— Останешься, останешься, — сказал Глеб. — Мы поможем.
— Это было бы неплохо. А кто вы, если не секрет?
— Ну, это потом, потом, кто мы, кто вы… Мы же тоже не знаем, кто ты… Ты хороший парень, это сразу видно, но так уж получилось…
— Это не твоя вина, — погрустнев, сказал Пётр, — а твоя беда… Да, но мы никуда не спешим. Можешь ещё пивка заказать. И водочки заодно.
Паша встал и подошёл к стойке.
Вернулся с тремя стопками, девушка сразу вслед за ним принесла три кружки «Августинера».
— Мы, конечно, сами виноваты. Ну, расслабились немного, думали, немцы в городе, кто ж знал, что ты русский… Мы тебя не вычислили, хе-хех…
— Вы тоже были не в косоворотках, — сказал Паша.
— Ну да, — криво улыбнулся Глеб, — но ты же слышал всё.
— Ну и что?
— А то, что… Мы для тебя раньше стали русскими, чем ты для нас.
— Это имеет значение?
— Ещё какое… Ты всё слышал, понимаешь. Всю новую схему потоков мы с Петром при тебе озвучили — так уж получилось, брат. Мы не часто по заграницам шляемся, вот и зарапортовались, ты уж прости нас, — совсем грустно закончил он и допил пиво, — это наш прокол, фак… Но нам больше ничего теперь не остаётся…
— Как что? И я чёт не понял — за что это я вас должен простить?
— Да так…
— Видишь ли, Паша, — сказал Глеб, — то знание, которое ты случайно получил в метро… как бы это поточнее выразиться…
— Несовместимо с жизнью, — подсказал Пётр. — Метро — это вообще такое место… Вот грипп там можно подхватить, птичий или даже свиной…
— Вы сами-то понимаете, что несёте? — спросил Павел и, сам себе удивляясь, стал оправдываться: — Да не видел я никакой схемы! И не слышал! Я же сто раз вам уже сказал, что я был в тот момент очень далеко, сон мне снился про Толстого…
— Про Толстого? Слышь, вообще-то он и правда с закрытыми глазами сидел, — сказал Глеб, резко повернув голову к товарищу.
— Но не с ушами же, — апатично заметил тот и сделал глоток. — Что, совсем ничего про Гибралтар не слышал?
— Даже про Гольфстрим! Ну что вы, с ума сошли, какие потоки!
— Ну и ладно. Но ты знаешь вообще, где это, Гибралтар, Гольфстрим, а?
— А вы… знаете что, — сказал Паша, — мне это надоело. Я не собираюсь больше перед вами оправдываться. Всё, всё, хватит абсурда. И платить за меня не надо, себя только не забудьте… — С этими словами Паша встал, чтобы пройти к стойке, но Пётр тоже встал и нагловато приобнял его за плечи.
— Да идите вы нах!.. — Паша попробовал скинуть руку Петра со своего плеча, но это у него не получилось. Глеб громко поцокал языком, Паша перевёл взгляд на него и увидел, что тот крутит пальцем у виска. Кому он это показывал, ему или Петру, Паша не понял, но вдруг почувствовал, что в левый бок ему упирается что-то твёрдое. Он не сразу понял, как это может быть, потому что одна рука Петра лежала на его плечах, а другая держала кружку. Но тут он заметил, что кружку рука больше не держит, а вот ему в рёбра и в самом деле упёрлось что-то узкое и твёрдое… И тут я третьей рукой, лежавшей у пояса… Но не будут же они прямо здесь… Однако он сел на стул.
Пётр тоже сел, Глеб, ещё два раза цокнув языком, улыбнулся и сказал:
— Стоп, стоп, стоп… И правда: мы что-то зациклились, да, Петь? Шутка больше не катит. Мы хотели тебя разыграть, Пашенька! Ну, чтоб веселей было, да? Знаешь, программа такая была «Розыгрыш», по Первому? Вот мы решили свою серию снять, хе-хех.
— Прости, Паш, придурков, — сказал Пётр, — это у нас от переутомления. Много было всего за последние дни, не спали, весь этот брейн-шторминг, или как его… это нервный смех такой теперь у нас, фак… Ну да всё теперь, пошутили и будет. Пистолет игрушечный, брызгалка, детям купил. Всё. Пойдём покурим? Здесь же нельзя? А курить после пива ох как хочется… На улицу выйдем, да? Или в соседний дворик, я видел по дороге, тут славные дворики такие достоевские… Или тебе Ясная Поляна, говоришь, снилась?
— Здесь на кухне можно курить, — сказал Паша, сам не понимая, зачем он это говорит. Видимо, от «придурков» — как они сами себя назвали — исходило какое-то заразное безумие… Недаром он неожиданно для себя забормотал ещё там, в метро, на прощанье (как он думал) стишок про козла и осла, который не вспоминал с детства, ну да, сам же себе и накаркал…
И вот так же он сейчас ляпнул, не думая, про кухню.
Тут же он опомнился: зачем идти с психами в полностью замкнутое пространство?
— Хотя нет, — сказал он, — я забыл, там для своих — «приват».
— Так а чем мы не свои, приват-доцент, — сказал Пётр, — у меня в роду немцы были.
— Да при чём тут, — сказал Паша, — я имею в виду: друзья заведения.
— Ну а ты-то как туда попал?
— Я вам говорил: я был завсегдатаем, меня пускали.
— Ну так если тебя пускали, то и нас пустят.
Паша кивнул, подумав, что новая барменша их всё равно не пустит, но она не обратила на них никакого внимания, а тяжёлая железная дверь с надписью «Privat» на поверку оказалась не заперта.
— Это ещё что, блять, — сказал Пётр, оглядываясь.
Всё вокруг теперь было из металла: поверхности шкафов, часть из которых, вероятно, представляла собой холодильники и морозильные камеры, а часть была просто шкафами, шкафчиками; Пётр открыл один, другой — выдвижные ящики из матового металла, и освещение было не просто тусклым, но из-за многократного отражения от многочисленных матовых граней свет был таким, как будто в кухню наполз туман какого-то лимонного цвета…
Хотя на самом деле никакого тумана или вчерашнего дымка… там как раз не было, и даже табачного запаха: вытяжка была мощной, что-то больше похожее на аэродинамическую трубу грозно нависало над газовой плитой, а потом, сужаясь, зигзагами входило прямо в противоположную стену.
— Где мы, пацаны? — сказал Глеб. — В камере хранения? Я имею в виду автоматической, не ручная кладь, а эти, б… ячейки…
— Смешно… я тоже, когда впервые здесь очутился, так подумал, — сказал Паша.
— Ну так правильно, похоже ведь на камеры.
— А знаете, как я тут впервые оказался? — спросил Паша. — Раньше была другая официантка, Софи. У неё, между прочим, было двадцать четыре татуировки, причём там пятнадцать человеческих лиц, довольно больших…
— Ух ты, — сказал Глеб.
— Между чем, между чем? — недоверчиво спросил Пётр.
Паша улыбнулся: он вдруг почувствовал себя в компании старых друзей, и его понесло:
— Я однажды, — сказал он, — сидел тут, ну, в смысле, в баре, пил пиво, ещё там было в тот момент человека два-три, все мужики. И вдруг она нам из-за стойки: «Кто со мной?» — и помахивает в воздухе здоровенным таким косяком… Те двое, или трое, отказались, а я пошёл с ней и впервые оказался в этом затерянном мире…
— И что, что дальше-то было? — сказал Глеб.
— Дальше как раньше? — сказал Пётр.
— Косяк оказался супер, — уклончиво сказал Паша, — совсем без табака, и такая правильная в нём была зелень, что я…
— Верю, — прервал его Глеб, доставая что-то из пепельницы, — вот смотрите, это ж недокуренный косой… Во дают фрицы… прикурить, хе-хех, совсем разжирели боши, б… косяки в пепельницах оставляют недобитые…
— Да это табак кто-то не докурил, — сказал Пётр, — они нищие, я ж видел, как они самокрутки крутят с махрой, — сигаретки-то дорогие, простым фрицам не по карману, вот и выкручиваются…
— Ты мне будешь говорить? На, смотри!
— А и правда, — удивлённо сказал Пётр, понюхав довольно длинный окурок без фильтра, — вот так кухня…
Он достал золотистую, а может, и золотую зажигалку, зажёг свалившийся с неба косяк, затянулся три раза и протянул Паше.
— О, хорошо, — сказал Глеб, приканчивая пяточку, — вот так и пыхнули, теперь посидим ещё на дорожку… Может, ты ещё официантку позовёшь? Очень хочется посмотреть на татуировки — между прочим…
— Так это же не та, — сказал Паша, — у неё нет тату.
— А ты откуда знаешь? — сказал Пётр. — Ты же говорил, что её видишь впервые? А теперь оказывается, что ты знаешь, что у неё там есть, а чего нет?
— Да он вообще знает больше, чем видит! — засмеялся Глеб.
— А видит больше, чем слышит, — сказал Пётр.
— А слышит больше, чем нужно, — сказал Глеб.
— Вы летите сегодня? — спросил Паша.
— Не-а, это ты сегодня летишь… Ты нам тут не путай тяжёлый дым с лёгким паром.
— Я не понимаю, — покачал головой Паша, — вы что, опять шутки шутить?
— А то! — сказал Глеб.
— Да не, какие шутки, — сказал Пётр, — в каждой шутке есть доля, иногда даже горькая…
— Она же судьба, — сказал Глеб и достал из-за пазухи предмет, похожий одновременно на водяной и на настоящий пистолет — с глушителем…
— Так это не брызгалка? — равнодушно спросил Паша, чувствуя, как дым распространяется по телу… как бы по каналам, которые он видел на схеме в кабинете иглотерапии в своём родном городке, где лечили не только иголками, но прижигали точки какой-то камышовой, что ли, полынью…
— Брызгалка-то брызгалка, — сказал Пётр, — только ты ж не знаешь, чем она брызгает…
— Ну да, воды здесь нет, — сказал Паша, — краны перекрыты… Так что, царской водкой?
— Типа того. Действует мгновенно, б… так что не ссы.
— Да я и не ссу… Хотя на самом деле охота. Ну, спасибо, что предупредили.
— Да не за что, брат, — улыбнулся Глеб и вдруг состроил гримасу и хлопнул Пашу по плечу, — ты что ж, ещё не привык к нашему казарменному юмору?!
— Привык-то привык, — сказал Паша, — но вы подождите меня минутку, я сейчас. Мне тоже надо брызнуть.
— Чего-о?
— Ну, отлить, неужели непонятно. Я сейчас.
— Э-э, — сонно сказал Пётр, — а он не сбежит? Ух, трава хороша у бошей… Дрова…
«Вот пойди их разбери, когда они шутят, когда нет?» — думал Паша…
Дверь закрывалась медленно, как будто на гидравлике, — так же было теперь у него и в голове всё устроено, но вокруг — ещё медленнее…
Он медленно подумал было, что если бы они не шутили, то не выпустили, а там бы и замочили … Он обернулся и увидел, что Пётр смотрит на него — оттуда. А может быть, показалось, освещение и в коридорчике было тусклым, и на кухоньке… Паша толкнул дверь, вошёл в туалет, подошёл к окну с непрозрачными стёклами, открыл его и увидел толстую решётку.