Сервис, однако.
– Что будем делать? – равнодушно задала вопрос парикмахерша, без спросу стянув с меня берет и ероша пальцами-сосисками пергидрольные лидочкины кудряшки. – Химия, покраска, понятно. Стричься как будем?
– Мне только стрижку, – заявила я.
– Так отросло же все, – удивилась тетка и достала расческу. – Тут надо однозначно красить. А то плохо смотрится.
– Не надо, – торопливо ответила я. – Подстригите меня, пожалуйста, на длину отросших волос.
– И что это за ерунда получится? – удивилась она. – Никогда так не стриглись.
– Будешь как тифозная, – густо хохотнула ее коллега от соседнего кресла, крашенная с "начесом" парикмахерша с одутловатым лицом, которая как раз намазывала шевелюру какой-то тощей девицы с выпирающими ключицами.
– Давай, я "легкую" химию сделаю? – великодушно предложила "моя" парикмахерша, запустив гребень в многострадальную лидочкину шевелюру. – Будет красивый объем. А подстричь каскад можно или даже гарсон. Хотя нет, гарсон на твою густоту не сядет.
– Не надо, – уперлась я, – состригите мне все, до отросших волос.
– Так ты же лысая будешь! – громко возмутилась тетка. – Где это такое видано! А потом люди начнут говорить, что Люба криворукая.
Народ, услышав шум, с любопытством подтянулся поближе к нам.
– Еще раз повторяю, – терпеливо пыталась объяснить я, – мне нужно…
– Да мало ли, что кому нужно! – рявкнула Люба. – Я тебе русским языком сказала – такое уродство стричь не буду! У нас, между прочим, репутация!
– Вы не имеете права, – окончательно потеряла терпение я. – Или стригите, как я хочу, или несите жалобную книгу!
– Ага! Разбежалась! – злобно ощерилась та и сдернула покрывало, – Иди, давай, отсюда, жалобщица, не задерживай очередь.
Я растерянно оглянулась, но на лицах женщин не нашла ни понимания, ни поддержки. Одни откровенно злорадствовали, другие возмущались, причем мной.
Поняв, что толку не будет, я встала с кресла и вышла в коридор, натянув берет обратно. Выйдя в вестибюль, который соединял правое (мужское) и левое (женское) крыло, я замешкалась, не зная, что делать дальше. Обычная короткая стрижка, которую носят многие женщины в мое время, здесь была воспринята как оскорбление великого искусства парикмахерства.
Дичь какая-то!
В общем, расстроилась я капитально. Придется теперь ждать, когда волосья отрастут на приемлемую длину, а до тех пор, видимо, буду париться в берете или носить косыночку, что ничем не лучше.
И чего эта грымза не захотела стричь – не пойму. Я вспомнила, как в фильме "Иван Васильевич меняет профессию", в самом конце, жена управдома стянула парик и у нее оказалась ультракороткая стрижка. Вот такую и мне сейчас и надо, раз волосы Лидочка так пережгла.
Вот ее же так постригли. А меня почему не хотят? Поудивлявшись таким зигзагам удачи, я решительно шагнула в мужское отделение.
Ну, а что, а вдруг не выгонят.
Не выгнали.
Не знаю, то ли моя мера неприятностей на сегодня закончилась, то ли звезды, наконец, сошлись куда надо, но в мужском зале был только ученик парикмахера, долговязый паренек в веснушках и с оттопыренными розовыми ушами.
– Привет, – улыбнулась я. – Слушай, там, в женском зале, большая очередь, а мне нужно постричься.
– Я женские стрижки не умею, – перепугался паренек и его кадык на длинной тонкой шее задергался.
– А мне нужно такую, почти, как у тебя, – успокоила его я, – такую ты же умеешь?
– Умею, – неуверенно выдавил юный парикмахер и мучительно покраснел.
– Ну вот и прекрасно, – успокаивающе улыбнулась я, уселась в кресло и стянула берет. – Состриги все волосы, оставь сантиметра три-четыре, до покрашенного. Хорошо?
– Хорошо, – растерянно пискнул паренек.
Он достал инструменты и, дергая за волосы и поминутно извиняясь, все-таки достриг меня, всего за каких-то полтора часа. Дважды он чуть не отрезал мне ухо, но приходилось терпеть.
Наконец, я глянула на результат в зеркало: на меня смотрела молодая женщина с коротким темно-русым ёжиком. Не красавица, но что-то эдакое уже есть, какая-то изюминка что ли появилась. В принципе сойдет, то есть лучше, чем было, но еще не так как хотелось бы.
– Одеколоном брызгать? – дрожащим голосом спросил парень.
– А какой одеколон? – не удержалась я.
– Есть "Шипр", "Тройной" и "Саша" – гордо ответил парикмахер.
– Пожалуй откажусь, – хихикнула я и, глядя, как он пошел красными пятнами, похвалила, – ты замечательно меня подстриг. Именно так, как я и хотела. Молодец.
Просияв, паренек взял с меня сорок пять копеек.
И вот я вся такая постриженная, обновленная, с выпиской из домовой книги, с довольным видом шагаю на работу по весеннему проспекту (берет я пока натянула обратно, чтобы не палиться перед начальством, что в рабочее время шляюсь по салонам красоты).
Глава 9
В конторе "Монорельса" крепко воняло паленой проводкой и гарью. Коридор был переполнен едким зловонным дымом и суетливо бегающими людьми. Пока прибывшая бригада спасала ситуацию, народ собрался во внутреннем дворике, оживленно обсуждая происшествие.
Так как я опоздала, то узнавала все из обрывков реплик и разговоров. Оказалось, где-то коротнула проводка и выгорел распределительный щит и несколько кабинетов. В том числе мой.
Народная масса волновалась, бурлила, обсуждая, что сгорела вся документация и вроде все личные дела. И что же теперь будет. Слышались причитания и ругань.
Ловя откровенно злорадные взгляды сгрудившейся поодаль подтанцовки Капитолины Сидоровны Щукиной, я судорожно соображала, что же сказать, когда меня спросят, куда это я в рабочее время ходила.
Ничего так и не придумав, я растерянно топталась рядом с остальными, когда вдруг внутри дворика появилась наша вахтерша тетя Нина в сопровождении милиционера с папкой.
Тетя Нина, подслеповато щурясь, окинула взглядом народ во дворе, а потом решительно указала на меня. Милиционер кивнул и пошел прямо ко мне.
Гомон во дворе моментально стих. Все глаза уставились на меня.
Милиционер подошел и козырнул:
– Лидия Степановна Горшкова?
Я машинально кивнула.
– Капитан Иванов. Гражданка Горшкова, вы знакомы с гражданкой Миркиной Риммой Марковной?
Я опять кивнула.
– Когда вы в последний раз видели гражданку Миркину? И что вы делали в ночь с шестого на седьмое апреля? И весь день седьмого апреля?
У меня нехорошо заныло сердце.
– Римму Марковну видела вечером шестого апреля. Она приходила ко мне в комнату, мы попили чай, затем она ушла. Больше я ее не видела. А что случилось?
– Предъявите, пожалуйста, паспорт, – не ответив, велел милиционер, старательно записывая в блокнот.
– А вот паспорт, к сожалению, предъявить не могу – сгорел вон при пожаре.
Для иллюстрации я указала на закопченный и разрисованный потеками сажи оконный зев моего кабинета. Сквозь хлопья еще не осевшей мутной пены на развороченной мокрой раме, тихо курился дымок…
– Гражданка Горшкова, я уполномочен пригласить вас в райотдел МВД для дачи показаний по делу о пропаже гражданки Миркиной, – мрачно сообщил капитан. – Через час жду вас в кабинете сто восемь.
– Товарищ Иванов, премного благодарна за приглашение, – не удержалась от осторожной шпильки я. – А можно к вам зайти до работы, или после работы? Видите ли, у нас был пожар, сгорели документы, сейчас предстоит много всего. Прошу войти в положение…
– Не обсуждается, гражданка! – сердито сказал капитан.
– А если по-человечески? Я же никуда не убегаю, не прячусь, – изобразила печальку я. – Прошу лишь сдвинуть чуть-чуть время. Отвечу на все вопросы максимально полно. Окажу полное содействие во всем. Видите, же, что ЧП у нас.
– Ну, хорошо, давайте после работы вы зайдете ко мне в отдел, – уныло вздохнул капитан, бросив тяжелый взгляд на закопченную разводами сажи стену. – Сегодня.
– Только тут есть еще одна проблема…
– Что там еще?
– Как я вам уже сказала, мой паспорт сгорел при пожаре. Как я смогу пройти к вам без документа? Меня же не пустят.
Мент задумчиво глянул на меня, на пожарище, затем черканул что-то на бланке и протянул мне.
– Зайдете в паспортный стол, они дадут вам временное удостоверение личности. Обычно делают несколько дней, но вам дадут сегодня. Фотографию не забудьте. А на проходной я оставлю для вас пропуск.
– Поняла, спасибо, – кивнула я, пряча записку в карман.
Капитан кратко попрощался и отбыл, а я, ёжась под любопытными взглядами коллег, думала, как бы потихоньку слинять в паспортный стол за справкой.
Мрачный провал на месте бывшего окна моего кабинета тихо догорал в лучах весеннего солнца… Легкомысленный апрельский ветерок периодически швырял в мою сторону тяжелый дух гари, сдобренный хлопьями пепла. Я переступила через лужу из раскисшей золы и поискала глазами, с кем передать Щуке, что мне нужно уйти.
Но слинять не удалось: на горизонте нарисовалась Щука (вспомни черта…).
Сегодня Капитолина Сидоровна была в крупных малахитовых бусах и таких же массивных серьгах, с висюльками. В комплекте с блестящей кофточкой (то ли из люрекса, то ли из парчи), на фоне обугленной конторы "Монорельса", она сверкала, словно Хозяйка Медной горы во глубине шахтерских рудников.
Сощурив и без того некрупные глаза, Капитолина Сидоровна рваной гренадерской походкой подмаршировала ко мне:
– А вот ты где, Горшкова! – совсем не любезно рявкнула она, и купающиеся в пыли воробьи, испуганно вереща, упорхнули прочь.
– Здравствуйте, Капитолина Сидоровна, – как и положено воспитанной советской труженице, поздоровалась я с непосредственным начальством.
– А скажи-ка мне, Горшкова, – предпочла "не услышать" приветствие Щука. – Как это так получается – посреди рабочего дня сотрудник куда-то уходит, не изволив сообщить непосредственному руководству, не спросив разрешения, где-то полдня шатается, а в это время кабинет этого сотрудника загорается и все документы сгорают. Как это понимать?