Весла неустанно скрипели, и прозрачная вода текла с них, падая в синюю глубину. Будай греб изо всех сил, но тяжелая лодка двигалась медленно и до берега было далеко. Солнце сразу опустилось за высокий хребет. Облака загорелись красным пожаром и заклубились, как дым ночью над горящей деревней. Вода и небо стали зелеными. Серый песок на берегу отливал красным от облаков, а по зеленому небу, как длинные прямые лучи, протянулись темные тени. Горы потемнели до вершин, озеро блестело и светилось.
Высоко над юртой в мягком дымном зеленом облаке выступила и повисла луна. Рыбачий парус маячил на сумеречной воде. Стемнело, но озеро продолжало блестеть, как будто покрытое льдом. Казалось, парус бесшумно плыл по сплошному полярному льду. Озеро дрогнуло, потемнело, и последний свет поглотил темные горы. Блестящая Луна потеряла ореол и четким диском засияла в тусклом зеленом воздухе. Темное небо опустилось и стало ближе. Погасшее озеро черной пропастью расступилось позади, и далеко по воде было слышно с берега каждое слово.
— Антоний!
Будай выпрыгнул на мокрый шуршащий песок и подтащил лодку.
Стройная Марианна с распущенными волосами бежала к нему.
Она только что выкупалась. От нее пахло соленой свежестью озера.
— Милый!
Она поцеловала мужа, но заметила, что он еле стоит на ногах, и отшатнулась.
— Ты опять накурился!
При лунном свете она показалась ему бледной и беспомощной в своем белом платье на берегу темного бесконечного озера.
— Ты понимаешь, — сказал Будай, — старик очень смешон.
Марианна посмотрела на жалкую, бессмысленную улыбку, которая блуждала по его лицу, и взяла мужа за руку.
— Идем в юрту, — ласково заговорила она, стараясь сдержать слезы. — Я ждала тебя целый день. Кондратий прислал бурдюк кумыса и много вкусных вещей. Джанмурчи не явился. Я сама собирала для костра хворост и исколола себе все руки. А тебя все не было.
— А, Кондратий… Да, это было так давно…
Что-то похожее на воспоминание скользнуло по пьяному лицу Будая.
— Кондратий хотел, чтобы ты поправился, — горячо заговорила Марианна. Она нагнулась и ввела Будая в юрту. — Кондратий устроил тебя здесь. Кондратий хочет, чтобы ты отдохнул, а ты куришь. Посмотри, сколько у тебя седины в волосах, Антоний! — Марианна расплакалась и стала целовать мужа.
Он молчал и глядел на огонь. Марианна гладила его по голове и усадила на подушки.
«Правда, он совсем пьяный, — подумала она, разогрев на очаге ужин. — Но ничего, это пройдет, ведь он перенес такое горе!»
Она опустилась на колени и стала раздувать огонь. Угли тлели и бросали красный отсвет на ее белое платье, похудевшее лицо и золотые волосы.
Наконец огонь вспыхнул. Тени весело заплясали по всей юрте.
— В Караколе я была в кино. Так потешно. Они установили во дворе фабричный гудок. Он гудит часами, пока соберутся все. Это напоминает большой город. Ведь это единственный гудок в Караколе.
Ее голос прервался.
— Будай, я боюсь. Там кто-то ходит, — прошептала она.
Будай бессмысленно улыбался. Марианна встала, приподняла полог, выглянула наружу и вдруг отчаянно закричала. Две руки просунулись в юрту, обхватили Марианну поперек тела, и она исчезла.
Будай одну секунду осоловело глядел. Потом все опьянение слетело с него.
Стиснув зубы, он огляделся, хватаясь за наган, и выскочил из юрты.
На вороного коня грузили что-то белое. Ослепленный блеском костра, Будай не мог хорошенько разглядеть и стал стрелять почти наугад. Из темноты раздался хохот, и кони затопотали по берегу. Будай побежал за ними и остановился. Мимо промчался всадник. Пограничник тщательно прицелился и выстрелил. Ему послышался крик, но всадник не остановился. Будай понял, что последняя надежда добыть коня погибла. Тогда, забыв обо всем, он бегом бросился в степь. Ноги вязли в песке, но он бежал, пока не свалился.
Далеко впереди послышались выстрелы. Глухие, настойчивые, следовавшие один за другим. Сердце его забилось от радости и надежды. Но кругом него были тишина и мрак. Отдышавшись, он встал и то шел, то бежал, сам не зная куда.
Когда же наступил пасмурный рассвет, Будай увидел вдали человека и, собрав последние силы, побежал к нему. Около коня, лежавшего на земле, неподвижно сидел Джанмурчи.
— Начальник, это был я. Ты попал мне в ногу, но я продолжал за ними ехать. Позор на мою голову. Я гнался от самого города предупредить тебя, но не успел.
Джанмурчи снял шапку, взял горсть песку и высыпал его себе на голову. Оба долго сидели молча. Загнанный конь не мог даже стоять. Он лежал и, не имея сил держать голову на весу, уперся мордой в землю. Джанмурчи перевязал рану на ноге и покачал головой. Кто-то проехал по дороге. Будай и Джанмурчи посмотрели друг на друга. Потом проводник с тоской сказал вслух то, что каждый думал про себя:
— На телеге нельзя догонять. Они поехали в горы без дорог, туда!
Он сделал безнадежный широкий жест рукой в сторону далеких снеговых хребтов.
— Отпусти подпругу, издохнет, — сказал Будай, кивнув головой на загнанного коня.
— Все равно.
Несколько всадников показались на дороге. Они ехали в Каракол на базар. Приблизившись, они долго, внимательно смотрели на коня. В начавшейся агонии рыжий конь задрал голову и оскалил зубы, как будто засмеялся. За несколько минут он весь опал. Кости выставились, и кожа на них натянулась, дрожь непрерывно дергала рыжие тонкие ноги.
— Если сейчас зарезать, еще можно есть.
— Все равно, — повторил Джанмурчи.
Проезжий спрыгнул с седла на землю и быстро подошел к лошади. Это было простое движение, но почему-то от него Будаю стало не по себе. Он хотел отвернуться и не мог. Киргиз поднял с земли рыжую голову коня и подпер ее коленом. Будай увидел, как маленький острый нож что-то проворно сделал около горла. Киргиз отскочил: Зияющая черная рана разлезлась по шее коня, и голова безобразно откинулась назад. Остальные всадники слезли с коней и тут же начали свежевать еще дрыгающуюся тушу. Будай увидел белые жилы на красном и отвернулся. Только тут он понял, что лошадь зарезали. Черная кровь широкой лужей разлилась по желтому песку. Под самой лошадью она была ярко-красная, а поодаль впиталась в песок. Покоробленное заскорузлое темное пятно на земле было страшным и отвратительным. В небе закружился орел. Путники срезали все мясо и завернули его в шкуру. Потом самый старый обратился к Джанмурчи и коротко спросил:
— Сколько?
Джанмурчи даже не ответил и молча пожал плечами. Тогда старик сказал:
— Нехорошо обидеть в дороге путника. Мясо, кожу, седло я продам на базаре. Деньги оставлю чайханщику, — знаешь, около дунганской чайханы.
— Хорошо! — ответил Джанмурчи.
— Себе я возьму немного, — сказал старик и подошел к своему коню.
Они все сели и поехали в город.
— Лучше бы эго была моя кровь! — сказал Джанмурчи, указывая взглядом на лужу.
Будай молчал. Джанмурчи продолжал:
— Тюра курит опий. Его душа беседует с аллахом. Он видит всякие сны. Он не виноват. Мариам украл Байзак. Зачем молодая женщина смеется? Нехорошо, когда ребенок подходит к волку, а Джанмурчи повинен смерти, Джанмурчи забыл, что Калычу тоже увезли неизвестно куда. Калым пропал. Сердце Джанмурчи пусто. Для кого будет его юрта? Но Джанмурчи повинен смерти. Тюра спит. Джанмурчи должен беречь Мариам. Айда!
Он взял Будая под руку и поднял с земли. Они оставили лужу крови на земле, разряженный револьвер и пошли к городу. Будай застонал. Он вспомнил, что на берегу осталась юрта. Там были платья Марианны и ужин, который она ему приготовила.
Глава V. ЗОЛОТОЙ РОТ
Карагач в целую сажень в обхвате покрыл своей тенью угол двух улиц базара. Выбеленная печь чайханы выбрасывала облака пара и дыма. Навес за углом оперся на карагач. Кора дерева почернела от копоти и лоснилась от жира. В чайхане с земляным неровным полом стояли длинные скамьи и столы. В углу — бочка с водой, белые бутыли с кумысом. На маленьком столике возле печи работали несколько человек. Один размешивал тесто для пельменей, другой заворачивал в тесто мясо с ловкостью фокусника. Сделав два пельменя, он щелкал ими в ладонях как кастаньетами и с криком бросал третьему. Повар месил тесто, как будто хотел развеселить весь базар. Большой, тяжелый ком он схватывал за концы и взмахивал им, словно хотел выбросить на улицу в грязь. Тесто вытягивалось в воздухе. Повар размахивал руками, и глядел то вверх, то вниз, как жонглер. Тесто белыми петлями развертывалось над его головой, кружилось у самих ног внизу и плавно пролетало кругом него. Это был какой-то танец с тестом.
Вся готовка сопровождалась выкриками и пожеланиями здоровья посетителям. В чайхане было радушно и весело. Всех встречали с достоинством и благожелательством. Проворно, почти бегом разносили посетителям пельмени, плов, кавардак (мелкие куски мяса). Тонко нарезанная редиска, томленная в китайском уксусе, зеленый накрошенный лук и целое блюдо красного перца подавались в виде приправы.
Разноплеменный говор с утра до позднего вечера не замолкал в чайхане. Приветливость хозяев задерживала: всех. Киргиз, который полгода не видел людей, глазел на пеструю толпу базара. Русский ел палочками рис с ловкостью заправского китайца. Две бабы в пестрых платьях выпили бузы[5] и решили сплясать под гармонику. Все они старались пробыть в чайхане как можно дольше. А большая беленая печь варила прямо на улице, на виду у всех посетителей, и с утра до вечера выбрасывала из-под навеса клубы дыма и вкусного пара. Перед чайханой стояли нары, покрытые коврами. На них каждый проходящий мог сесть и сидеть, сколько ему вздумается. Дощатая оштукатуренная чайхана не имела окон. Свет и люди вливались в двери, которые были открыты круглый год. На улице был непрерывный крик и толкотня целый день.
Арбы, пешие и конные сновали, теснились, пробирались кое-как, чуть не давя друг Друга, но каждый перешагнувший чайхану с улицы был как дома. Базарный нищий целый день молча стоял с протянутой рукой рядом с зеленщиком. Он обедал поздно. Но когда у него набиралось достаточно денег, он важно входил, и ему подавали как всем. В чайхане обычно знали про всех все. В это раннее время почти никого не было. Поэтому три человека, сидевшие в углу, свободно разговаривали между собой.