– Отлично, – ответила я, поздоровавшись, – а где мой стол?
– Возле окна вон, – сказала она. – Самый большой, между прочим. Иван Аркадьевич велел внести.
– Во как, – сказала я, с интересом разглядывая массивный письменный стол из дуба. Явно он принадлежал раньше какой-то большой шишке. На столе лежала папка и стояла пишущая машинка. Новая.
Аллочка продолжала строчить.
– Слушай, Алла, – обратилась я. – Ты не в курсе, что это такое происходит?
– О-о-о! – хихикнула Аллочка, – он вчера вернулся сам не свой. Орал тут на всех. Сперва выпил чайник кофе и скурил все сигареты, а потом валидол ел. Что ты ему такого наговорила?
– Да вроде ничего, – пожала плечами я.
– Угу, ничего, – хихикнула Аллочка, – он, как вернулся, сразу Щуку на ковер вызвал. Там такие крики стояли. Щука из кабинета вышла и, говорят, сразу в обморок хлопнулась. Ее Жердий еле валерьянкой и пустырником потом отпоила. И, главное, не говорит никому ничего. А сегодня утром позвонила, что на больничный ушла.
– Ну, так пусть лечится, – пожала плечами я. – Ей полезно.
– Так ты дослушай! Дослушай, – продолжила Аллочка, забыв о печатной машинке, – следом он вызвал Лактюшкину. И опять там ор такой стоял, что прямо ой. Лактюшкина вышла вся зареванная. Вот ты скажи, Лида, ты видела, чтобы Лактюшкина плакала?
Я пожала плечами: не знаю, что там видела Лидочка, я вот лично Лактюшкину видела всего пару раз и то в то время, как сидела у нее в кабинете.
– Вот и никто не видел, – сияя глазами, сказала Аллочка. – В общем, он тут ужас как ругался. Все только туда-сюда бегали. Тебя восстановили. Точнее тебе новую трудовую книжку как-то сделали и записи все восстановили. Щука лично бегала. Так что увольнения у тебя никакого нет.
– Капец, – только и смогла сказать я.
– Он сперва хотел тебя с Щукой местами менять, но у тебя образования не хватает. – хмыкнула Аллочка, – Так он так на тебя ругался. Сказал, что будешь по целевому направлению в июле на заочное поступать. Так что готовься.
Я кивнула и мысленно хлопнула себя по лбу: диплом ВУЗа нужен и срочно.
– А потом он еще Швабру вызывал и тоже впендюлил ей так, что она до сих пор бегает и орет как потерпевшая.
– Прекрасно, – усмехнулась я краешком губ.
– Так что вот такие у нас тут дела, – сказала Аллочка и вернулась печатать текст.
– Понятненько, – улыбнулась я, – что ж, спасибо за интересные новости.
– Только ты его больше так не доводи, – не поднимая глаз от машинки, проворчала Аллочка, – он с виду такой злой и строгий, а на самом деле все близко к сердцу берет. Алевтина Никитична на тебя потом долго ругалась.
Я кивнула. Про Ивана Аркадьевича я это давно поняла.
Мы ударно поработали часа два. Я печатала ответы на вопросы по комиссии. Аллочка тоже что-то строчила. Треск стоял на весь кабинет. И тут мне понадобились еще копирки (ну не умею я их "восстанавливать", и они у меня быстро заканчиваются).
– Алла, я сбегаю к Лактюшкиной, – сообщила я ей, – там у меня куча копирок в тумбочке осталась. Авось за день не разгребли.
– И мне тогда штуки три захвати! – крикнула в спину мне Аллочка. – А лучше пять!
Да не вопрос.
На самом же деле, мне хотелось кое-что проверить…
В кабинете Лактюшкиной была вся бабская "братия". Когда я вошла – голоса мгновенно смолкли. В гробовой тишине я направилась к своему бывшему столу:
– Добрый день, товарищи, – сказала я нейтральным тоном. – Мне копирки нужно взять.
"Товарищи", которые в это время пили чай в заветном уголочке, дружно отмерли и замироточили все разом:
– Ой, Лидочка Степановна вернулась! Здравствуйте!
– Здравствуйте! Здравствуйте!
– Вы вернулись, как хорошо, а то мы уже беспокоились, как вы там!
– Какое у вас платье красивое? Где вы брали? Или шили?
– Садитесь с нами чай пить!
– У нас пирожки с яблочным повидлом как раз есть.
– Мария Лукинична, подвиньтесь, пусть Лидочка Степановна тут сядет!
Меня настойчиво, но мягко усадили за стол. Тут же передо мной материализовалась большая чашка, наполненная ароматным чаем с душицей. Фуфлыгина пододвинула мне розетку с крыжовниковым вареньем, Жердий разложила на блюдечке источающие чудесный запах и посыпанные сахарной пудрой пирожки, Базелюк протянула салфетку.
Все дружненько пили чай и наперебой улыбались мне, как родной. Среди этого сахарного сиропа и патоки чувствовалось немалое внутреннее напряжение. Наконец, Лактюшкина не выдержала первая:
– Ох, вы представляете, Лидия Степановна, пока вас не было, тут такое неприятное недоразумение произошло, – расстроенно пожаловалась она, – Капитолина Сидоровна там что-то перепутала, ну, вы же понимаете, большой объект, она человек занятый, где-то какой-то сбой произошел. Технический.
Она аккуратно промокнула салфеткой уголки глаз и доверительно продолжила:
– Это ваше увольнение, его просто не должно было быть. Я всегда говорила, что вы – очень ценный и компетентный сотрудник.
– Да, всегда, – почти хором подтвердили остальные коллеги, мол, и они тоже все так считают, и никак иначе.
– Ну, вы же понимаете? – проникновенным голосом проговорила Лактюшкина.
Я понимала.
– Да, я бываю иногда строгая, даже излишне строгая, но это все из-за большой ответственности. Но мы же с вами всегда достигали определенного согласия, правда? – вопрошала Лактюшкина.
Я согласно кивала, мол, правда, именно так все и было.
– Лидочка Степановна, как хорошо, что вы всё так понимаете, и на меня хоть не сердитесь, ведь так? – беспокоилась Лактюшкина.
Я не сердилась.
– А Иван Аркадьевич, не разобравшись, обвинил меня, – горестно всхлипнула Лактюшкина, – Так кричал и ругался, вы даже не представляете!
– Какой кошмар, – посочувствовала Лактюшкиной я, посмеиваясь в душе, – Мне так жаль, Феодосия Васильевна. Но что поделаешь, когда начальник мужчина, приходится терпеть и крики, и ругань.
Мы еще немножко пообсуждали, как сложно бедным женщинам работать, когда начальник мужчина, и как хорошо, когда – своя, понимающая, женщина, и что нам, слабым женщинам, лучше держаться вместе, а потом я заторопилась работать. Мне надавали кучу копирок, Фуфлыгина и Базелюк выгребли у себя все, что было. Репетун приглашала заглянуть завтра, ей обещали какие-то очень модные помады и тени, к моему платью будет очень красиво и она мне отложит, но только чтоб я обязательно зашла, а если надо, то даже "Опиум" она мне достанет. Жердий обещала испечь булочек с корицей, которые я ну просто обязана попробовать и сказать ей (Жердий) свое личное мнение. Максимова на ухо шепнула, что готова дать мне почитать "Анжелику", у нее целых три книги из этой серии есть, но только, чтобы я вообще никому-никому не рассказывала, так как ей самой дали ненадолго, но для меня она с радостью поделится.
Я соглашалась, обещала, благодарила.
В общем, расстались мы взаимно довольными друг другом.
Я была, в принципе, довольна.
Худой мир всегда лучше хорошей войны. Особенно в офисе. По сути я всегда этим и руководствовалась еще там, в той жизни. Да, сейчас я могла унизить и добить Лактюшкину, раскатать ее гордость, и она бы молча проглотила любой мой наезд, и не посмела бы мне ответить. Но вот чего бы я этим добилась, кроме сиюминутного удовлетворения самолюбия? Получила бы за спиной обозленную бабу с большим опытом офисных интриг, которая будет постоянно гнусно гадить мне исподтишка, до тех пор, когда в один прекрасный день, не подставит меня окончательно. Тем более, что один раз у нее это уже получилось. Почти получилось.
А если дожать Лактюшкину, чтобы она уволилась, то это еще более глупо – на ее место придет новая сотрудница, и начинай все заново. И не факт, что новая "лактюшкина" окажется лучше старой. А эту Лактюшкину я уже знаю. Знаю, чего от нее можно ожидать.
Сейчас она схлопотала по полной и притихла, ко мне же испытывает своего рода если и не благодарность, то хотя бы признательность. Означает ли это, что она не будет гадить? Абсолютно нет. Будет, да еще как. Но не сейчас и не сильно. Кроме того, она меня прощупала и серьезным противником не считает. Все ее обиды направлены на Ивана Аркадьевича. Именно то, что мне сейчас нужно.
Эх, люблю я чужими руками жар загребать!
Вечером, после работы я стояла на кухне и жарила котлеты. Если завтра приедет комиссия и начнет проверять, то это затянется до самой ночи. Домой приду без сил. Поэтому решила наготовить сразу на два дня.
Я скатала аккуратный шарик из говяжьего фарша, чуть сплюснула его и положила на сковородку, которая в ответ сердито зашкварчала, обдав ароматным паром. Чуть прикрутив конфорку, выглянула в окно: вроде послышался шум подъезжающего автомобиля (не хватало, чтобы очередные "родственники из деревни" приехали!).
Действительно, во дворе стояла неизвестная "Волга". Я закрыла окно и вернулась к котлетам. Ну и ладно, вряд ли у кого-то из деревенских есть такая "Волга".
Я как раз переворачивала первую партию на другую сторону, как раздался звонок в дверь. Таки ко мне!
Осторожно, на цыпочках, подкравшись к двери, я посмотрела в глазок.
– Лидия Степановна! – раздалось за дверью.
Я распахнула дверь и обнаружила там Альберта. В руках он держал узел какого-то тряпья.
– Принимайте гостей, – улыбнулся он. За его спиной стояла смущенная Римма Марковна.
– Заходите! – обрадовалась я. – А я тут как раз котлеты жарю. Так что скоро поужинаем.
– Котлеты я бы с радостью, – вздохнул Альберт, – но Иван Аркадьевич так делами загрузил, что вообще ничего не успеваю. Еще и время потерял, пока уговорил вашу родственницу ехать.
С этими словами он внес узел в коридор и, кратко попрощавшись, отбыл.
Римма Марковна растерянным сусликом мялась у двери и не знала, что делать дальше.
– Римма Марковна, – улыбнулась я. – Проходите, пожалуйста. Я вам сейчас вашу комнату покажу.
– У тебя, кажись, котлеты горят, Лида, – потянула носом воздух она.