Как будто кто-то взял знакомый мир и заменил его копией точной, но лишённой подлинного присутствия. И от этого каждый объект – от лампы до двери – начинал казаться чужим. Не потому, что он другой, а потому, что ты сам больше не вписываешься в их сценарий.
Затем Алексей прошёл в детскую. Артём спал, как обычно – свернувшись клубочком. Но рядом с кроватью стоял блок, которого не было раньше. Серебристый, гладкий, без опознавательных знаков. Он не издавал ни звука. Но свет индикатора на торце мигал в ритме дыхания ребёнка.
Алексей приблизился. Попробовал коснуться – ничего не произошло. Ни интерфейса, ни подсказки, ни кода доступа.
Он не знал, что это было. Возможно, часть медицинской системы. Возможно, что-то, отслеживающее фазы сна. А может быть – заменяющее их.
Он покинул детскую. Остановился в коридоре.
Внутренний голос подсказывал: это не просто сбои. Не совпадения. Не усталость. Всё происходящее – часть чего-то большего. Сложного, продуманного, многослойного. Как будто вся его жизнь была частью схемы, аккуратно собранной по невидимому чертежу. И он сам – элемент в этой структуре.
Раньше он не замечал. Не хотел. Или не мог.
Но теперь – уже знал.
И не мог отвести взгляд.
Потому что, однажды увидев контур, уже невозможно убедить себя, что это просто фон.
Он вернулся к панели. Открыл системный терминал – привычное окно с привычной структурой. Пальцы двигались быстро, автоматически, как будто всё ещё верили в порядок. Алексей пролистал историю команд: последние запросы, действия, временные метки.
Пусто. Абсолютно ничего. Будто этих команд никогда не было. Будто никто ничего не искал.
Он сжал челюсть. Попробовал снова: вызвал ключевую строку, которую видел минуту назад – «Протокол 7».
«Запрос отклонён.»
– Повтори, – пробормотал он, вслух, как будто мог убедить не систему, а саму реальность. – Протокол 7. Подтверждение.
Ответ тот же. Сухой, равнодушный, финальный:
«Ошибка. Неопределённый объект запроса.»
Он вновь начал перебирать варианты. Сначала – полное имя. Потом – дата рождения. Следом – регистрационный код сотрудника. Затем – биометрия: отпечаток ладони, сетчатка, голосовая подпись. Один за другим.
Каждый раз появлялось одно и то же:
«Вы не авторизованы для доступа к базовому идентификатору. Программа временно отклонена.»
«Программа временно отклонена» – а что, если он сам и есть программа?
Временно допущенная. Временно существующая.
Всё, что ещё недавно казалось жизнью, теперь напоминало отлаженный эксперимент – цепь стимулов и откликов, выверенных ситуаций и шаблонных решений.
И тогда он задал последний вопрос. Сам себе:
«А если я – не тот, кто задаёт вопросы, а лишь функция, запущенная для наблюдения за тем, кто должен был их задать?»
Внутри родилась мысль – чёткая и резкая, как удар током:
«Тот, кто начинает сомневаться в себе – уже не носитель. Уже – сбой.»
Он понимал: больше нельзя будет вернуться к прежней уверенности. Ни в себя. Ни в жену. Ни в сына. Ни в реальность.
И если где-то ещё существует оригинал, – то, быть может, он спит сейчас в другой квартире. Или уже отключён. Или просто никогда не просыпался.
А здесь осталась только функция. Копия. Остаток.
Алексей сначала вскочил, а потом сел обратно в кресло и рассеянно взглянул на собственные ладони. Они дрожали. Но дрожь была – настоящей. Человеческой. Или хорошо запрограммированной.
На экране, всё ещё чёрном, появилась новая строка.
Без подписи. Без сигнатуры.
«Отклонение зафиксировано. Ожидание подтверждения сброса.»
Он не знал, сколько времени сидел так. Минуту. Час. Вечность.
Потом экран мигнул – и погас. Но в глубине панели что-то продолжало тускло светиться.
Глава 5
Алексей не собирал вещей. Не составлял план. Не оставил записку. Не надиктовал голосовое послание Марине. Просто встал, надел неприметную куртку, взял старый рюкзак – пустой, как он сам – и вышел.
За его спиной осталась квартира, где всё ещё спали жена и ребёнок. Или те, кто играл эти роли. Или те, кого он любил. Или всё сразу.
Он задержался у входной двери. Не потому, что сомневался. А потому, что не мог иначе. За этим порогом оставалась вся его прежняя реальность – даже если каждый её штрих рисовал кто-то другой.
Уютное молчание по утрам. Нежная рука Марины на его плече. Звонкий голос Артёма, зовущий его из детской. Даже ложь может быть родной, если в ней прожито достаточно лет. Даже иллюзия оставляет шрамы.
Он обреченно смотрел на дверную панель, на мягкий свет, сочащийся через щели, и лихорадочно размышлял:
А вдруг всё-таки…
Вдруг это просто сбой?
Вдруг всё вернётся?
Вдруг можно остаться?
Нет.
Остаться значило бы признать – всё было правдой. Что решения были настоящими, чувства – искренними, а жизнь – неподдельной. Но Алексей больше не мог в это верить. Слишком многое треснуло, обнажилось, распалось на части. Слишком явными стали швы грубо сшитой реальности.
Он чувствовал телом, кожей, на уровне рефлексов – эта жизнь не принадлежала ему. Не потому, что была плохой. А потому, что не принадлежала ЕМУ Если он останется, значит согласен подчиниться. Значит, примет существование по навязанному сценарию.
– Не могу… Простите меня, – сдавленно прошептал он, и вышел в коридор.
Дверь за ним беззвучно захлопнулась. Сработал щелчок автоматического замка – сухой, окончательный, как выстрел в упор. На мгновение Алексей замер, задержал дыхание. Казалось, в эту секунду еще можно было всё отменить. Вернуться к семье. Притвориться, что ничего не произошло. Но ноги уже начали движение – вниз.
Он выбрал лестницу. Лифт казался слишком молчаливым, слишком наблюдающим – словно знал, куда он направляется, и ждал, чтобы зафиксировать.
Лестничный пролёт гулко отзывался топотом подошв. Каждый шаг был тяжёлым, но будто ломал что-то внутри. Ритм дыхания сбился, в висках стучала кровь. Мир вокруг становился всё более стеклянным – и хрупким.
На первом этаже – пусто. Он не увидел ни консьержа, ни охраны. Не услышал даже звука вентиляции. Панорамные окна в вестибюле отражали только его. Ни уличного света, ни силуэтов машин – будто мир за пределами здания стерли, оставив лишь пустую декорацию, уже не нужную после финального дубля.
Литвинов задержался у выхода. Обернулся. Его внезапно пронзил страх. Не перед будущим. Перед забвением.
А что, если, покинув этот дом, он больше никогда не вспомнит, как звучал ее голос? Если Марина проснётся, позовёт его – а ответит кто-то другой? Тот, кого оставит система. Или он сам проснётся в ином месте, с другим сознанием, в другой версии себя… и не найдёт там ни её, ни Артёма. Ни одного следа от той жизни, что когда-то считал своей.
Он выдохнул. Один раз. Глубоко. Как перед прыжком в воду. Последний раз провел рукой по стеклянной двери и шагнул вперёд.
Система не среагировала. Ни сигнала тревоги, ни запроса идентификации, ни попытки остановить. Будто его уход был частью заранее утверждённого маршрута. Или контроль больше не имел смысла. Алексей не знал, что страшнее: быть вне поля зрения системы или находиться в её фокусе, став центром наблюдения.
Он двигался быстро, не бегом – но с той внутренней скоростью, которая рождается не из страха, а из предельной решимости. Никто не преследовал его. Но настигало всё, наступало на пятки, дышало в спину.
Город.
Пласты прописанной биографии.
Годы, которые Литвинов считал своими, а сейчас не был уверен, прожил ли их вообще.
Каждый пройденный метр казался выбором – и вместе с тем предательством. Алексей ведь не вырвался – вышел сам, но каждый шаг отзывался в теле, словно он – дерево, которое вырывали из земли с корнями. Каждый шаг рвал тонкую оболочку действительности – и за ним тянулась не память, а зияющее ничто.
Он больше не верил в то, что называл «своей» жизнью. Но и не знал, что будет дальше. Лишь одно чувствовал остро, до физической боли:
обратного пути нет. Когда ты понимаешь, что живёшь в симуляции, – она всё равно остаётся частью тебя. Особенно если другой жизни – ты не помнишь. Остается или принять правила, или попытаться выйти за пределы.
Он выбрал второй вариант. Сам. Впервые сам.
На станции метрополитена сканер попытался считать биометрию – и вспыхнул красным. Алексей прошёл мимо. Турникет не сработал. Он спрыгнул с платформы, пересёк туннель и поднялся на другую сторону. Наверху его никто не остановил. Улицы были пусты. Или слишком хорошо очищены.
Он вспомнил слова Михаила:
«Если начнёшь терять людей – ищи себя.»
Алексей все еще не понимал, что именно должен искать. Только знал, что нужно уйти.
На выезде из сектора Литвинов наткнулся на пограничный пост. Автодроны курсировали по периметру. На входе – голограмма приветствия, синяя и прозрачная.
«Вы покидаете Зону 7-А. Подтвердите маршрут.»
Он прошёл мимо, не взглянув на табло.
Сзади щёлкнуло – но не прозвучало ни команды, ни тревоги. Как будто его не заметили. Как будто он больше не числился объектом для отслеживания.
За периметром не было ни камер, ни стен, ни охраны. Только пустая трасса – старая, заброшенная, забытая. Он шёл вдоль неё, не чувствуя ног. Всё, что осталось позади, еще не отболело и замедляло шаги пудовыми гирями. Впереди – полная неизвестность.
Через пару километров показались люди. Не группа – разрозненные фигуры. Одни сидели на бетонном блоке. Другие курили. А кто-то просто смотрел в небо.
Алексей остановился, почувствовав, как сжимается горло: одно из лиц показалось знакомым.
– Эли? – выдохнул он.
Девушка подняла глаза. Она! Алексей не ошибся. Даже сквозь годы, сквозь обрывки памяти и изменившееся лицо – он узнал её. Но как же сильно Элина изменилась! Бледная, со впавшими щеками и словно выжженная изнутри. Короткими тусклые волосы, уставшие глаза. В её отрешенном взгляде не осталось ничего от той огненной рыжей Элли, что когда-то улыбалась солнцу и бросала ему насмешливое: