— А вы знаете причину, почему меня мать так ненавидит? — сформулировала я вопрос (странно, это мать Лидочки, не моя, но вот я задала вопрос вроде как простой и не касающийся лично меня, а в горле аж ком появился и руки отчего-то задрожали).
— Ну так… — принялась выкручиваться бабка Райка.
— Да говорите, я и так знаю, просто хочу с общественным мнением сравнить, — дипломатично пришла на выручку в щекотливой ситуации я.
— Ну, раз знаешь, — недоверчиво взглянула на меня старушка, но, не найдя ничего подозрительного во мне, осторожно продолжила, — Лариску-то она любит, когда родила, так уж с нею тетешкалась, словно с куклой. А как ты появилась, все думали, что с тобой ещё больше должна, второе дитя, оно же всегда более любимое, уже мамка понимание есть, что к чему…
— И почему? — вернула я бабульку ближе к теме.
— Так это… — смутилась вдруг старушка. — Шурка, говорят, нагуляла тебя. Степан-то он мужик хороший, но покорный, как телок, слова поперёк лишний раз не скажет. А нам же, бабам, в мужиках огонь нужен… ну, ты понимаешь же…
— Угу, — поддакнула я.
Вот оно что. Я примерно так и подозревала.
— А к нам в село парторг приехал, из города, — продолжила заливаться соловьем старушка: от переизбытка эмоций лицо её раскраснелось, глаза горели, в эту минуту, казалось, она помолодела лет на десять. — Молодой, красивенный. А как он на баяне играл — слушать, не переслушать! Все девки за ним умирали. А он как Шурку увидел и всё — на остальных ослеп. А она замужем же была, и Лариске её годика полтора было уже.
Старушка мечтательно вздохнула и продолжила:
— А какая у них любовь была. Как в кино. Идёт Шурка по селу, словно пава. Коса у неё толстенная, сапожки — лакированные ей Степан из города привёз — красавица в общем. А парторг этот стоит за забором и только смотрит ей вслед. А глаза у него такие синие-синие. И тоскливые-тоскливые. Она идёт по селу, а он за ней — провожает значится. Но издалека. Вежество блюдет.
— А как же…? — запнулась я.
— Да он ей так проходу полгода не давал, взглядами этими, — ответила бабка Райка, — а потом Степан на переобучение в город, на курсы, поехал, на два месяца. Их тогда всех молодых отправили. Строго у нас с этим было. Вот и он уехал. А Шурка сама осталась. И тут у них всё и случилось.
— И что?
— А то! — как-то слишком уж сердито проворчала старушка, — гулять-то он с ней погулял, намиловался, сколько хотел, а потом его куда-то в аж соседнюю область перевели, вот он и уехал, даже не попрощался. А потом Степан вернулся и она поняла, что непраздная. Совестно ей перед Степаном и людьми, вот она в петлю и полезла. Но тут Степан в хлев зашел, успел вытащить. А людям сказали, что, мол, не было у них ничего и дитя, то есть ты, — его, Степана. Простил он, значится, Шурку. И тебя как свою родную принял. Вот только Шурка себя не простила и заодно тебя возненавидела. А перед людьми — тихоня тихоней. Но от людей-то ничего не скроешь. Люди всё знают…
Я не нашлась, что сказать на это.
Остаток дороги проехали в молчании.
Уже в самой деревне я не выдержала и спросила:
— Так я, выходит, не Степановна?
— Эдуардом звали его. — ответила баба Райка. — А так-то Степановна. Степан тебя на себя записал.
— А фамилию его вы знаете?
— А чего ж не знать? Я тут семьдесят три года живу — всё село знаю.
— И какая у него фамилия.
— Беляев.
Я выгрузила словоохотливую попутчицу у её ворот и поехала к дому Скобелевых. Разговор предстоял нелёгкий.
— Явилась не запылилась! — буркнула Лидочкина мать.
Заслышав шум от автомобиля, она вышла на улицу и сейчас поджидала меня, уперев руки в бока, с самым что ни на есть решительно-агрессивным видом.
— Добрый день, — поздоровалась я, выйдя из машины и не ожидая, впрочем, ответной любезности.
— Ты почему это домой не являешься?! — возмущённо высказала мне Лидочкина мать. — Сколько времени прошло, а тебе и дела до нас нет! Машину зато вон купила! Вырядилась, как фифа, а то, что у матери, может, на хлеб и копейки нету — это тебя совсем не волнует!
— Машина мне от мужа досталась, — спокойно парировала я. — Он, кстати, умер. Что же вы, мама, на похороны не приехали? Дочь поддержать.
— Да ты! — побагровела Шурка и запнулась, исчерпав контраргументы.
— А насчет помощи — так у вас же ещё одна дочка есть, Лариска. Всё равно вы только ей помогаете, так чего я зазря на вас батрачить должна?
— Поговори мне ещё! — рявкнула Шурка, заметив, как на шум начали выглядывать их своих дворов соседи. Да уж в деревне бесплатное представление можно увидеть не часто.
— А что «поговори»? — не стала молчать я, — Лариса — любимая дочь, а я — ненавистная. Вы только её любите. Так зачем я буду приезжать в дом, где меня ненавидят?
— Да ты…! Ты! — на мать было жалко смотреть, но я решительно пёрла к финишу, где на горизонте виднелась огромная точка над «i».
— Кстати, что там с отцом? Где он?
— Дома вон сидит, — зло фыркнула Шурка, — где ему быть.
— Чем он заболел? — спросила я, — в больницу его возили?
— Два пальца на ноге он сломал, гипс наложили, скоро снимать уж будут, а так что с ним станется, — отмахнулась Шурка и вернулась к волнующей её теме. — Надо свеклу зачищать, быстро переодевайся, сейчас Лариска подойдёт — пойдём на поле, я в этом году всего два гектара взяла, должны до завтра управиться. А завтра прямо с утра кабаки собирать будем, я бабкин огород застреляла, большой урожай получился, за завтра, может, и не управимся. Так ты позвони на работу и возьми на неделю отпуск, а то работы много…
— Нет, — тихо сказала я.
— … и фасоль потеребить надо, — продолжала Шурка, не слыша меня, — а возле дома огород лопатами копать будем, не хочу опять трактор загонять, в прошлом году он мне саженец груши сломал, хороший сорт такой был, так что будем в этом году руками…
— Нет, — уже громче повторила я, — Я не буду вам ничего помогать. И не останусь.
— Как это ты не будешь? — вытаращилась на меня Лидочкина мать с таким видом, словно я привидение.
— Вот так не буду, — спокойно ответила я. — У меня работа. Тяжелая. Выходные маленькие. Отдохнуть нормально не успеваю. Своя семья же ещё есть. Кроме того, я учусь в институте. На следующей неделе экзамены у меня, готовиться надо.
— Не, ну ты гля! — заверещала Шурка, развернувшись к соседям и указывая на меня пальцами, — родила на свою голову уёбище какое! Родной матери оно помогать не хочет! А как я тебя кормила, растила — так меня никто не спросил — хочу я или не хочу! А теперь оно выросло и концерты мне тут устраивает! Я тебе поустраиваю! Сейчас как возьму дрын, как перекрещу — так неделю на жопе сидеть не сможешь!
Она завелась и кричала все громче и громче, брызгая слюной и тыкая на меня пальцами.
— О! Ты смотри! Явилась! Тварь! — на сцене появилось новое действующее лицо — Лариска.
Увидев меня, она пришла в неописуемую ярость и некогда красивое, а нынче обрюзгшее, лицо ее так перекосило, что на него было страшно смотреть.
— Пусть эта дрянь скажет, куда она моего Витьку увозила?! Что он потом приехал и пить каждый день начал?! — верещала она. — Куда?! Отвечай, мразота! Дрянь! Скотина! Что ты с ним сделала?!
Я благоразумно не стала вступать в полемику, ждала, пока коллективная истерика лидочкиных родственниц исчерпает себя, чтобы закончить диалог.
Однако лидина мать и сестра так не считали и заводились всё больше и больше. Наконец, Лариска, видя, что я не боюсь её и не реагирую, подскочила ко мне и размахнулась в попытке уцепиться мне в волосы. Но не зря я в прошлой жизни целых два года ходила на айкидо, может, драться я так и не научилась, но как уворачиваться — это вбивали в нас намертво. Поэтому я плавно перетекла в сторону, а Лариска, потеряв опору, со всей дури пролетела мимо и с размаху врезалась в калитку. Жалобно скрипнули петли, и деревянная конструкция вместе с Лариской влетела во двор. Послышался стук от падения и вопль Лариски:
— А-а-а-а-а! Убили! А-а-а-а-а!
Шурка охнула и вбежала во двор, откуда донеслись её причитания и рыдания лидочкиной сестры.
Мда, внятного диалога с этими женщинами не получилось.
Ну что же, я, по крайней мере, попыталась. Совесть моя чиста.
Я заглянула во двор — Лариска сидела верхом на калитке и рыдала, размазывая слёзы по щекам. Рядом с ней стола Шурка и что-то ей выговаривала. Убедившись, что все живы, я вытащила из автомобиля сумки с подарками, аккуратно поставила их у калитки, села обратно в машину и поехала домой.
Жаль, что с лидочкиным отцом не попрощалась, но так даже лучше.
В общем, страница с родственниками Лидочки из деревни Красный Маяк была перевёрнута.
Надеюсь, навсегда.
А на работе, прямо с утра состоялся «глобальный» разговор с Зоей. Она как раз тоже вернулась из отгулов и жаждала поделиться результатами:
— И вот я подумала — не хочу я быть замужем! — взахлёб рассказывала Зоя, как не в себя поглощая ватрушки с творогом, которые заботливо сунула мне Римма Марковна (совесть её, видимо, за интриги в Малинках замучила). — Не хочу жить с человеком, от которого меня отворачивает. Даже если он пить перестанет, то все чувства давно прошли, выплаканы по ночам в подушку под его пьяный храп.
— А дети? — задала вопрос я и тут же пожалела об этом.
— Я долго думала, понимаешь? — завелась Зоя. — Он же детьми меня по рукам-ногам связал. Знает, что пока дети с ним, я никуда не денусь. В общем, я проревела все эти дни, Лидочка, и, наверное, выплакала всё, что было.
— И что?
— Я решила так, — вздохнула Зоя. — Пусть дети остаются с ним, если суд встанет на его сторону. Это же и его дети. Он отец и имеет точно такое же право на них, как и я.
— Ты в своем уме? — если честно, я ожидала всего, но не такого.
— Да, в своем, — невесело усмехнулась Зоя. — Я не хочу и не буду бороться и воевать с ним. Потому что я не хочу делать детей заложниками ситуации. Они не виноваты. Если он оставит их у себя — значит, я буду платить алименты. Как положено платить, покупать одежду.