Что же это было?
Типичная ситуация для съемок — у тебя на площадке возникает какой-то хрыч, которому «это все просто интересно». Ему просто интересно, а потом, как говорится, ложечки пропадают. Иногда это банальный вор. Иногда это ловкий фотограф-папарацци, шпионить пришел.
Администратор, которого Миша регулярно «накачивал» — смотри, чтобы не украли, смотри, чтобы не было утечек, — среагировал вообще-то не на самого Диксона. Он, как выяснилось, сделал стойку на незнакомый объектив. «А у меня в списках этой камеры нету». Потом уже он посмотрел на человека и четко установил: не наш. Молодец парень, свою задачу выполнил на сто процентов.
А я — выполнил?..
Забудь, приказал себе Миша. Не отвлекайся. У тебя идет съемка. Тебе и так напомнят про твои подвиги, когда надо будет.
Напомнил майор — командир точки.
Майора прямо сейчас можно было фотографировать на плакат «Так должен выглядеть образцовый офицер Росссийской армии». Вычищенный, наглаженный, застегнутый на все пуговки, с сумкой-планшетом через плечо, он подошел к Мише едва не строевым шагом. И процедил сквозь зубы:
— Слышь, иди, там к тебе приехали. Иди и сделай так, чтобы их больше здесь не было!
Глянул злобно — и ушагал.
Так вот ты какой — офицер, вывернутый мехом внутрь, подумал Миша.
У ворот стоял все тот же «УАЗ» с надписью «ВОЕННАЯ АВТОИНСПЕКЦИЯ». Рядом двое: вчерашний подполковник и с ним незнакомый полкан.
— Ну, здорово.
— Здрасте…
Полкан Мише не представился, руки не протянул, вид имел отсутствующий.
— Пошли, погуляем.
Раздолбанная казарма, пережившая войну, а теперь мучимая киношниками, стояла на холме. До грузинской территории — метров триста. За углом казармы был окоп для БМП, и с его бруствера открывался вид едва ли не на пол-Грузии. Подполковник влез на бруствер и застыл, медитируя. Полковник встал рядом и тоже ушел в себя. Миша ждал развития событий.
— Да-а, красота, — сказал подполковник. — Слышь, ты рыбу любишь?
— Кушать — люблю, а так — нет. Кормить ее — тем более не очень.
— Так, остряк. Ты давай не остри, у тебя съемки когда заканчиваются?..
— Ну, завтра крайний съемочный день, потом — все.
— О, молодец, если завтра крайний съемочный, послезавтра к десяти — к нам.
— К десяти чего?..
— Утра.
— Мужики! — взмолился Миша. — Ну чего вы, как это самое… Ну я что, не понимаю, что ли?.. На допрос — значит на допрос, так бы и сказали!
Подполковник глянул на него как бы даже обиженно. Полковник любовался видами. Его тут не было.
— Слышь… Понимающий! — сказал подполковник. — Дубль два для особо одаренных деятелей кино! Ты рыбу любишь?
— Люблю…
— Ну вот к десяти утра и приедешь.
— Я приеду, вопрос — куда?
— А, ну да… Действительно. Ну, это, ты на четвертой базе спросишь, где особисты сидят.
Миша кивнул было, но тут же встрепенулся.
— Хороший вопрос, только кто меня пустит на базу? После окончания съемочного процесса, когда я буду не человек с бумажкой от министра, а обычная букашка?.. А главное, как я вас там найду?
— Что же ты, блин, занудный-то какой, а? Позвонишь.
— На деревню дедушке?
— Нет, мне на телефон!
С ума сойти, подумал Миша, надо же, какое счастье: сам признался, что у него есть телефон! Хуже Диксона, ей-богу. Из того информацию тянули по слову, а из этого — клещами рвать надо, и клещи быстро погнутся.
А собственно, он и должен быть в сто раз хуже Диксона. Работа у него такая.
— Номер?..
— Блин, вот что ты за человек, а? Как же вы, гражданские, задолбали. Пиши номер, позвонишь, спросишь Петра Иваныча…
Особисты давно ускрипели на своем несуразном «уазике», а Миша все стоял у ворот, прикидывая, что бы это значило.
Рыбу-то он действительно любил.
Военные не говорят «последний», говорят «крайний» — примета такая. Миша не был особо суеверен, но кое-какие армейские традиции считал разумными. Вот и у него настал крайний съемочный день.
Группа быстро привыкла к тому, что от площадки «наверху», в южном лагере, можно доплюнуть до границы — и не впечатлялась на этот счет. Ну, посмеялись над грузинами, когда те прыгали у себя за шлагбаумом, увидев приближающиеся танки, — и забыли.
Миша тоже привык, что граница рядом, — да и фиг с ней. Здесь никто не напрягался по этому поводу. От разбитой казармы триста метров вниз по холму до нейтральной полосы, за ней — грузинские наблюдательные посты. «Нейтралка» не обозначена никак, просто чистое поле. А зачем, если все и так знают, что она тут. Все в курсе: этот домик — осетинский, а вон тот уже грузинский.
Навести на определенные размышления могло разве что предполье южного лагеря. Поверху, у самой казармы, была линия окопов, а уходящий вниз склон огорожен колючей проволокой, на которой через каждые сто пятьдесят метров, четко по уставу, висела табличка «МИНЫ» на трех языках: грузинском, осетинском и русском… Миша там покрутился, сообразил, что никто из группы на предполье не полезет в принципе — нечего тут делать, — и успокоился. Так, поглядывал в ту сторону, но действительно ни один человек к колючке даже близко не подходил. У группы в той стороне не было никаких интересов, да и ежедневные инструктажи на тему «бойся мин, смотри под ноги» повлияли…
Когда все случилось, Миша был в городе — мало съемки закончить, теперь надо с кучей народу успеть попрощаться, «закрыть» подвисшие вопросы, ну и вообще поговорить напоследок. Эти церемонии Миша распланировал аж на несколько дней. В поддержке съемок было задействовано такое умопомрачительное число местных, что просто руки всем пожимать — и то замучаешься. Но без помощи местных не было бы фильма. И хотя бы поблагодарить людей по-человечески — святое.
А тут еще особист Петр Иваныч вклинился со своей рыбой. Черт знает, сколько у него сидеть придется — хорошо, если полдня, а если лет пять строгого режима понадобится, чтобы всю рыбу съесть?..
Поэтому Миша снова бегал по кабинетам в центре Цхинвала.
И вдруг крошечная LPD-рация, висевшая на поясе, начала пищать и подпрыгивать.
— Миша, мы нашли! Вот тут!
— Что нашли?! Что у вас тут?
— Ой, а мы не знаем!
Фраза «ой, а мы не знаем» подействовала так, что Миша сорвался с места галопом. Понятно было — не клад они там нашли.
Он примчался на место одновременно с Пиротехником, который все слышал по общему каналу и успел крикнуть — я сейчас тоже буду! Оба подбежали к казарме — и остолбенели.
Точно посередине того самого предполья, огороженного колючей проволокой с табличками «МИНЫ» на трех языках, стояла орава телевизионщиков — и палатка для плейбэка, небольшая, синенькая, в таких летом журналы продают около метро. Три колышка уже растянули… а четвертого колышка нет, и там люди застыли, как суслики, вытянувшись.
Миша вклинился в толпу и посмотрел вниз.
Увидел снятый слой дерна и ПМН-4 на боевом взводе.
— Вы это нашли — как? — спросил он очень тихо.
— Ну а мы тут, это, плейбэк решили поставить… Три колышка вбили. А под четвертый начали рыть — и вот…
— А я разрешение сюда заходить — давал?
— Не, ну а чего, ну тебя же нету…
— Я ВАМ ТРИ НЕДЕЛИ ПО УТРАМ ЧТО ВДАЛБЛИВАЛ?!
— Не, ну, мы спросили тут у местных…
— ВЫ НАДПИСЬ «МИНЫ» ВИДЕЛИ?!
— А они сказали, тут ничего нет, типа, солдаты это для устрашения написали…
Ну, спасибо тебе, дорогое югоосетинское МЧС, подумал Миша. Три недели вы с нами отпахали без сучка без задоринки, и в крайний день — такой подарок!
Миша поглядел на Пиротехника. Тот задумчиво жевал губу.
ПМН-4 — противопехотная мина. Наступил — полноги оторвало. Извлекать ее вообще-то не полагается. Ее рекомендовано подрывать накладным зарядом. Это значит — беготня в поисках саперов, шум на полгорода, ЧП, скандал. ЧП со скандалом у нас уже было позавчера… Миша вспомнил колючие глаза Петра Иваныча и поежился.
Учитывая наши отношения с четвертой базой, ждать оттуда помощи бессмысленно — нарочно ехать будут неделю. Местных саперов тоже придется ждать, и какие это саперы, Миша уже видел, они были еще хуже него. Максимум, что они могут придумать, — зацепить мину «кошкой» и с безопасного расстояния дернуть. Рассчитывая на то, что закопали ее русские, и, значит, она сто пудов поставлена на неизвлечение. А если под ней нет «неизвлекаловки» и она НЕ долбанет? А если они ее перевернут? И тогда это вообще неконтролируемый боеприпас…
Какая-то из пээмэнок при повороте больше чем на тридцать градусов должна рвануть. Какая? Вроде бы эта самая, «четверка». А если не рванет — бывает же такое?.. Вот она кувыркнется, и тогда это вещь, — которую просто нельзя трогать ни при каких условиях. И что дальше? Только пытаться ее расстреливать.
Он посмотрел на часы. Время уходит. Деньги, ЧП, неприятности — это, в конце концов, вторично. Группа теряет драгоценное время — вот главная беда.
Значит, снимать эту фигню — надо.
Но боязно. Миша работал с учебными минами, а тут — живая…
Они с Пиротехником переглянулись, и Миша сказал:
— Ну, блин… Иди отсюда, чего делать…
— Как — иди?.. — поразился Пиротехник.
— Молча иди. Сам знаешь, с предметом работает только один, второй на удалении.
— Блин, ты уверен?
— Уверен. Нож оставь и иди.
— Ну…
— Отведи людей в окопы, заставь там сесть. А сам — на удаление голосовой связи, чтобы я тебе не в рацию, а голосом каждое свое действие диктовал…
Пиротехник молча отдал нож.
— За мной, — сказал он группе. — Четко за мной, след в след.
Народ гуськом вслед за Пиротехником побрел вверх по склону.
— Пока не разрешу — никому морду из-за бруствера не высовывать! — прикрикнул Миша.
И остался стоять над миной.
Можно ее наклонять — или нельзя?
ПМН-4 сильно отличается от «единицы», «двойки» и «тройки», их по внешнему виду не перепутаешь никак. То, что это «четверка», Миша знал четко. А вот какая именно из пээмэнок снабжена механизмом, который заставляет мину рвануть при наклоне, он в упор не помнил.