— Ты ничего не хочешь рассказать, Лида?
Я хотела.
Очень детально, очень подробно я рассказала ему о странных безликих людях, о моем похищении, о деревенской резиденции, о запахе кофе и даже о шубертовской Ave Maria в исполнении Робертино Лоретти.
Ивана Аркадьевича особо заинтересовали синие папки с номерами 34 и 36.
— А что там за папки? — удивился он.
— Насколько я поняла, в них должны быть протоколы каких-то совещаний от декабря 1979 года, — пожав плечами, ответила я.
Иван Аркадьевич побледнел и быстренько отпустил меня работать.
И да, похоже первоначально спрашивал он меня о чем-то другом…
В этот рабочий день произошло еще одно, совсем незначительное на первый взгляд событие, которое послужило спусковым крючком ля всей последующей истории: в коридоре, у кабинета, меня дожидался Роман Мунтяну.
С папкой в руках.
— Лида! — сказал он.
–Я! — ответила я.
— Вот, — протянул он мне папку.
— Это что? –- спросила я.
— Манифест, — прошептал он, оглядываясь. — Вычитай и напечатай в шести экземплярах. Срок — неделя.
Меня аж в пот бросило.
— А то Олимпиада уже скоро, — добавил он и ушел, не оглядываясь.
Я возвращалась с работы, уставшая, злая, как чёрт.
Возле подъезда сегодня дежурила баба Варя. Увидев меня, она как-то странно хмыкнула и вытянула цыплячью морщинистую шею в мою сторону.
Я поздоровалась:
— Лида! — всплеснула она руками, — Лида, стой, а ты знаешь…
Она заговорщицки потянулась ко мне, желая нечто эдакое рассказать, но тут вдруг дверь подъезда открылась и оттуда арктическим ледоколом выплыла Нора Георгиевна. По общей растрепанности, сбитым на сторону очкам и небрежно наброшенной мятой (!) кофте, было ясно, что ей сильно не по себе. Странно, но Лёли с ней не было (обычно в это время она ее выгуливала, и по педантичности этих прогулок можно было сверять часы).
— Лидия! — вместо приветствия пригвоздила меня к месту Нора Георгиевна. — Хочу заметить! И это притом, что лично к вам я претензий не имею! Но! Ваша эта соседка, Римма Марковна!
— Что Римма Марковна? — мои руки похолодели.
— Это просто безобразие, как она себя ведет! — возмущенным голосом сообщила Нора Георгиевна, дрожащими руками поправляя очки, — шумит, нарушает общественный порядок!
— В смысле нарушает?
— Представьте себе, она открывает окно и громко разучивает со Светланой стихи Бальмонта. А я же их терпеть не могу. Органически! И вы знаете это! И она знает! Ладно, я свое окно закрыла, хоть и жарко. Но и этого оказалось мало этой ужасной женщине! Понимаете, Лидия, ведь Светочка еще ребенок, она же еще не понимает! А теперь представьте только, вот сегодня все утро она играет во дворе, а когда я иду в химчистку — начинает мне декламировать Бальмонта! Потом я иду на рынок — и опять Светочка мне декламирует Бальмонта! Громко. На весь двор!
— Эммм… — пролепетала я, не зная, смеяться или плакать. — Извините.
— Но это еще не все, — продолжала жаловаться Нора Георгиевна, — сегодня Римма Марковна, прямо с утра, прошлась по всем соседям и получила их письменное согласие, что Света теперь будет заниматься музыкой по полтора часа в день и они претензий иметь не будут. Ну, все подписали. И я тоже подписала! Понимаете, я тоже! Музыка — это же хорошо. Моцарт, Вивальди… Так можете себе представить, Лида, мы же все думали, что будет фортепиано, или виолончель, ну, пусть даже скрипка. Но! Она купила Светлане барабан!
— Как барабан? –сдерживая рвущийся хохот, спросила я.
— Да, барабан! — ноздри Норы Георгиевны гневно раздулись. — И теперь каждый день, ровно с 13.30 до 15.00, когда у меня дневной сон, этот ребенок будет греметь в барабан. Сегодня уже гремел! Целых полтора часа подряд! Лидия, поймите, я же не могу так отдыхать, у меня нервы!
— Ох, — только и смогла сказать я.
— Но этого ей тоже мало! Мало! — всплеснула руками Нора Георгиевна. — Лёля, как оказалось, очень нервно реагирует на барабан. И вот все эти полтора часа, с 13.30 до 15.00, Светочка марширует по квартире, стучит в барабан и громко декламирует Бальмонта, а моя Лёля истошно воет. Целых полтора часа. Я думала, что сойду с ума!
— Нора Георгиевна… — осторожно начала я, пытаясь сформулировать подходящие извинения, но была решительно перебита возмущенной соседкой.
— А потом! Потом она подговорила Светочку, и та выкрасила всю Лёлю зеленкой! — глаза Норы Георгиевны налились слезами, — Мне теперь выгуливать ее перед соседями неудобно. Приходится ждать темноты. У Лёли истерика!
Всё! Капец!
Я решительно шагнула в подъезд. Ну, Римма Марковна, ну, погоди!
Глава 15
Решительно и неотвратимо я устремилась домой. Всё, Римма Марковна, достала!
Взлетев на свою площадку (в буквальном смысле), я чуть не снесла соседа: Иван Тимофеевич как раз выходил из квартиры с двумя тяжеленными авоськами, набитыми литровыми банками с крыжовниковым вареньем (очевидно в подвал нес, а тут я такая). Повезло, что он успел сгруппироваться и урожай варенья не пострадал.
— Лида? — удивился моему состоянию сосед, — Что опять случилось?
Я затормозила. Внутри все клокотало.
— Зайди-ка, — вдруг пригласил он и распахнул дверь.
Отказывать соседу и работодателю было невежливо, и я зашла.
— Рассказывай! — велел Иван Тимофеевич на кухне, и налил мне чашку чая.
— Да вот, вернулась домой, а тут Нора Георгиевна такое понарассказывала! Иду убивать Римму Марковну, в общем, — хмуро поведала я, яростно размешивая сахар.
— Это ты о подъездной филологической войне, что ли? — хмыкнул сосед и пододвинул мне розеточку с вареньем.
— Уже все знают! — выпалила я и нервно сделала глоток чаю.
— Лида, а ты не думала, что Нора Георгиевна.. эммм… несколько субъективно.. и дозированно… подает тебе эту ситуацию? — прищурился Иван Тимофеевич, — и что ты тоже — орудие в ее руках…?
— Как так? — удивилась я.
— Тебе фамилия Вилембовская-Шутко о чем-то говорит?
Я отрицательно покачала головой.
— Ну вот, а еще на филолога поступила, — укоризненно поморщился Иван Тимофеевич и подлил мне еще чаю, — Да будет тебе известно, Лидия, что наша многоуважаемая соседка — выдающийся литературовед. Мастер художественного перевода. Более того, признание общественности она получила как раз в том числе и за переводы Бальмонта.
Я чуть чаем не подавилась.
— Вот видишь, — хитро ухмыльнулся Иван Тимофеевич, постучав мне по спине, — сама подумай, как можно полжизни переводить Бальмонта и рассказывать всем, что ты его ненавидишь?!
Я откашливалась, переваривала новость и не знала, что ответить.
— И что плохого в том, что Римма Марковна взялась за воспитание Светы? Музыка, чтение классической литературы — это разве плохо для формирования личности ребенка?
Говорить я пока не могла, поэтому лишь согласно кивнула, мол не плохо, отнюдь.
— Так за что ты хочешь убить бедную Римму Марковну? — поинтересовался Иван Тимофеевич.
— Она Свету подбила на барабане стучать, когда Нора Георгиевна спит, — начала перечислять я, — Лёлю вон перепугала, еще и зеленкой покрасила…
— Какая ерунда! — отмахнулся Иван Тимофеевич, — Нора Георгиевна спит только тогда, когда людям что-то надо делать. Она тогда срочно спит. Вон Ивановы с пятой квартиры ремонт делали, так там война началась похлеще филологической. И Нора Георгиевна их победила, можешь себе представить, хоть там вся семья — спортсмены-тяжелоатлеты.
— А Лёля? — неуверенно протянула я.
— А что Лёля? — хмыкнул Иван Тимофеевич, — Сейчас жара, Нора Георгиевна ее еще на прошлых выходных постричь хотела. Под машинку. Она каждое лето так делает. Вот сегодня пусть и пострижет.
— Но ведь Римма Марковна учит Светку пакостить! — не поддавалась на уговоры я, — учит ребенка плохому! Вредить животным!
— Ну так сама спроси Светку, зачем она покрасила Лёлю.
— И спрошу, — мрачно пообещала я. — Я с них со всех спрошу. Включая Нору Георгиевну.
— А вот это ты зря, — не согласился со мной Иван Тимофеевич. — Как ты думаешь, зачем Нора Георгиевна войну эту затеяла?
Я пожала плечами.
— Все просто, — пояснил сосед, — Ей одиноко. Ужасно одиноко. Многие люди, кто выходит на пенсию, занимаются внуками, семьей. А у нее муж давно уже умер, сын уехал куда-то на Кудашхскую ГЭС работать, уже года три не приезжает.
Я цедила остывший чай и пыталась осмыслить все это.
— Другие грядками-огородами занимаются, варенье вон варят, — продолжил Иван Тимофеевич и кивнул на авоськи с вареньем. — Но варенье тоже для кого-то хочется варить, а не для себя. А у нее кроме этой собачки ничего больше и нету в жизни. А тут по соседству такая же Римма Марковна появилась, у которой мало того, что есть ты, а теперь внезапно еще и Светка. Вот Нора и обзавидовалась, что у той считай внучка есть, семья. Есть кого любить и тетешкать. Пожилым людям ведь нужность нужна. От хронического одиночества они гаснут и умирают. От тоски умирают.
— Ну так пусть бы ходила тоже ее нянчила, никто ж не запрещает, — осторожно сказала я.
— Так Римма Марковна ее к своему сокровищу не подпускает, — вздохнул Иван Тимофеевич. — Как Кощей над златом чахнет, над Светкой, да над тобой тоже, вот Нора ей и завидует люто, и заодно тебя против нее настраивает.
–У-у-у-у..! — простонала я, схватившись за голову, — я с ними скоро сойду с ума!
Иван Тимофеевич сочувственно рассмеялся.
Разговор плавно перетек на редакционные дела, на мою колонку. Мы поболтали еще какое-то время, и я заторопилась домой.
— Так что, выходит, что Римма Марковна вообще не виновата? — уже прощаясь, спросила я.
— Ну, разве только в том, что она учит Свету стихам Бальмонта исключительно в переводе Ванечки, моего старинного друга, с которым у Вилембовской-Шутко давняя творческая конфронтация и, как следствие, непримиримая вражда. Как раз по поводу интерпретации творчества Бальмонта при художественном переводе они и воюют, — поблескивая глазами усмехнулся Иван Тимофеевич и, проказливо крякнув, потер руки.