— Отец! Отец! — воскликнула Лизхен, разражаясь рыданиями.
— И после этого, — продолжал пастор голосом, в котором звучали горечь и грусть, — и после всего этого говорят, что это была прекрасная битва, прославившая и атаковавших город, и тех, кто защищал его… Я предоставил своей ране зарубцеваться самой; но не так было с твоей сестрой: заботы, нежность, преданность — ничто ей не помогло; я напрасно покинул Баварию и уехал в Вестфалию, затем переехал из Вестфалии в Великое герцогство Баденское, сменил имя Штиллера на Вальдек — ничто не могло вернуть ее к жизни. Ты тоже, как и я, видела, как она бледнела, с каждым днем теряла жизненные силы, больше не улыбалась, и шестнадцатого октября тысяча восемьсот двенадцатого года, простив всех, отдала Богу душу!
— Бедная сестра! — прошептала Лизхен.
— Ты понимаешь теперь, не так ли, почему Гретхен, помолвленная со Штапсом, не захотела выйти замуж ни за студента из Гейдельберга, ни за сына банкира из Франкфурта, ни за графа фон Оффенбурга? Потому что она была обесчещена капитаном Ришаром!
— Ах! — вырвался крик боли у Лизхен.
— Что такое? — спросил старик.
— Капитаном Ришаром? — повторила девушка.
— Да, капитаном Ришаром! Это имя того мерзавца, кто облачил нас в траур, дочь моя — тебя на один год, а меня на всю жизнь!
— Ах! Боже мой! — прошептала Лизхен, убитая только что услышанным именем.
— А потому я, — продолжал пастор, — склоняя колено перед Всевышним, я, кому дано прощать и благословлять, прошу у Бога лишь об одном: чтобы на моем пути никогда не встретился этот человек, так как я мог бы ошибиться и поверить, что мой гнев будет справедлив!
— Отец, помилосердствуйте!
И она опустила руки старика, воздетые к небу с просьбой об отмщении.
— Да, ты права, дитя мое, — сказал пастор, — не будем больше думать об этом или хотя бы не будем думать с полным ненависти сердцем и с отравленной жаждой мести душой… Готов ужин? Тогда давай садиться за стол; только за этим столом между нами есть пустое место, место бедной Маргариты…
И старик сел за стол, но, вместо того чтобы приступить. к еде, опустил голову на руки.
Откинувшись на спинку стула, Лизхен, севшая напротив своего отца, с глубокой грустью смотрела на него. Вдруг неподалеку прогремел выстрел и почти в то же время послышались поспешные шаги, затем звук отворившейся и тут же захлопнувшейся двери.
Лизхен вскрикнула.
Пастор обернулся и очутился лицом к лицу с тем молодым человеком, кого мы уже видели некоторое время тому назад, когда он прощался с молодой девушкой.
— Это он, отец, — прошептала Лизхен.
— Войдите, сударь, — сказал старик.
— За мной гонятся, сударь. Не спасете ли вы меня еще раз? — спросил беглец.
— Входите быстро, садитесь за стол возле меня… Лизхен, еще один прибор!.. Вы говорите по-немецки, сударь?
— Да, — ответил молодой человек.
— Хорошо, тогда вы мой гость. Спокойно, немного хладнокровия! Может быть, еще есть способ спасти вас.
И молодой человек сел за стол возле пастора, заняв пустующее место Маргариты, о которой несколько минут назад говорил ее отец.
Лизхен быстро поставила перед ним прибор и села, прошептав:
— О Боже! Что же привело его на это место, твой гнев или твое сострадание?
В ту же минуту в открытом окне появился облокотившийся на подоконник человек в форме жандармского капрала; половина его туловища оставалась снаружи, а ухмыляющаяся физиономия оказалась в комнате и стала осматривать всех сидящих за столом.
— О! — прошептала Лизхен. — Капрал Шлик! Мы пропали!
Но вопреки тому ужасу, который этот жандарм внушил бедной Лизхен, капрал, по всей видимости, не питал никаких враждебных намерений; он вежливо снял шляпу и обратился к пастору.
— Приятного аппетита вам, господин Вальдек, и всей уважаемой компании! — сказал он.
Ришар бросил быстрый взгляд на жандарма, и ему показалось, что он уже где-то видел это лицо.
В это время пастор обернулся: лицо его выражало спокойствие, хотя им далеко не полнилось его сердце.
— Кто это там? — спросил он.
— Не беспокойтесь, господин пастор. Это я, капрал Шлик, к вашим услугам.
Имя жандарма, так же как и его лицо, вовсе не были незнакомы капитану; однако он не мог вспомнить, ни где он его видел, ни где слышал этот голос. Капрал Шлик в свою очередь пристально смотрел на капитана, и это доказывало, что его память была не хуже, чем у французского офицера, а может быть, и лучше.
Через несколько секунд внимательного осмотра жандарм кивнул, доказав этим, что все его сомнения, если они и были, рассеялись.
— Бургомистр просил меня, — сказал он, — быть с вами почтительным, господин пастор, вы видите, я почтителен… Можно войти?
Пастор посмотрел на капитана с таким видом, будто говорил: "Побольше уверенности — или вы пропали!"
Затем он обратился к капралу:
— Конечно, вы можете войти — никаких препятствий к этому нет.
И добавил:
— Встань, Лизхен, и посвети господину Шлику.
Лизхен встала и, взяв дрожащей рукой лампу, приготовилась осветить путь капралу, когда тот, одним движением перепрыгнув через подоконник, сказал девушке:
— О, не беспокойтесь, прекрасная фрейлейн, для нас окна — это те же двери.
Лизхен обернулась к французу. Он выглядел совершенно спокойным и казался полностью безучастным к тому, что происходило, и к тому, что, по-видимому, еще должно было случиться.
— Добро пожаловать, господин Шлик! — сказал уверенным тоном пастор.
Лизхен была так бледна, что это тронуло даже жандарма.
— Фрейлейн, — сказал он, — вы так бледны, и эта бледность, конечно, вызвана моим неожиданным появлением, но я хочу доказать вам, что я не такой злой, как это может показаться.
Говоря все это, он не спускал взгляда с француза, а тот, сохраняя полную безмятежность, оперся локтем на стол и, положив подбородок на ладонь, смотрел на жандарма таким же спокойным взглядом, каким тот смотрел на него.
— О капрал, — возразил пастор в ответ на заявление Шлика о его кажущейся злобности. — Совсем напротив, я всегда считал вас добрым малым.
Лизхен сделала над собой усилие, и на губах ее заиграла легкая улыбка.
— Господин Шлик, — сказала она, — я вспоминаю, как вы частенько спорили с моим отцом.
— Спорить, сударыня! — воскликнул Шлик. — Спорить с таким святым и ученым человеком, как господин Вальдек? Надеюсь, что я никогда не имел несчастья проявлять подобную неучтивость!
— Да нет же, господин Шлик, — настойчиво повторила Лизхен, — и если хотите, я напомню, по какому поводу.
— Еще бы, конечно, хочу! Скажите, фрейлейн.
— По поводу французов, господин Шлик.
— Ах, да! Это возможно! Что касается французов — тут я неуступчив: обожаю французов, а господин Вальдек их ненавидит. Разве я говорю неправду, господин Вальдек?
— Нет, господин Шлик, вы говорите истинную правду.
— О! Надо полагать, — продолжал жандарм, — они сделали вам какую-нибудь большую гадость во время последних войн в Германии, эти французы! Впрочем, не были ли вы в то время в Вестфалии или в Баварии? В обеих этих землях, в Баварии особенно, было жарко! Я говорю об этом со знанием дела, так как сам был там.
— Вы там были? — спросил пастор с некоторым интересом.
— О Боже мой, да… О моей службе в армии его величества императора и короля велось немало разговоров, которые неплохо бы опровергнуть… До вас они не доходили, господин Вальдек?
— Нет, никогда…
— Так вот, говорят — конечно, злые языки, — будто, пользуясь хорошим знанием не только французского и немецкого языков, — а это неудивительно, когда живешь в пограничном районе, — но и многих других наречий, таких, как тирольское, литовское, венгерское, поскольку путешествовать мне пришлось повсюду, я докладывал императору Наполеону о том, что видел. Добавляют, что между князем Невшательским и мною был заключен договор и что он мне выдавал более или менее крупные суммы в зависимости от важности сообщаемых мною сведений.
— О, но если это было так, — наивно сказала Лизхен, — то это называется быть шпионом.
— Вот именно, фрейлейн! Именно так и говорят злые языки, но я утверждаю, что путешествовал из любопытства и рассказывал о виденном по несдержанности, а императора я забавлял своей болтовней, и он давал мне деньги из великодушия.
— А! — произнес пастор.
— И так как император Наполеон, — продолжал капрал, — был очень щедр, я вспоминаю, как однажды вместе с одним молодым офицером из гвардейских егерей, которого он дал мне в спутники, я выполнил одно очень смелое поручение… Хотите, расскажу, господин пастор?
— Конечно, господин Шлик; я не очень люблю истории про императора Наполеона, но ваши так интересны!
— Однако, — заметил Шлик, указывая на капитана, — если господин не говорит по-немецки…
— И что же? — спросила Лизхен.
— Так я могу рассказать ее по-французски!
— Не беспокойтесь обо мне, господин капрал, — сказал на превосходном немецком языке капитан, до сих пор не произнесший ни слова, — вы видите, что и я вполне могу послушать вас.
— О! Поскольку мы находимся среди соотечественников, — сказал Шлик, — я больше не сомневаюсь. Так вот, господин Вальдек, тот молодой офицер и я должны были всего-навсего проникнуть в руины одного старого замка, где собирались члены общества современных свободных судей…
— В Абенсберге? — спросил пастор.
— Да, вот именно! Вы знаете Абенсберг, господин Вальдек?
— Я жил там некоторое время, да, — с безразличным видом ответил пастор.
— Так вот, речь шла о том, чтобы проникнуть в руины старого замка Абенсберг, затем вступить в общество, чтобы узнать о намерениях его членов. И действительно, мы с офицером были приняты в это общество — вернее, я-то уже был принят в него, и на следующий день мы рассказали князю Невшательскому такую интересную историю, что от имени императора, которого эта история, кажется, сильно позабавила, начальник главного штаба дал мне сто наполеондоров!