— Боже мой, неужели это вы! В нашем бедном скромном доме! — продолжала мамаша Ватрен. — Но садитесь, прошу вас! Ах, стулья-то у нас без обивки, не как у вас! Ну ничего, садитесь все-таки, очень прошу!.. Ох, да я ведь не одета! Никак я не ожидала вас так рано!
— Извините нас, дорогая госпожа Ватрен, но всегда хочется побыстрей увидеть тех, кто тебе приятен.
— О, как вы добры! Право, мне так неловко!
— Да что вы! — произнесла мадемуазель Эфрозина, распахивая накидку, чтобы показать свой роскошный туалет. — Вы же знаете, я не придаю значения церемониям. И сама я, как видите…
— Я вижу, — отвечала ослепленная мамаша Ватрен, — что вы прекрасны, как ангел, и разукрашены, как церковная рака… Но я не виновата, что замешкалась, — дело в том, что сегодня утром приехала из Парижа наша девочка.
— Вы говорите о вашей племяннице, о маленькой Катрин? — небрежно спросила мадемуазель Эфрозина.
— Да, о ней самой… Хоть мы и называем ее девочкой, а вы назвали маленькой Катрин, но она уже взрослая девушка, на голову выше меня.
— Ах, вот как! Тем лучше! — ответила мадемуазель Эфрозина. — Мне ваша племянница очень нравится.
— Это большая честь для нее, мадемуазель! — ответила мамаша Ватрен, приседая в реверансе.
— Какая скверная погода! — продолжала молодая горожанка, переходя от одной темы к другой, как это и подобало столь возвышенной натуре. — Подумать только, ведь уже май!
Затем она спросила как бы между прочим:
— Кстати, а где же Бернар? Наверное, на охоте? Я слышала, что инспектор дал разрешение убить кабана по случаю праздника в Кореи, это верно?
— Да, и еще по случаю возвращения Катрин.
— Вы думаете, что инспектора заботит ее возвращение?
И мадемуазель Эфрозина сделала гримаску, означавшую: "Очевидно, он не очень занят своей работой, если находит время думать о подобных пустяках".
Мамаша Ватрен инстинктивно почувствовала недоброжелательность мадемуазель Эфрозины и поспешила перевести разговор на тему, как она предполагала, более приятную для гостьи.
— Вы спрашивали о Бернаре? Я, по правде сказать, сама не знаю, где он. Ему бы нужно быть здесь, раз вы здесь… Эй, Матьё, может, ты знаешь, где он?
— Я? — откликнулся Матьё. — Как это я могу знать, где он?
— Должно быть, он возле своей кузины, — язвительно заметила мадемуазель Эфрозина.
— О нет, нет! — решительно запротестовала Марианна.
— А она похорошела, ваша племянница? — спросила мадемуазель Эфрозина.
— Моя племянница?
— Да.
— Похорошела?
— Я вас об этом спрашиваю.
— Она… она мила, — неуверенно проговорила мамаша Ватрен.
— Я очень рада, что она вернулась, — сказала мадемуазель Эфрозина, вновь принимая покровительственный тон. — Только бы она не приобрела в Париже привычек, не соответствующих ее скромному положению.
— О нет, этого можно не бояться. Вы знаете, что она училась в Париже на белошвейку и модистку?
— И вы думаете, что она не научилась чему-нибудь другому в Париже? Что ж, тем лучше!.. Да что это с вами, госпожа Ватрен? Вы, кажется, чем-то обеспокоены?
— О, не обращайте внимания, мадемуазель… Однако, если позволите, я позову Катрин, чтобы не оставлять вас одну, пока я…
И г-жа Ватрен с отчаянием поглядела на свое скромное домашнее платье.
— Как вам будет угодно, — небрежно бросила мадемуазель Эфрозина, полная достоинства. — Что касается меня, то я буду рада увидеть милую малышку.
Как только мамаша Ватрен была удостоена этого разрешения, она повернулась к лестнице и прокричала:
— Катрин, Катрин! Спускайся побыстрее, дитя мое! Здесь мадемуазель Эфрозина!
Через мгновение Катрин появилась на лестничной площадке.
— Спускайся, дитя мое! Спускайся! — повторила мамаша Ватрен.
Катрин молча спустилась по лестнице.
— А теперь я пойду, если позволите, мадемуазель, — повернувшись к дочери мэра, сказала Марианна.
— Ну, конечно, ступайте, ступайте!
Пока мамаша Ватрен пятилась к двери, делая реверансы, мадемуазель Руазен украдкой бросила взгляд на Катрин и, нахмурившись, прошептала про себя:
"Но эта малышка скорее красива, чем мила! Что там наболтала мамаша Ватрен?"
Тем временем Катрин без смущения и показной скромности подошла к мадемуазель Эфрозине, смотревшей на нее с важным видом.
— Извините меня, мадемуазель, — сказала Катрин с очаровательной простотой, — но я не знала о вашем присутствии. Иначе я бы не замедлила выйти и засвидетельствовать свое почтение.
— О-о! — прошептала мадемуазель Эфрозина как бы сама себе, но, тем не менее, достаточно громко, чтобы Катрин услышала каждое слово из ее монолога, — "о вашем присутствии", "не замедлила выйти", "засвидетельствовать свое почтение"… Да она настоящая парижанка. Надо будет выдать ее замуж за господина Шолле, они будут прекрасной парой.
Затем, повернувшись к Катрин, она сказала насмешливо:
— Мадемуазель, я имею честь вас приветствовать.
— Тетушка не забыла спросить, не нужно ли вам чего-либо, мадемуазель? — спросила Катрин, казалось совершенно не заметив недоброжелательности в словах дочери мэра.
— Не забыла, мадемуазель, но мне ничего не надо.
Потом, очевидно не желая больше разговаривать с Катрин как с равной, она спросила:
— Вы привезли из Парижа новые выкройки?
— Я старалась в течение последнего месяца перед отъездом собрать все самое модное, мадемуазель.
— Вы там научились делать чепчики?
— Чепчики и шляпы.
— У кого вы были в обучении, у госпожи Бодран или у госпожи Барен?
— Я была в более скромном магазине, мадемуазель. Но, тем не менее, я надеюсь, что неплохо изучила свое ремесло.
— А вот это мы посмотрим, — ответила мадемуазель Эфрозина с покровительственным видом. — Как только вы начнете работать в вашем магазине на Фонтанной площади, я пришлю несколько старых чепцов для починки и прошлогоднюю шляпу — ее надо обновить.
— Благодарю вас, мадемуазель, — с поклоном сказала Катрин.
И вдруг девушка подняла голову, прислушалась и встрепенулась: ей показалось, что она услышала, как произнесли ее имя.
И действительно, с улицы, все ближе к дому, раздавался дорогой ее сердцу голос:
— Катрин!.. Да где же Катрин?
И в следующее мгновение в комнату вбежал Бернар. Он был покрыт пылью, и со лба его лился пот.
— Ах, Боже мой! — воскликнул он с выражением человека, который наконец вынырнул из глубины на поверхность воды и сделал глоток воздуха. — Это ты! Наконец-то!
И, схватив девушку за руки, он рухнул на стул.
— Бернар! Милый Бернар! — вскричала Катрин, подставляя ему щеку.
На голос сына прибежала мамаша Ватрен и, видя с одной стороны мадемуазель Эфрозину с вытянутым лицом, стоявшую в одиночестве, а с другой — молодых людей, целиком поглощенных друг другом, поняла, что заблуждалась относительно чувств своего сына к мадемуазель Руазен. Уязвленная тем, что ее проницательность допустила такой промах, она вскричала:
— Бернар! Разве так ведут себя?
Однако Бернар, не слушая матери и не обращая внимания на мадемуазель Эфрозину, продолжал разговаривать с Катрин:
— Ах, Катрин, если бы ты знала, как я измучился! Я думал… я боялся… Но все прошло, ты здесь! Ты поехала через Мо и Ла-Ферте-Милон, правда? Я знаю, Франсуа мне рассказал. Значит, ты всю ночь была в дороге и проехала три льё в двуколке! Бедная милая девочка! Ах, как я рад, как я счастлив тебя видеть!
— Но мальчик, мальчик! — с возмущением повторила мамаша Ватрен. — Ты что же, не заметил мадемуазель Эфрозину?
— О, простите меня! — сказал Бернар, с удивлением посмотрев на девушку. — Я и в самом деле не заметил вас, извините… Всегда рад вам служить!
Затем, повернувшись к Катрин, он воскликнул:
— Какая она взрослая! Какая красивая! Посмотрите, матушка, посмотрите же!
— Вы удачно поохотились, господин Бернар? — спросила Эфрозина.
Этот вопрос донесся до Бернара словно сквозь густой туман, но он все-таки уловил его смысл:
— Я? Нет… да… Я не знаю… А кто охотился?.. Знаете, извините меня, я от радости просто голову потерял! Я ходил встречать Катрин — вот где я был!
— Но, судя по всему, вы ее не встретили? — возразила Эфрозина.
— Нет, к счастью! — воскликнул Бернар.
— К счастью?
— О да, да! На этот раз я знаю, что говорю.
— Вы знаете, что говорите, господин Бернар, — произнесла Эфрозина, вытягивая вперед руку, как бы в поисках поддержки, — а я вот не знаю, что это со мной… Я плохо себя чувствую!
Но Бернар был занят Катрин — она нежно ему улыбалась, ласково сжимала его руки, благодаря за пережитое им волнение, а он вовсе не слышал, что говорила Эфрозина, и не заметил ни ее бледности, ни ее дрожи, подлинной или притворной.
Мамаша Ватрен, напротив, не теряла мадемуазель Эфрозину из виду и поэтому закричала:
— Боже мой! Боже мой, Бернар, ты что, не слышишь? Мадемуазель плохо себя чувствует!
— О да, здесь, наверное, слишком жарко! Матушка, возьми под руку мадемуазель Эфрозину, а ты, Франсуа, вынеси кресло на улицу, — распорядился Бернар.
— Вот оно, кресло! — сказал Франсуа.
— Нет, нет, — запротестовала Эфрозина, — это ни к чему.
— Да как же! — настаивала мамаша Ватрен. — Вы побледнели, милая барышня, и можно подумать, что вы сейчас лишитесь чувств!
— Мадемуазель нужен воздух, свежий воздух! — сказал Бернар.
— Если вы хотя бы дали мне вашу руку, господин Бернар, — томно сказала Эфрозина.
Бернар понял, что дальнейшее сопротивление бесполезно.
— Ну, конечно, мадемуазель, с большим удовольствием! — сказал он и тихо добавил, обращаясь к Катрин: — Оставайся здесь, я сейчас вернусь!
Затем он взял мадемуазель под руку и повел ее к выходу, пожалуй, быстрее, чем позволяла ее кажущаяся слабость.
— Пойдемте, мадемуазель, пойдемте! — приговаривал он.
Франсуа же, подчиняясь полученному распоряжению, следовал за ними, говоря:
— Вот оно, кресло!
А мамаша Ватрен добавила: