятью отца.
Я смогу, у меня получится, я… в воздухе вдруг стал проявляться чертёж оружия — небольшого дамского револьвера. Такой я увидел как-то у старшей сестры своего друга, весьма решительной сударыни, и попросил его посмотреть и разобрать. Мне позволили и, изучив устройство пистолета, я решил воссоздать что-то подобное и даже усовершенствовать. Для этого я сходил в оружейный магазин и посмотрел другие типы револьверов, но взять их в руки я не смог, так как ещё несовершеннолетний. В руки не давали, но и не запрещали смотреть.
Скучающий продавец продемонстрировала несколько револьверов, разобрав их почти полностью и снова собрав на моих глазах. Мне тогда понравился американский огромный револьвер фирмы Смит и сыновья. Но это было тогда, а сейчас… и я зажмурился, чтобы полностью сосредоточиться на чертеже.
Мне не нужно было его видеть, я его чувствовал. Я столько раз думал о том, как покажу его перед комиссией, столько раз прокручивал всё в уме, и вот сейчас был готов сорваться из-за противоречивых чувств, владеющих мною.
«Нужно успокоиться!» — сказал я себе, ведь я это делаю ради мамы. Образ матери появился у меня в голове, и я резко успокоился. В голове стало ясно, образ оружия перестал казаться размытым, сфокусировался, обрёл чёткость и стал воплощаться в воздухе прямо передо мной.
В это самое время члены высокой комиссии внимательно смотрели за моими действиями через огромное круглое окно, что формой и толщиной стекла больше походило на иллюминатор новомодной паровой подлодки. Это стекло давало возможность хорошо рассмотреть то, что совершалось в данной комнате, а также защищало от излишне ретивых юношей или девиц, когда те, не рассчитав своих сил, или наоборот, недооценив их, разносили в пух и прах всю комнату, едва не убив самих себя.