Аббат Грегуар воспользовался тем, что на него никто не обращал внимания, тихо взял шляпу и трость, осторожно выскользнул из дома через полуоткрытую дверь и направился в Виллер-Котре, где его ждала племянница мадемуазель Аделаида Грегуар, изнывавшая от беспокойства.
Мамаша Теллье и г-жа Ватрен расположились у камина и принялись оживленно беседовать. Хотя беседа велась вполголоса, она не становилась от этого ни короче, ни последовательнее.
Бернар и Катрин возвратились уже на рассвете. Они напоминали двух перелетных птиц, улетавших и возвратившихся вместе. Катрин, не сводившая глаз с жениха, улыбаясь, поцеловала Марианну и Гийома и собиралась подняться в свою комнату, но Бернар остановил ее, словно она о чем-то забыла.
— Ну, что же ты? — спросил он с нежным упреком.
И она поняла его без дальнейших слов: ведь души их были сестрами.
Она подошла к Франсуа, сидевшему с мужчинами за столом, и подставила ему щеку для поцелуя.
— Что такое? — спросил Франсуа в изумлении от радостной неожиданности.
— Этот поцелуй — ее благодарность тебе, черт побери! — сказал Бернар. — Я думаю, мы достаточно многим тебе обязаны!
— А! О! — вскричал Франсуа. — Мадемуазель Катрин!
Он вытер рот салфеткой и крепко расцеловал раскрасневшуюся от смущения девушку в обе щеки.
Еще раз попрощавшись с Бернаром, Катрин поднялась к себе.
— Ну, друзья, — сказал Бернар, — я думаю, пора нам делать обход. Быть счастливым, конечно, прекрасно, но надо и послужить герцогу Орлеанскому.
Он взял свое ружье с одним разряженным стволом, принесенное жандармами как доказательство его виновности, и пробормотал:
— Подумать только…
И нахлобучив шапку, он позвал друзей:
— Пойдем, пойдем!
Выходя из дому, Бернар посмотрел наверх: Катрин была у окна, встречая улыбкой солнце, собирающееся озарить их счастливый день. При виде Бернара она сорвала гвоздику, поцеловала ее и бросила ему.
Он поймал цветок на лету, повторил поцелуй любимой, запечатленный в душистых лепестках, и спрятал цветок на груди, после чего в обществе трех товарищей углубился в лес.
Наступившее утро напомнило мамаше Теллье о ее кабачке; она простилась с супругами Ватрен и поспешила к своей хижине у Принцева источника так же быстро, как накануне сюда прибежала.
Она спешила донести туда тот ворох вестей, что станут темой всех разговоров в течение дня.
Бернар невиновен! Матьё — преступник! Брак Катрин и Бернара состоится через две недели! Давно уже такого рода новостей не было у деревенских кумушек!
В Новом доме у Ватренов между супругами шла борьба великодуший: каждый уговаривал другого лечь спать, чтобы самому сделать уборку. Поскольку из-за упрямства жены это состязание в великодушии грозило перерасти в ссору, папаша Ватрен надел шапку и отправился по дороге в Виллер-Котре.
Дойдя до Прыжка Оленя, он увидел г-на Руазена, направлявшегося куда-то в двуколке, которой управлял его старый слуга Пьер.
Ватрен хотел свернуть в лес, но был замечен мэром.
Господин Руазен остановил двуколку, соскочил на землю и бросился к лесничему, крича:
— Господин Ватрен! Дорогой господин Ватрен!
Гийом остановился.
Он не хотел видеть г-на Руазена из чувства брезгливости, присущего каждому честному человеку, которому свойственно краснеть при виде чужого неблаговидного поступка.
А именно неблаговидным, как мы помним, было предложение, сделанное мэром накануне папаше Ватрену.
Остановившись, лесничий спрашивал себя, что может быть нужно от него этому человеку.
Он ждал, стоя к мэру спиной, и, лишь когда тот подошел, повернулся к нему.
— Что вам еще угодно? — резко спросил он.
Явно смущенный, мэр снял свою шляпу, в то время как шапка старого лесничего оставалась у того на голове.
— Дело в том, господин Ватрен, — ответил он, — что, расставшись с вами этой ночью, я много размышлял.
— В самом деле? И о чем же? — осведомился папаша Ватрен.
— Обо всем, дорогой господин Ватрен, а особенно о том, как дурно и некрасиво желать завладеть добром соседа, даже если это богатый принц.
— А с какой стати вы мне об этом говорите, сударь, разве я хотел завладеть чьим-либо добром? — спросил старик.
— Мой дорогой господин Ватрен, то, что я сказал, не имеет к вам никакого отношения, — уточнил мэр сокрушенно.
— Тогда о ком же речь идет?
— Только обо мне, господин Ватрен, и о тех скверных предложениях, что я сделал вам этой ночью по поводу деревьев рядом с моим участком…
— Вот оно как! Так вы потому и подошли ко мне?
— А почему бы и нет, если я понял, что был не прав и поэтому должен извиниться перед честным человеком, которого оскорбил?
— Но, господин мэр, вы меня не оскорбили.
— Как бы не так! Разве не оскорбление делать порядочному человеку такие предложения, опровергающие всю его предыдущую жизнь?
— Хорошо! Но, право, господин Руазен, вам не стоило беспокоиться из-за такого пустяка.
— Не пустяка, когда вид ближнего твоего вгоняет в краску и с ним не решаешься поздороваться при встрече.
Я считаю это совсем не пустяком, сударь. Поэтому прошу вас, господин Ватрен, простить меня.
— Я должен простить?
— Да, вы.
— Но я не аббат Грегуар, чтобы давать отпущение грехов, — сказал старик.
Все только что услышанное одновременно и растрогало и позабавило его.
— Нет, вы не аббат, но вы, Ватрен, честный человек, а все честные люди составляют как бы одну семью… А вот я на какое-то мгновение выпал из этой семьи… Чтобы вернуть меня в нее, протяните же мне руку, господин Ватрен.
Слова мэра прозвучали так проникновенно, что у старого лесничего выступили слезы. Он снял левой рукой шапку, как делал обычно перед инспектором г-ном Девиоленом, и протянул г-ну Руазену правую руку. Тот пожал ее с такой силой, что легко мог бы ее сломать, не будь папаша Гийом таким крепким.
— Но это еще не все, господин Ватрен.
— Не все?
— Нет.
— Что же еще, господин Руазен?
— Я был не прав не только по отношению к вам.
— A-а, вы имеете в виду обвинение против Бернара? Видите, господин мэр, не стоит торопиться с обвинением.
— Вижу, сударь, что мой гнев, направленный на вас, сделал меня несправедливым по отношению к Бернару и чуть не толкнул на ужасный поступок — это будет мучить меня всю жизнь, если Бернар не простит меня.
— Ну, за этим дело не станет! Успокойтесь, господин мэр, Бернар так счастлив, что все уже забыл.
— Да, дорогой господин Ватрен, но в один прекрасный день он вспомнит, покачает головой и скажет сквозь зубы: "А все-таки господин мэр — скверный человек!"
— А! — рассмеялся Ватрен. — Конечно, я не могу поручиться, что такое не придет ему как-нибудь в голову, когда он будет в дурном расположении духа.
— Есть средство, которое помогло бы ему если не забыть — мы не властны над своей памятью, — то во всяком случае прогнать эту мысль, едва она появится.
— Какое же?
— Необходимо, чтобы он простил меня так же искренне и чистосердечно, как простили вы.
— Если вас это беспокоит, то я вам скажу, что ручаюсь за него как за самого себя. Ведь у Бернара желчи не больше, чем у цыпленка. Я скажу ему, чтобы он к вам зашел, — он все-таки моложе вас.
— Надеюсь, что ко мне придете и вы, и мамаша Ватрен, и Катрин, и Франсуа, и два лесника из вашего лесничества.
— Хорошо! А когда?
— Сразу после венчания.
— В связи с чем?
— В связи со свадебным обедом.
— О господин Руазен, благодарю вас, не надо!
— Не говорите "нет", господин Ватрен, это решено. Если вы откажетесь, я буду считать, что вы и ваш сын упорно держите на меня зло. Я обещал себе, что устрою свадебный обед. Вы знаете, едва я лег в постель, вернувшись от вас, как это пришло мне в голову, и я даже не мог заснуть. Сочинял меню…
— Но, господин Руазен!..
— Прежде всего будет обязательно подан окорок из кабана, которого вы вчера убили, вернее, убил Франсуа. А господин инспектор наверняка разрешит пристрелить одну косулю; я сам отправлюсь на пруд Раме и наловлю там рыбы, мамаша Ватрен приготовит фрикасе из кролика — этого никто не умеет делать лучше нее! Есть у нас отличное шампанское — оно прибыло прямо из Эперне, и есть старое бургундское — оно так и просит, чтобы его скорее выпили.
— Но все же, господин Руазен…
— Никаких отговорок, никаких "но", никаких "однако", папаша Гийом, иначе я должен буду сказать себе: "Ну, Руазен, кажется, ты действительно дурной человек, раз с тобой не хотят иметь дела самые честные люди на свете!"
— Господин мэр, я вам пока не могу ничего ответить.
— А если вы мне ничего не ответите, то госпожа Руазен и мадемуазель Эфрозина совсем сживут меня со свету, ведь это они вбивали мне в голову целую кучу дурацких и завистливых мыслей! Ах, как прав был господин аббат, когда говорил, что во все времена женщина губила мужчину!
Папаша Ватрен собирался было еще сопротивляться, но вдруг почувствовал, что кто-то тянет его за карман куртки.
Он обернулся.
Это был старый Пьер.
— О господин Ватрен, не отказывайте господину мэру в том, о чем он вас так просит… во имя…
И старый Пьер мучительно искал, во имя чего он мог бы уговорить Гийома согласиться.
— Во имя… да, во имя тех двух монет по сто су, которые вы для меня дали господину аббату Грегуару, когда узнали, что господин мэр прогнал меня, чтобы взять Матьё!
— Это была еще одна вздорная мысль, которую мне вбили в голову эти чертовы женщины!.. Ах, женщины, женщины! Только ваша жена, господин Ватрен, — просто святая!
— Моя жена?! — воскликнул Ватрен. — О! Сразу видно…
Он хотел сказать: "Сразу видно, что вы ее совсем не знаете", — но вовремя остановился и закончил со смехом:
— Сразу видно, что вы ее хорошо знаете!
Потом, видя, что мэр ждет его окончательного ответа, он добавил:
— Ну хорошо, господин мэр. Договорились. Свадебный обед будет у вас в доме после венчания.