— Алё! — сказала я.
— Лидия? — раздался в трубке знакомый голос.
— А кто это?
— Иван Тимофеевич, сосед ваш.
— Здравствуйте, Иван Тимофеевич. Как дела у вас? Что случилось?
— Да вот, Лидия, помощь твоя требуется, — торопливо заговорил в трубку Иван Тимофеевич. — У нас спецкор заболела, а второго отправили в командировку. А нам нужен материал, причем срочно. Могу я попросить тебя помочь? Там нужно съездить, собрать материал и потом написать статью. Небольшую. Но сегодня. Газета ночью должна уйти в печать. Выручай, пожалуйста!
— Да, конечно! — откликнулась я. Не помочь соседу, который тыщу раз выручал меня, я не могла. — Говорите, куда ехать и что надо конкретно?
— Спасибо тебе, Лида! Выручила! — закричала трубка, — записывай адрес, улица Маяковского, дом восемнадцать, это текстильное предприятие, но тебе нужен конкретно трикотажный цех, там сразу видно, крыша такая синяя, не ошибёшься. Паспорт не только забудь, на проходной тебя пропустят, я позвоню, но показать всё равно надо. Интервью возьмешь у мастера-технолога и у двух-трех работниц, на твой выбор. Нужно показать перспективы легкой промышленности. И какая это работа, чтобы туда люди хотели идти.
— Поняла, пиар нужен, значит…
— Что?
— Ничего, это я так, — сказала я, — Всё сделаю как надо.
— И это, ты после работы можешь, — добавил Иван Тимофеевич, — там они в две смены работают.
— Хорошо, — сказала я и в трубке раздались гудки.
После окончания рабочего дня, я выскочила из депо сразу под рёв гудка, прыгнула в машину и покатила в сторону улицы Маяковского. Хоть Иван Тимофеевич и говорил, что можно в любое время, я решила «отстреляться» сразу. Быстрее возьму интервью — быстрее напишу заметку — быстрее освобожусь.
Здание номер восемнадцать было типичным блочным строением невыразительно-серого цвета. Над входом висел алый транспарант с надписью:
БОЛЬШЕ ОТЛИЧНЫХ ТКАНЕЙ СОВЕТСКОМУ НАРОДУ!
Рядом, на небольшой табличке значилось: «Ткацкий цех № 2 текстильного льнопредприятия 'Свободный пролетарий».
Я вошла на проходную, показала паспорт бодренькой старушке на вахте и, немного поплутав по коридорам, где на стенах висели любопытные плакаты, типа «Пятилетку в три с половиной года!» или «Пренебрегать овцой невыгодно и глупо: овца — и шерсть, и мясо, и тулупы!», нашла-таки искомый цех.
В большом помещении одновременно работали десятки ткацких станков, шум стоял такой, что приходилось перекрикивать:
— Кто у вас мастер-технолог? — спросила я высокую брюнетку в красной косынке.
— Я, — гордо ответила она.
— Я из нашей городской газеты, — представилась я, — давайте отойдем куда-то, где не так шумно. Я возьму у вас интервью. Это не займёт много времени.
При этих словах немного спесивое выражение лица девушки сменилось на доброжелательное, в глазах запылал восторг:
— Да, конечно! Давайте пройдём вон туда.
Мы очутились в небольшом подсобном помещении, куда не долетал адский шум от верстаков. Я начала интервьюирование:
— Расскажите о себе.
— Я сама из деревни Бязино, — чуть виновато скривилась девушка, — После окончания техникума легкой промышленности, я пришла сюда, на комбинат. Меня сразу поставили мастером, потому что я проходила здесь практику и хорошо себя показала. Потом вышла замуж, пошли дети, и мне пришлось перейти в рабочий класс. Я занималась снятием пуха с работающих прядильных станков при помощи особой электоиглы. И я обслуживала сперва по десять, а потом по четырнадцать машин одновременно. Сейчас дети подросли, и я опять стала мастером.
— И как? Вам нравится ваша работа? — спросила я, чтобы хоть что-то спросить. Объем работы впечатлял. Причем скучной работы, пыльной и с аллергенами.
Девушка что-то невнятно пробормотала.
— А о чём вы мечтаете? — спросила я.
— Хочу югославскую стенку, — скромно ответила она и я свернула интервью.
Аналогичная ситуация повторилась и с работницами. Удалось только выяснить, что красные косынки им выдают за особые успехи, типа знак отличия у них такой.
Я шла на выход среди этого царства ситца, сатина, фланели, бязи, сорочечной и махровой ткани, среди россыпей дамских рейтузов, береток, носков и кофт. Я задыхалась от пыли и почти оглохла от шума.
На выходе у проходной я вдохнула свежего воздуха, и тишина на улице показалась мне оглушительной.
За статью я не переживала, распишу так, что все будут думать, что здесь Эльдорадо, мне не сложно. Меня расстроило всё это суммарно.
Домой я вернулась в глубокой задумчивости.
— Лида, ты чего такая? — забеспокоилась Римма Марковна? Ты не заболела? Или на работе что?
— Да нет, всё нормально, — я рассказала о посещении ткацкого комбината и свои впечатления.
— Это ещё что! — хмыкнула Римма Марковна, — у них там как на курорте — тепло, чисто, зарплату платят, комнаты в общежитии дают. А вот я в юности, чтоб прокормиться, тоже в такой цех пошла. Только ткала я брезентовое полотно. Можешь представить.
Я не могла.
Вечером я сидела у себя в комнате за столом и писала статью в газету. В цехе я взяла некоторые документы, чтобы расписать статью. Среди них был журнал со списками работниц, кому предоставили комнату в общежитии. Я вчитывалась в написанные от руки строчки и среди фамилий обнаружила имя Веры, которая пыталась мне внушить, что она — это Лида.
Получается она не вняла угрозам Будяка и не уехала из города.
В то, что она отстанет от меня я не верила. Ей уже один раз удалось пошантажировать меня и на какое-то время это было успешно, поэтому она будет делать это раз за разом, в надежде на нужный результат.
Вот ведь засада!
Римме Марковне я решила пока ничего не говорить. Как-то так все складывалось, что жизнь сама меня подгоняла — «мол, пора ехать покорять Москву! Ты уже засиделась тут, Лида!». И я, незаметно даже для самой себя, засобиралась.
А на следующий день, прямо с утра меня вызвал Иван Аркадьевич.
Вся в непонятках, вроде же всё выполняю, работаю хорошо, я вошла в его кабинет.
— Лида! — воскликнул он, сердито нахмурив брови, — ну что у тебя всё время, как ни одно, то второе?!
— Что не так?
— Вот, полюбуйся! — он швырнул мне распечатанный конверт.
Недоумевая, я вытащила примятое письмо, вчитавшись в корявые строчки. Я присвистнула — писала мать Лидочки, Шурка. В письме она жаловалась, что я отбилась от рук, не выполняю свой долг перед престарелыми родителями, не помогаю, и просила повлиять и вернуть меня в лоно семьи.
Чертыхнувшись, я отбросила письмо на стол.
— Что будем делать? — спросил Иван Аркадьевич.
— Да что тут делать? — пожала плечами я, — послать их на три буквы и работать дальше.
— Не получится послать, — покачал головой Иван Аркадьевич.
— Почему это? — не поняла я.
— Во-первых, они прислали мне копию, а еще одно такое же письмо они послали в горисполком. Ты понимаешь, что это значит?
Я обречённо кивнула. Сволочная Шурка подсиропила мне на всю жизнь. Если там дадут ход письму, то на моей карьере можно ставить крест.
— А во-вторых, они — твои родители, — грустно сказал Иван Аркадьевич. — И так поступать с родителями нельзя.
— Иван Аркадьевич! — взвилась я. — Да они сами…
— Знаешь, Лида, — перебил меня шеф, — какие бы они у тебя ни были, они у тебя есть. А вот у меня — никого не было. Даже таких. Понимаешь?
— Я-то понимаю! Но они взяли по два гектара сахарной свеклы, хозяйство огромное. И всё, чтобы помогать Лариске. Это сестра. Их родная дочь. А я должна теперь ездить и пахать на их гектарах, чтобы все было Лариске.
— Я тебя понимаю и сочувствую, — кивнул Иван Аркадьевич, — но ты должна сейчас сделать две вещи…
— Что?
— Попробовать помириться с родителями и уговорить мать забрать письмо из горисполкома.
— Она не пойдёт на это, — понурилась я.
— Тогда у тебя нет выхода, — нахмурился Иван Аркадьевич. — Разве что попробовать съездить в горисполком и тихо порешать вопросы.
— У меня там есть знакомый, — сказала я со вздохом. — Товарищ Быков.
— Это хорошо, — согласился шеф, — далеко не последняя фигура там. Попробуй попросить его помочь. Но имей в виду, он-то может и порвёт это письмо. Но нигде нет гарантии, что твои родители не начнут писать выше. И тогда и тебе, и нам, и ему будет совсем несладко.
И я пошла к «опиюсу».
Глава 8
Лев Юрьевич обрадовался мне, как родной, и от избытка радости засветился, словно новогодний фонарик:
— Заходи, Лидия! — по-свойски сказал он мне и радушно махнул рукой по направлению удобного диванчика рядом с чайным столиком.
У меня в кабинете тоже такой диванчик стоял — в наследство от Урсиновича достался. Фишка этого диванчика была в его обманчиво благодушной мягкости. Когда женщина в юбке туда садилась, то её задница моментально «уезжала» вниз, а коленки оказывались наверху. Если юбка была не ниже колена, то ноги оголялись почти полностью. Я у себя в кабинете, естественно, любоваться чужими коленками не собиралась, поэтому использовала этот диванчик как дополнительную «полку» для папок и бумаг. Посетителей же предпочитала усаживать на обычные стулья.
Поэтому на предложение я не повелась и примостилась на краешке неудобного стула, изобразив скромность и давая понять, что мой визит не затянется.
Но чёртов «опиюс» мой манёвр раскусил, насмешливо хмыкнул и устроился на стуле напротив:
— Ну, что расскажешь? — спросил он, напустив на себя серьёзный вид.
— Лев Юрьевич, у меня один вопрос.
— Валяй, — покровительственно разрешил тот и откинулся на спинку стула.
— Вы на меня письмо уже получили?
— Что за письмо?
— От моей матери…
— Не понял? — чуть нахмурился Быков.
— На работу уже пришло. Жалоба, — начала объяснять я, — но там копия, под копирку написано. А оригинал в горисполком ушел.
— А горисполком тут причём? — удивился «опиюс», — в партком обычно жалобы пишут…