– Я полечу. – Калачев помолчал. – Но я хочу вот что еще сказать… Там, в коридоре, девушка сидит. Я им, двоим… – он кивнул на Белова и по направлению к коридору, где ожидала Лена. – Я обещал им… Они обвенчались, успели, понимаешь, сегодня. Двухместные камеры у нас есть – причем пустующие. Ты уж, пожалуйста, войди в положение.
Власов, подумав, постучал карандашом по пепельнице.
– Ладно! – он легонько хлопнул ладонью по столу. – Раз обещал, так обещал. Обещанное надо выполнять. Так сам и делай, да. И под свою ответственность. Конечно. Организуй медовый месяц. Я не против. Я против быть и не могу: я ничего не знаю – я в Вологду тогда и полетел. Вот так. На том договорились. Справедливо?
– Да.
– Тогда до завтра, господа! – Власов поспешно встал и вышел.
Дверь кабинета Калачева открылась, и бывшая Лена Синицына, а ныне Белова быстро вскочила навстречу. Однако вместо Коли из кабинета Калачева вышел низенький плотненький человечек, седоватый, с пространной лысинкой и темными, выпученными оливковыми хитрыми глазами.
Где– то она его уже видела! Где?!
– Здравствуйте! – сказал человечек, внимательно, хищно, оценивающе и бесцеремонно оглядев ее с ног до головы.
– Здравствуйте…
– Давайте познакомимся. Я – Власов Владислав Львович, старший следователь по особо важным делам прокуратуры Российской Федерации.
– Очень приятно.
– Я вот как раз и веду дело… вашего… так сказать…
– Мужа.
– Ага. – Власов подумал и цыкнул зубом, еще раз оглядев Лену, заметил: – А я ведь узнал вас…
– И я вас узнала теперь! Вы были на вернисаже у Коли – верно ведь?
– Да, – согласился Владислав Львович. – Но и не только! Я был еще и в мастерской Тренихина. Знаете, ну это… – Власов неопределенно помахал в воздухе рукой перед своим носом, будто отгоняя комара. – Голубое небо, на нем облака. Беленькое платьице такое на вас – ситцевое, дешевенькое. С пятнами. То есть, пардон, с синенькими цветочками-василечками…
– А, ну конечно – Абрамцево! – догадалась Лена. Теплые, светлые воспоминания разом нахлынули на нее. Лицо ее расцвело, глаза засветились отражением того счастливого, давно отлетевшего майского дня.
– Поэтому я знаю, кто вы!
– Кто? – удивилась Лена.
Власов лишь хмыкнул в ответ и, холодно кивнув ей, скрылся за поворотом коридора.
– Ну вот, – сказал Белов. – Оставили нас наконец одних. – Он огляделся. – Здесь не сказать, чтобы уютно.
– Ну, видишь ли, – с чего-то надо начинать новую жизнь. Какое ни есть, а это – начало.
– Тебе здесь нравится?
– Не нравится, что мы здесь только до утра.
– А то бы?
– А то бы – занавеску на глазок, цветастенькие шторки – на решетку, на эти нары покрывальчики, паласик маленький от двери до окна, чехольчик аккуратный на парашу… – она была искренна в своих мечтах,
Белов закрыл лицо руками.
– Коля! Коля!..Ты что?!
– Я? Ничего!
– Я вижу, ты не рад, что мы поженились?
– Я рад. – Белов ей подмигнул и грустно улыбнулся: – Я страшно рад. Беспокоит другое – как это все произошло.
Черный цвет неба в окне начал светлеть, проявляя толстые прутья железной решетки.
В предрассветных сумерках маленький юркий ЯК-42 бодро выставился на взлетную полосу, на исходную, замер там на секунду.
В клубящемся холодном тумане осеннего утра по краям летного поля едва проступали нежно-лиловые макушки елей и пастельно-мягкие желтые прически печальных, вечно тоскующих о чем-то берез.
Экипаж запросил взлет.
Разбуженные внезапным запросом, диспетчеры засуетились, пяля испуганные глаза в мониторы:
– Чего?! Кто?! Где?
– Опять столкнулись, что ли?!?
– Типун тебе на язык, дурак чертов!
– Он все время пугает, зараза!
Раздался опять зуммер вызова.
– Вологодский борт просит взлета.
– Дай, если просит. Не жаль.
– Взлет разрешаю!
По причине раннего часа пассажиры в салоне дремали. Диктор в диспетчерской взял в руки микрофон.
– Закончилась посадка на рейс 642-СУ авиакомпании «Спейс Интернэйшнл Вологда Эйрлайнс», выполняющий беспосадочный перелет по маршруту Москва-Вологда, – громогласно объявило радио в здании аэропорта, разбудив добрую половину пассажиров, прикорнувших в зале ожидания на своих цветастых огромных мешках и пирамидах картонных коробок.
ЯК– 42 плавно тронулся и, разгоняясь, побежал по полосе. В момент его отрыва от земли громкоговорящие динамики в салоне внезапно дружно щелкнули, громко, как выстрелили, и тут же взорвались неизбежной, как сама смерть, «фирменной» песней:
Где же ты, где,
Ненаглядная, где?
В Вологде, в Вологде,
В Волог– де-де!
В до– о-оме,
Где резной палисад!
Самолет закинул нос и взмыл в небо, мгновенно таясреди уже почти погасших утренних звезд.
– Ты думаешь, что весь этот кошмар рассосется сам собой? – Лена прижалась к Белову.
– Не так, чтоб сам. Я все-таки верю в перелом в их сознании. Вот этот Калачев, из МУРа, по-моему, стал понимать, врубаться в ситуацию. А может, стал мне верить. Весь ужас в том, что я ничегошеньки им объяснить-то не могу! У них совсем другой строй мыслей – они прагматики, до мозга костей! А здесь все зиждется на нюансах. Они ж привыкли к шаблонам, жизнь их обучила стальной, прямолинейной логике – как в преферансе: снес короля? Сиди без двух! О-о, многого они совсем понять не могут! А я не в силах объяснить. Как объяснить слепому, какого цвета на закате облака? Чем пахнет роза? Как рассказать о розе эскимосу: приятно пахнет, приятнее, чем рыбий жир? Безнадега это. Поэтому и безысходка. – Белов помолчал. – Но Калачев, мне кажется, если и не со мной, то уж точно не с Власовым.
– На это ты надеешься?
– Нет, я надеюсь на поездку в Вологду. Пусть этот Власов съездит, убедится. Хоть будет первый факт на языке, понятном им, привычном. Факт четкий, непреложный. Он удостоверится, что я не вру. Серьезная улика отпадает. Настанет сдвиг, ну, пусть не перелом – затишье, остановка, плотина встанет перед этим потоком чудовищного какого-то бреда. И тогда все станет выглядеть иначе. Наступит смысловой переворот – вот ведь самое главное что – а? Я надеюсь только на это!
– Какой ты умный! А сидишь в тюрьме. Обидно, правда? Аж плакать, Коля, хочется!
ЯК– 42 внезапно клюнул носом и перешел в пике.
В салоне кто-то вскрикнул: сдавленно, истошно, коротко.
И тут же тишина. Безмолвие кошмара ожидания – мертвящего.
Лишь тихий шелест двигателей за окном.
Пике сменилось на отвесное падение.
Двигатели, взвыв, со всей силой погнали самолет к земле.
Салон молчал.
Глаза людей расширились от ужаса.
Ви– и-и-ижу…
Вижу алые гроздья рябин…
Ви– и-и-ижу…
Вижу дом ее номер один… —
оглушающе врубились динамики салона.
И тут же всех вдавило в кресла – перегрузка.
Взвыв, самолет перед самой землею выровнялся – с немыслимым напряжением: потрескивание прошло волной по корпусу, по полу, потолку.
От перегрузки щеки словно прилепились к зубам и скулам. Глаза начали уходить внутрь, тонуть в глазницах.
Мгновение… Еще…
Все! Сила давящая, вминающая в кресло, вдруг исчезла.
Невесомость!
Ах, не ремни бы – все поплыли бы по салону бесплотными духами, повисли бы в объеме – как рыбки в аквариуме.
Что б не случилось, Я к милой приду, В Вологду, Вологду, В Вологду-гду!
Самолет вдруг дробно и мелко затрясся с сухим стуком – как телега на булыжной мостовой.
Истошно завизжали тормоза, визг сменился дьявольским скрипом и скрежетом.
Всех бросило с такой звериной силой вперед, что на мгновение показалось, что в подголовник кресла впереди сидящего – еще момент – и от души вопьешься носом и зубами.
Са– а-а-ам я-а-а… За ответом приду!
Ранним утром, едва рассвело, Лена покинула здание МУРа.
На пустынной Петровке возле дома тридцать восемь ее ждали отец и мать.
– Ага! – сказал отец.
– Это ты вместо «доброго утра»?
– Дрянь, просто дрянь! – сказала мать. – Мы за ночь совсем с ума сошли.
– Так надо было спать.
– Ты будешь еще нас учить!
– Она еще нас учить будет!
– Мы оборвали телефоны половины Москвы!
– Кому мы только не звонили!
– Ночуешь где-то в новом месте – так надо ж позвонить, предупредить!
– Мы же волнуемся за тебя, Лена!
– Да как вообще ты в МУР попала?
– Знакомый здесь работает. Ну, пригласил.
– Я просто голову сломала: что случилось?
– Да ничего. Я просто вышла замуж. Родители, опешив, отшатнулись на полшага.
– А… за кого…
– За Николая, за кого же?
– А… паспорт покажи.
– Там нету ничего. Мы только обвенчались.
– В церкви?
– Ну не в бане же!
– Ах, вот как!
– «Вышла замуж…»
– Как наша Мурка, летом. Теперь корми ее котят.
– Не издевайся! Это правда, мама!
– А где он? Мы звонили Николаю: никто не подходил.
– Он здесь. Он в камере остался.
– Что значит – «в камере»?
– Его в убийстве друга обвиняют.
– А-а, вот почему он решил жениться! – осененно хлопнул себя по лбу отец. – А я-то было удивился!
– А что здесь удивляться? – сказала горько мать. – Я это сразу все, еще в апреле, поняла!
– Что ты могла понять еще в апреле? – удивился папа.
– Что ты болван, – сказала мать. – Что ты – мерзавка. Что я от вас умру без покаянья.
Автобус, идущий раз в сутки от вологодского автовокзала до села Шорохши, он мог, конечно, вместить и более пятидесяти шести положенных ему по техдокументации пассажиров: ну, семьдесят, ну, сто, ну, даже сто пятнадцать.
Но не сто семьдесят же!
Да и каких пассажиров!
С коробками, ведрами, детьми, бензопилой, матрасом, горячими чебуреками, зеркалом, щенком, аккордеоном, тачкой, плугом, бочкой, коляской и мотоциклетным прицепом, холодильником, бороной, погружным насосом, покрышками для трактора, одиннадцатью рулонами обоев и тремя рулонами стекловаты, живыми поросятами, кладбищенской оградой, синим унитазом, мешком битой птицы, рейсмусовым станком, шестью упаковками двухлитровых бутылок «Пепси», большим «капуцином» с китайской поддельной кожей, ящиком газовых баллонов, насадками для буров, пустой посудой в шести авоськах, электродами для электросварки, труборезом, четырьмя тортами «Птичье молоко», подпятником для бетономешалки, ананасом, переходниками, обсадной колонной, телевизором «Sony» в комплекте с наружной антенной, флягой с модификатором ржавчины, велосипедом, свадебным платьем и обычными навозными вилами – не очень