СЛОВЕСНЫЕ ПОЛЯ РАЗУМ, НАДЕЖДА, БУДУЩЕЕ
«И ЕСЛИ ДАЛЬШЕ ТЕХНИКА ТАК ПОДАТЛИВО ПОЙДЕТ, ТО ЛЮДИ ОТ СВОИХ СОМНИТЕЛЬНЫХ УСПЕХОВ ВЫРОДЯТСЯ В РЖАВЧИНУ, – ТОГДА ИХ ОСТАНЕТСЯ ПЕРЕДАВИТЬ РАБОТОСПОСОБНЫМИ ПАРОВОЗАМИ И ДАТЬ МАШИНЕ ВОЛЮ НА СВЕТЕ»
«ПАРОВОЗ СТОЯЛ ВЕЛИКОДУШНЫЙ, ГРОМАДНЫЙ, ТЕПЛЫЙ НА ГАРМОНИЧЕСКИХ ПЕРЕВАЛАХ СВОЕГО ВЕЛИЧЕСТВЕННОГО ВЫСОКОГО ТЕЛА»
«ОН УВИДЕЛ, ЧТО ВРЕМЯ – ЭТО ДВИЖЕНИЕ ГОРЯ И ТАКОЙ ЖЕ ОЩУТИТЕЛЬНЫЙ ПРЕДМЕТ, КАК ЛЮБОЕ ВЕЩЕСТВО, ХОТЯ БЫ И НЕГОДНОЕ В ОТДЕЛКУ»
«ЕЩЕ РОЖЬ НЕ ПОСПЕЕТ, А СОЦИАЛИЗМ БУДЕТ ГОТОВ!»
Илл. 158.
«…ЖИВОЕ ПРОТИВ УМА ПРЕТ»
«…И ОН, РАДИ БЕЗОШИБОЧНОСТИ, ОТВЕРГ РЕВОЛЮЦИЮ»
«ДОМА ОН СЕЛ ЗА УГОЛЬНЫЙ СТОЛИК… И НАЧАЛ ПО СКЛАДАМ ЧИТАТЬ АЛГЕБРУ, НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЯ, НО ПОСТЕПЕННО НАХОДЯ СЕБЕ УТЕШЕНИЕ»
Илл. 159.
«НАША НАДЕЖДА СТОИТ НА ЯКОРЕ НА ДНЕ МОРСКОМ»
«А ГОРЕ ЧЕЛОВЕКА ИДЕТ ПО ХОДУ СОЛНЦА; ВЕЧЕРОМ ОНО САДИТСЯ В НЕГО, А УТРОМ ВЫХОДИТ ОТТУДА»
«…ПРИВЫКШИЕ К ГОЛОДУ И ВСЕ-ТАКИ СЧАСТЛИВЫЕ ОТ ДЕТСТВА»
«ГДЕ-ТО, ОБРАЩАЯСЬ ПАСТЬЮ В ТЬМУ СТЕПИ, БРЕХАЛИ ВЕРНЫЕ СОБАКИ»
Илл. 160.
PROTEGO ERGO SUM
ТАК ГОВОРИТ ОБЩЕСТВЕННОСТЬ, КОТОРОЙ Я ПРИНАДЛЕЖУ
Насколько стары и насколько новы опасности, от которых я могу защититься?
УТОПИЯ:
Я могу защитить.
Я могу найти запасной выход.
Я могу починить.
Я могу успокоить гонимые души, души, «вышедшие из себя».
Я направляю их в спокойный путь…
Я отодвигаю Страшный суд и конечно я верю,
что будущую войну можно предотвратить.
Каждое из этих предложений произносят разные субъекты.
Поперек грамматики.
Прозрачные московские вечера, когда дует северо-западный ветер
В течение короткого периода зимой 1923–1924 годов никто не знал, кто одержит верх во внутрипартийной борьбе: сторонники рабочего класса или сталинская бюрократия. Клеве, ученый-одиночка, часто бывавший в санаториях в Гарце и на себе испытавший благотворное воздействие Лебенсреформа[7] на тело (которое теперь дышало переменами), отправился по железной дороге в столицу революции, в Москву. Организаторам одной интернациональной социалистической ячейки его порекомендовали как отменного специалиста, и он должен был выступить с докладом. Его встретили на Белорусском вокзале, разместили в роскошной гостинице и выдали талоны на питание. Одна из суетливых женщин, следивших за порядком в Гранд-отеле, принесла вновь прибывшему тарелку вишен, после чего про Клеве забыли. Доклад был отменен по организационным причинам, новой даты не назначили. Д-р Клеве обжился в номере и «проводил время», как на отдыхе в санатории у подножия Гарца. Он находился в гармонии с самим собой: у него были карандаши, бумага, питание, исключавшее блюда из свинины.
Д-р Клеве разработал теорию, которая объективно подходила и для решения проблем Советского Союза в 1924 году. Она касалась рабочей оппозиции[8]. Однако Клеве не говорил по‐русски, а его немецкоязычные товарищи в те дни всё время куда‐то торопились. Он не находил никого, кому мог бы изложить довольно сложную суть своей теории. Таким образом он столкнулся с проблемой: «С позиции социалистических конгрессов теория становится реальностью, когда она овладевает массами». Другими словами, если теория верна, массы ее принимают. Тот факт, что теория сама достигает масс, лишь подтверждает теорию. Однако к гостиничному номеру д-ра Клеве никто не спешил[9].
Были ли таким образом опровергнуты теории этого «чародея», в одиночестве проводившего время в Гранд-отеле и ждавшего, что кто‐нибудь ими заинтересуется? Почему несчастная система, не понимающая, что делать, накапливающая неудачи, нуждающаяся в быстром успехе, не обращается за советом к единственному человеку в городе, способному его дать, – к приезжему из Гарца?
Терпеливо проведя в столице шесть недель, за которые НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ, д-р Клеве поездом через две границы отправился обратно в Германию.
Хор поющих терминов
«Под управлением разума наши знания вообще должны составлять не отрывки, а систему <…> Следовательно, целое расчленено (articulatio), а не нагромождено (coacervatio) <…> Математик, естествоиспытатель, логик, как бы далеко ни продвинулись первые в познаниях разума, всё же могут быть только виртуозами разума <…> Законодательство человеческого разума имеет два предмета – природу и свободу…».
«Сама природа разума побуждает его выйти за пределы своего эмпирического применения… отважиться дойти до самых крайних пределов всякого познания посредством одних лишь идей…».
«Если воск, бывший прежде твердым, тает, то я могу а priori узнать, что этому должно было предшествовать нечто… (например, солнечная теплота) <…> Что лучи солнца, освещающие воск, растопляют его, а глину делают более твердой, никакой рассудок не может угадать <…> и тем более заключить об этом на основании законов <…> Однако чистый разум не имеет также дозволенного скептического применения, которое можно было бы назвать основоположением о нейтральности при всех его спорах».
Илл. 161.
Илл. 162.
Илл. 163.
Илл. 164.
Илл. 165.
Илл. 166.
План Эйзенштейна и племянника Дзиги Вертова
Племянник Вертова, по фамилии Кауфман (он не стал брать себе псевдонима), блестящий оператор, набросал в одном из московских кафе эскизы для будущей экранизации «Капитала» Карла Маркса. Действующие лица, записал он, – это классы. Вначале его черновики целиком отвечали линии партии. Кауфман, однако, намеревался «задокументировать», то есть изобразить с любовью, тысячелетнюю борьбу всех классов, и не только тех, что предшествовали капитализму и считались «лишними», но и не считавшихся за классы «формаций».
Через двадцать лет немецкие захватчики наверняка убьют его из‐за происхождения. Сейчас же, летом 1921 года, всего в двенадцати километрах от города, каменного мешка, в котором он сидит, повсюду растет буйная зелень – типичная для России картина. Путешествие по спине раскинувшегося на двух континентах бегемота может быть бесконечным, однако это не радует душу. Душе нужны тесные пространства, улицы, по которым можно быстро дойти до другого, прислониться к нему или оттолкнуть. Подмосковные просторы нервным горожанам ни к чему.
«Странные метаморфозы»
Показы Кауфмана сопровождал ансамбль из четырех музыкантов: аккордеониста, трубача и двух пианистов. В райцентрах к ним добавлялся скрипач. Таким же было и музыкальное сопровождение мелодрам, доминировавших до 1917 года в кино.
Сначала эпизоды с «метаморфозами»: показана работа мозга, мышц, нервов, рук, ног. Результат: одежда, ткацкие цехи, электрические осветительные приборы, зерно, разделанное мясо и даже деньги. Производственный процесс показан и в обратной последовательности. Взять, например, освежеванную корову, забитую двадцать минут назад. Показана бойня. В корову возвращаются внутренности. Разделанная туша вновь обретает целостность. Снятая кожа снова на месте. Корова задним ходом покидает бойню (одна или в стаде?). По проселочной дороге она идет в свою деревню, на пастбище. Счастливая корова!
Илл. 167.
Замедленную съемку в обратном порядке, отмечает Кауфман, гораздо сложнее использовать, если надо показать слиток золота или монету, добытые ворами-убийцами.
Далее следуют «странные метаморфозы»: одна товарная стоимость трансформируется в другую. Зерно в обувь, обувь в золото, золото в застолья или услуги. Таким образом Кауфман хотел перенести на экран первую строку первой книги, 1 отдела, 1 главы Капитала, представив несколько вариантов одного и того же «сюжета». Вот эта строка: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как “огромное скопление товаров”, а отдельный товар – как элементарная форма этого богатства».
Проект Эйзенштейна: превратить в кино «Капитал» Маркса
Спустя семь лет после задумки Кауфмана Сергей Эйзенштейн (он только выпустил на экраны фильм «Октябрь») планирует экранизацию «Капитала». Параллельно с этим он задумывает снять киноверсию романа Джеймса Джойса «Улисс».
– Товарищ Эйзенштейн, как вы представляете себе киноверсию этого романа? Для четырех страниц «Улисса», например из главы о сиренах, потребуется фильм, который будет идти целый вечер. Внешнюю канву сюжета можно уложить в семь минут. А вот «чувственное богатство текста» бесконечно. Так же и с «образным миром прибавочной стоимости». Он объемлет всю современную жизнь.
– В данный момент я набрасываю сценарий, а затем буду планировать съемки.
Эйзенштейн и в самом деле заполнял целые тетради выписками терминов и цитат из «Капитала». Его сотрудники подыскивали места для съемок. Начав с электрификации, Эйзенштейн хотел прийти к понятиям «огромное скопление товаров», «общественное богатство», «отчуждение», «товарный фетиш», «обращение», «мировые деньги», «норма прибавочной стоимости», «рабочий день», «кооперация», «разделение труда», «крупная промышленность», «так называемое первоначальное накопление» и «современная теория колонизации».
С точки зрения драматургии, указывает он, ему не хватало «финала». Закончить фильм приходом к власти революционного правительства было бы неправильно. Сцены будущего казались ему недопустимыми: место будущего в реальной жизни, а не в кино. Великий режиссер «изголодался по конфликту между персонажами». Эйзенштейн, человек невероятно занятой (сам он в то время находился за границей, снимал фильмы в Мексике), попросил академика В. И. Смирнова подумать о том, каким образом в фильм можно ввести фигуры «совокупного рабочего» и «совокупного капиталиста». Ответ: в виде кинокомментария. Эйзенштейн придумал следующее: пространные семейные хроники (показывающие жизнь многих поколений), многовековая эволюция орудий труда, история мирового богатства, начиная от самых истоков (от «осевого времени» Древнего Египта до наших дней) будет прерываться комментариями, наподобие хоровых песен в античном театре. Он пометил: «присвоение богатства». В результате рождались истории, которые можно было рассказать языком кино. Многое в его рабочих тетрадях, в том числе эскизы будущих сцен (он намеревался снимать фильм по большей части в павильонах), ему самому напоминало о «Золоте Рейна» Рихарда Вагнера. Ответственный эксперт по финансам Рабоче-крестьянской инспекции, пытавшийся оценить стоимость проекта, пришел к выводу, что хронометраж фильма займет не менее 16 часов.