— А у вас — еще десять минут, — отреагировала я равнодушно.
— Лидия… Степановна, — Валеев стал очень серьезен, — ситуация на самом деле непростая…
Я скептически приподняла бровь.
— Да! Непростая! — рассердился Валеев. — Мне не с кем оставить Светлану. В интернат я отдавать ее не хочу, а этой дуре — Элеоноре Рудольфовне банально не доверяю. Как и Ольге. Я слишком долго закрывал на всё это глаза. Отдаривался деньгами и подарками. А ребенка же воспитывать надо!
— Ну так воспитывайте, — изумилась я. — Вы — отец Светы. Ее законный представитель. Так кто вам не дает заниматься нею сколько угодно?
— Я не могу, — потупил взгляд Валеев.
— То есть я — могу, а вы — не можете? — хмыкнула я. — Любопытненько.
— Вы не знаете всего, — вздохнул Валеев, — у меня нет времени…
— То есть месяцами кататься по Адлерам и Пицундам вы спокойно время находите, а собственным ребенком заниматься — времени сразу нет? Или каких там еще ресурсов не хватает?
— Мы в Сочи были, — поправил меня Валеев.
— Да хоть в Гондурасе! — вспылила я. Достал он меня уже.
— Лидия Степановна, — умоляюще посмотрел на меня Валеев. — Ситуация действительно очень серьезная. Я постоянно то в командировках, то до ночи на работе. Свете нужен регулярный нормальный присмотр. И только вы в данной ситуации можете мне помочь. Умоляю, помогите!
— Почему это только я? — в некотором обалдении я посмотрела в наполненные тревогой глаза Валеева. — Ваша супруга, Юлия вроде, она что — больная? Не может? Забирайте Светку в свою семью и воспитывайте ее сколько угодно. В любом случае, даже если Юлия окажется плохой мачехой, то это будет лучший вариант, чем Ольга и Элеонора Рудольфовна.
— Вы правы, — вздохнул Валеев. — Но дело в том, что мы с Юлией расстались. Завтра подаем заявление на развод.
— Сочувствую, — сказала я равнодушно.
— Поэтому вопрос со Светой остается открытым.
— Дак новая жена может воспитывать вашего ребенка! — воскликнула я, — Или вы только таких как Ольга и Юлия выбираете? Ну, так поставьте очередной будущей жене условие, что Света будет жить с вами. Если очередная жена начнет крутить носом — заведите няню. Ту же Римму Марковну, к примеру. Она с удовольствием пойдет. Одинокая старушка, очень интеллигентная. В конце концов вы вполне можете купить отдельную квартирку рядом, поселить там Свету с няней и навещать их, раз ваши жены столь суровы к этому ребенку.
— Дак я по этому поводу и хотел с вами поговорить, — сообщил Валеев и добавил будничным тоном, — Лидия Степановна, насколько я знаю, вы послезавтра получите развод с Горшковым. И станете свободной женщиной. А я — через месяц. Я предлагаю — давайте поженимся.
Я охренела.
Видимо, Валеев увидел в моих глазах жажду убийства, потому что торопливо воскликнул:
— Постойте, Лидия Степановна! Брак будет фиктивным. Мы распишемся, вы сможете официально удочерить Светлану. Жить будем, как и раньше — каждый сам по себе. Я всем вас обеспечу, поверьте, у меня огромные возможности. Поживем хотя бы год. А потом, если вы или я полюбим кого-то — то я сразу же дам вам развод.
— А смысл? — буркнула я.
— Свету никто не сможет отобрать у вас, — вздохнул Валеев. — Ни Ольга, ни ее братик, ни мамочка. Что скажете?
Я подошла к двери, рывком распахнула ее и сказала кратко и ёмко:
— Вон!
Глава 29
Валеев ушел восвояси, и я сидела на кухне, тупо уставившись на стакан с остывающим чаем. Какая-то эмоциональная пустота накрыла меня так, что даже дойти до своей комнаты сил не было. За окном бушевала гроза, давление упало. Хорошо, хоть было поздно, и соседи расползлись по комнатам.
Я перевела бездумный взгляд на свои руки. То есть руки-то Лидочкины, но я уже привыкла к ним, поэтому называю — «свои». Короткие пальцы, грубоватая форма кисти. Да уж, не аристократка Лидочка, от сохи сиволапая, как говорится. Надо бы хоть на маникюр сходить, что ли. Но там только красным лаком ногти красят. Нет, не пойду, сама лучше сделаю…
Я сидела, а в голове струился какой-то джойсовско-прустовский поток сознания (да какой там поток, так, вялый ручеек), ни единой внятной мысли, всё какие-то обрывки, полуобразы, что ли. Полное эмоциональное истощение, когда вообще ничего не хочется. Вдруг дверь скрипнула и на кухню, шаркая, вошел Петров.
— А, Лидка! — апатично махнул мне рукой сосед, — у тебя пошамать чего-нибудь найдется? А то я совсем на мели, последний раз только вчера утром ел.
— Сейчас, — я открыла холодильник и вытащила оттуда литровую банку, заполненную до половины борщом (Римма Марковна меня подкармливает, знает, что на кухне в коммуналке готовить неудобно и носит мне еду в баночках).
Петров взглянул на борщ и громко сглотнул.
— Федя, ты борщ будешь? Римма Марковна утром приготовила. Только у меня без сметаны.
— Буду! — поспешно воскликнул Петров, который при виде еды воскресал прямо на глазах.
— Сейчас, подожди секунду, я разогрею и тарелку из комнаты принесу, — сказала я, — а то Ольга всю старую посуду так изгадила, что я ее выбросила, а из дома только одну тарелку принесла.
— Не надо мне тарелку! — воскликнул Петров, радостно потирая руки, — и греть не надо! Давай сюда, я так съем, из банки. Ложка у меня есть.
Я пожала плечами и поставила банку перед соседом на стол.
— Мммм, какое блаженство, — зачавкал Петров, зажмурившись от удовольствия. — Римма Марковна лучшая кухарка в мире!
— Ей только это не скажи, — усмехнулась я и положила перед Фёдором порезанный хлеб. — Ешь, давай.
На минуту воцарилось молчание, периодически нарушаемое громким хлюпаньем Петрова, жадно поедающего борщ.
— Слушай Лидка, — сказал Петров после того, как банка опустела, и тщательно облизал ложку, — я тут спросить хотел…
— Спрашивай, — я забрала банку и принялась ее мыть. — Ложку давай сюда. Тоже помою.
— Не! Не надо, — отмахнулся Петров, — я же облизал ее. Зачем мыть?
Я пожала плечами и закрутила кран.
— Так вот, Лида, я про мужика этого…
— Какого мужика? — я развернулась к Петрову, который утянул мой стакан с недопитым чаем и принялся допивать его.
— Который к тебе приходил только что, — сообщил Петров и, отпив чай, скривился, — фу, ты почему без сахара это пьешь?
— Не люблю с сахаром, — отмахнулась я и переспросила, — так что с мужиком не так?
— Да я всё слышал же, — потянулся Петров и в два глотка допил чай. — Вы дверь не прикрыли. Так вот, что я тебе хочу сказать, Лидка. Ты зря его выгнала. Да еще и так грубо.
— Тебя это уж точно не касается, — отрезала я ледяным тоном и развернулась уходить, — стакан потом на холодильник Риммы Марковны поставишь. Я утром помою.
— Подожди, Лидка, — сказал Петров. — Да стой ты!
Я остановилась, и раздраженно посмотрела на соседа. Еще и этот сюда же.
— Чего? — нелюбезно спросила я.
— Лида, слушай, — очень серьезно посмотрел мне в глаза Петров, — ты же сама знаешь, что я тебе зла никогда не желал. Так что послушай меня внимательно. Я тоже мужик. И вот что я тебе скажу, по-нормальному. Не будет мужик приходить к бабе ночью и такое просто так предлагать. Ты же его хорошо рассмотрела?
Я кивнула с недоумением.
— А на себя в зеркало ты давно глядела?
Я скривилась и не стала отвечать. Да, Лидочкино тельце и мордашку я привела в относительный порядок. Но не Мэрилин Монро она, отнюдь.
— А теперь сама подумай, — продолжил Петров серьезным голосом, — если такой красивый и богатый мужик, а я даю сто, на такого любые бабы гроздьями вешаются, приходит к такой как ты и предлагает ей замуж. Хоть и фиктивно, — добавил Петров, видя, как я дёрнулась, — так это говорит только о том, что у него очень серьезно подгорело и выхода другого нет.
— Так это его проблемы! — фыркнула я, — я вам тут что, Чип и Дэйл, чтобы спешить на помощь?
— А что это — чипидэйл? — спросил Петров.
— Аллегория это, забудь, — отмахнулась я (блин, надо следить за языком).
— Поговори с ним, — сказал Петров. — Там что-то такое есть. Я это нутром чую.
— Да Светку мамочка Горшкова опять забрать хочет… — хмыкнула я. — Задолбали они уже через ребенка манипулировать.
— Он — отец и ничего эта грымза Рудольфовна против него не сделает, — покачал головой Петров, — а раз он даже разводится, чтобы жениться на тебе — значит там что-то не то. Что-то другое. Поговори с ним!
Я молчала, рассматривая свои ногти.
— А тебе, Лидка, защита серьезного мужика не помешала бы. Горшковы же не остановятся, сама понимаешь.
Я понимала.
На работу я чуть не опоздала. Практически проспала. Но надела новое шифоновое платье цвета ванили и прическу сделала «на ура». Так что в эту войну я вступаю при полном параде. Как и положено генералу.
Я устроилась на рабочем месте и принялась печатать очередную бумажку. Внимательно сверяясь с написанным кем-то от руки черновиком (ужасный почерк!), я на какое-то время выпала из реальности, утратила контроль над окружающей обстановкой. И обнаружила это, когда над головой раздался знакомый голос:
— Горшкова!
Я вздрогнула и подняла голову.
Вокруг моего стола собралась целая делегация из лучших представителей (точнее представительниц) депо «Монорельс». А проще говоря — Щука, Швабра, Лактюшкина, Акимовна и еще две бабы с бухгалтерии. И все они со злорадным предвкушением взирали на меня, как гельминтолог на особо отвратительный вид паразитических червей.
— Что Горшкова? — спросила я.
— На каком основании ты прогуляла вчерашнее собрание? — обвиняющим тоном рявкнула Щука.
А все бабы посмотрели на меня с таким осуждением, словно я осквернила священное место, причем самым гнусным способом.
— К сессии готовилась, — ответила я.
— Сессия — зимой! — возмутилась Лактюшкина, пытаясь отдышаться (бежала она что ли?).
— Знаю, — согласно кивнула я, — но я серьёзно отношусь к учебе и готовиться начала уже сейчас.
— Не паясничай, Лид