нно так, как вы мечтали.
Римма Марковна задумалась и тихо вышла из комнаты. Даже грязную чашку из-под киселя на столе забыла.
Я же вздохнула спокойно — теперь уж точно она от меня со своими интригами о моём замужестве отстанет. Ну а что? Клин клином вышибают.
Хотя на самом деле я желала ей счастья, и, хотя привыкла уже к её помощи, но была бы только рада, если бы она нашла себе такого же вредноватого дедка для походов в театр.
— Что значит «Всё так и есть»?! Это что такое?! — заверещал Колодный и от возмущения даже его лысина покраснела.
Он раздосадовано крутил туда-сюда листок бумаги с объяснительной, и не мог поверить, что действительно видит то, что видит.
Да, я вчера весь вечер просидела над написанием объяснительной, перебрала множество вариантов: от подробного описания, какая мать Лидочки деспотичная тиранка и ханжа с мелкособственническими инстинктами до живописания ее нравственности и истории реального происхождения Лидочки. Но по мере написания мне становилось противно. Всё было не то.
В результате я решила, что пусть увольняют, значит, пора ехать жить в Кисловодск, и написала вот так, в трёх словах: «Всё так и есть».
И пусть как хотят, так и понимают это.
— Что вы себе позволяете, Лидия Степановна?! — тем временем гремел секретарь парткома. — Вам было сказано написать объяснительную с подробным описанием ответов на все претензии матери! А вы что мне здесь написали? Что, я вас спрашиваю?!
— Объяснительную, — тихо сказала я. — Там же в заголовке написано.
— Я вижу, что написано в заголовке! — завизжал Колодный, — да вы издеваетесь?!
— Нет.
— Иван Аркадьевич! — схватился за голову Колодный, — вы посмотрите на это!
В комнате заседали сам Колодный и Иван Аркадьевич. Карягин очень переживал всю эту ситуацию и, хоть партком был независимой ячейкой и мог вызывать на ковёр хоть и самого директора, настоял на том, чтобы присутствовать на первом этапе расследования.
Когда секретарь парткома в гневе швырнул листок ему, он развернул и заглянул в текст:
— Лидия, действительно, что это? — нахмурился он. — Ты же должна была объяснить всё, а не ёрничать.
— Я не ёрничаю, Иван Аркадьевич, — сказала я и добавила, — понимаете, она — моя мать. Какая ни есть, но — мать. И я не хочу, чтобы в глазах товарищей по партии моя мать выглядела нелицеприятно. Лучше пусть меня судят. Я готова принять любое наказание. А мать — не трогайте! Не позволю!
Я покаянно склонила голову. Воцарилась тишина, лишь шуршала бумага — это секретарша стенографировала всё в протокол заседания.
Иван Аркадьевич как-то странно посмотрел на меня.
— Лидия Степановна, подождите нас за дверью, — хрипло сказал Колодный.
Я вышла в коридор и прислонилась пылающим лбом к прохладной стенке. Видимо, таки перенервничала. Сама не пойму.
О чём они спорили, я не слышала. Но, судя по повышенным голосам за дверью, разговор был отнюдь не простой.
Меня продержали в коридоре достаточно долго. Я уже аж устала стоять. Примерно через полчаса меня пригласили обратно.
— Лидия Степановна! — прокашлявшись, сообщил Колодный, — на основании докладной записки от вашей матери, гражданки Скобелевой, и информации об инциденте, полученной от вас в объяснительной записке, всесторонне изучив все обстоятельства этого дела, включая вашу положительную характеристику и поручительство от дирекции предприятия. Кроме того, звонил главный редактор нашей городской газеты и тоже дал вам положительную характеристику. В виду всего вышеизложенного, комитет КПСС нашего депо постановил о дисциплинарном наказании в виде устного замечания без занесения в личное дело, с условием, чтобы вы помирились с матерью. Срок вам — две недели.
Я мельком посмотрела на Ивана Аркадьевича. Вид у него был явно довольный.
Я зашла в небольшое кафе-«стекляшку» с неоригинальным названием «Прибой», которое находилось недалеко от депо «Монорельс». После всех этих потрясений банально решила взять тридцатиминутную паузу и побаловать себя вкусненьким.
В рабочее время посетителей в кафешке не было, если не считать полную женщину пенсионного возраста, которая с умилением смотрела как ее внук, малыш лет пяти, с аппетитом ест пирожное.
Я заказала три шарика мороженного «Пломбир», в вазочке, с сиропом и шоколадной стружкой, и стакан лимонада «Колокольчик».
Оплатив заказ, я устроилась за самым крайним столиком. От общего зала меня отделяла большая стереоколонка.
Смакуя сладкую молочно-шоколадную льдистость, я на какой-то миг совершенно выпала из реальности. Не знаю, как долго я познавала нирвану, но обратно в наш мир меня вернули голоса. Говорили явно на повышенных тонах. Но меня зацепил не шум, а то, что было упомянуто моё имя.
— А я тебе говорю! Это Горшкова! — возмущался женский голос, — этой выскочке всё сходит с рук!
— Успокойся, — пытался уговорить её мужской голос.
— Не могу успокоиться! Вот почему одним — всё, а другим — ничего! Пашешь, пашешь и ничего. А эта дрянь только появилась, и уже в кресле зама сидит! Без образования! И квартиры у неё! Говорят, аж четыре!
— Две.
— Да пусть даже две! А мы в двух комнатушках впятером ютимся! Уже который год!
— Успокойся, — повторил мужчина.
— Вот как её без образования на такую должность взяли?! А я, между прочим, МГУ закончила! Два курса! Потом, правда, перевелась к нам на заочный, когда Серёжку рожать пришлось. Но тем не менее! И я сижу простой служащей! А она только поступила недавно! У неё же то ли какой-то техникум, то ли вообще ПТУ! И она — зам! С личным кабинетом и секретаршей! Вот как так?
— Значит она сумела понравиться…
— А я, значит, не нравлюсь, да?
— Ну, ты — женщина порядочная, всего добиваешься честным трудом. А оно видишь вон как бывает…
— Ты хочешь сказать, что она…?
— Ну а как бы она ещё стала замом? — проворчал мужской голос с нотками злобной зависти.
— Думаешь, спит с Карягиным? — продолжала докапываться женщина.
— Ну а как бы она такой карьерный рывок сделала?
— Ну он же старый, фу!
— Это тебе фу. А этой мразоте лишь бы повыше вскарабкаться. Вот увидишь, она и его скоро подвинет!
— Не зря даже родная мать на неё жалуется в партком.
— Но ей ничего не было.
— Как не было?
— А вот так! Отпустили её, представляешь? Даже без взыскания. Видимо и Колодному понравиться сумела, — злорадно сказал мужской голос.
Меня этот разговор начал изрядно подбешивать. По голосам я уже почти догадалась, кто это. Поэтому, прихватив вазочку с чуть подтаявшим мороженным, я вышла из-за колонки и подошла к соседнему столику:
— Добрый день, коллеги, — мило проворковала я с лучезарной улыбкой, — слышу, вы тут обо мне говорите…
Глава 11
— Л-Лида…? — просипел товарищ Иванов.
— Просто Лида, — поправила его я с милой улыбкой голодной барракуды. — Сижу такая, никого не трогаю, починяю примус… в смысле, кушаю мороженку. И тут — бац! — обо мне забеспокоились! Так вот она я! Могу подробно ответить на все интересующие вопросы.
— Ты подслушиваешь! — взвизгнула Тоня.
А это была именно она, Тоня Звягинцева, девушка с забавной чёлкой, бывшая лучшая подруга Лидочки Горшковой, которая оказалась вот таким вот… человеком.
— Ну что ты так мелко обо мне думаешь, — поморщилась я, — Я — личность знаменитая, так что оценивай мои действия более масштабно. Не подслушиваю, а целенаправленно шпионю за тобой, Тоня. Разве не понятно? Ведь всем в этом мире, включая и меня, есть дело до того, какой салат Тоня сегодня ела и что Тоня думает о Лиде Горшковой!
Лицо Тони перекосило. В руках я держала вазочку с чуть подтаявшим мороженым. По всем законам жанра я должна была сейчас вывалить содержимое вазочки на голову товарища Иванова или Тони, но было откровенно жаль мороженного. Я не удержалась и торопливо закинула в рот несколько ложечек.
— А мороженное здесь вкусное, — сказала я, ставя полупустую вазочку на столик перед обалдевшими коллегами, — Рекомендую.
Я вышла из кафешки, не слушая возмущенные возгласы за спиной.
На душе было досадно.
Чтобы «смыть» неприятное ощущение, которое не покидало меня остаток рабочего дня, сразу по возвращению домой я потащила Римму Марковну на шопинг.
Вредная старушка сперва упиралась, но я строго сказала:
— Шуба сама себя не купит!
— Но, Лида! — запротестовала Римма Марковна, — сама подумай, зачем мне эта шуба!
— Ничего не знаю. В прошлый раз вы сказали, что мечтаете о шубе.
— Это была минутная слабость.
— Римма Марковна, мы же женщины, слабый пол, поэтому имеем полное моральное право потакать своим слабостям, — не повелась на отмазку я и тут же мстительно добавила, — мне же ещё замуж вас выдавать. А в новой шубе это будет провернуть гораздо легче.
Пока возмущенная Римма Марковна хватала ртом воздух и пыталась найти достойный ответ, я потащила её к машине.
Да, вот такая я мстительная.
И мы поехали в спецмагазин, в который когда-то давал талоны «опиюс» (он и сейчас опять дал), после того, как «демоническая» Олечка разворотила мою квартиру.
Мы вошли в подвальное помещение, похожее на катакомбы, затем долго шли по длинному-длинному коридору и, наконец, попали в огромный склад-бункер.
— Ох ты ж божечки мои! — тихо воскликнула Римма Марковна, увидев все товарно-импортное разнообразие и великолепие, которое ей и во сне не снилось.
Она, словно сомнамбула, с расширенными глазами бродила вокруг огромных стеллажей с куртками, пальто и костюмами, коробок с обувью, тюков с мягкими игрушками, плюшевыми пледами и коврами. Возле полок с мохеровой пряжей она зависла так надолго, так что пришлось её чуть ли не силком тащить в противоположную сторону, где были стойки с шубами.
— Римма Марковна, выбирайте, — сказала я ей, кивнув в сторону шуб. А сама отошла к стойке с детскими пальто. Светке как раз нужно было на зиму новое прикупить. Из того она уже выросла.