Когда Аксель проснулся в день, в который ему суждено было потерять все, уже рассвело. Они с Гретой не задернули шторы — просто уснули в одной постели и проспали всю ночь, обняв друг друга, уставшие и счастливые.
Аксель вылез из постели и посмотрел на Грету — она спала с совершенно спокойным лицом, завернувшись в толстое одеяло. Он остановился перед зеркалом, недолго порассматривал свое голое семнадцатилетнее тело, а потом направился в музыкальную студию. Постоял у двери спальни, подошел к роялю и вынул скрипку из футляра. Положил ее на плечо, шагнул к окну и посмотрел на зимнее утро: ветер сдувал снег с крыши, и снег летел длинной вуалью. Аксель по памяти заиграл «Цыган» Мориса Равеля.
Пьеса начиналась печальной румынской мелодией, медленной и насыщенной, но потом темп убыстрялся. Мелодия становилась ускоряющимся эхом себя самой, словно секундное искристое воспоминание о летней ночи.
Она летела вперед.
Аксель играл, потому что был счастлив, не думая — просто позволив пальцам плескаться, танцевать в подвижном журчащем ручье.
Он улыбнулся, вспомнив картину, висевшую в салоне у дедушки. Тот утверждал, что это лучшая версия «Водяного» Эрнста Юсефсона[39]. Ребенком Аксель любил истории об этом существе, которое топило людей, заманивая их своей чудесной игрой на скрипке.
Акселю пришло в голову, что он сейчас похож на Водяного — нагой юноша сидит в воде и играет на скрипке. Но в отличие от Водяного с картины Юсефсона Аксель был счастлив.
Смычок летал по струнам все быстрее, пока темп не сделался головокружительным. Аксель не обращал внимания на то, что конский волос развязался и свисал с порожка.
Так и надо играть Равеля, подумал он. Счастливо, без экзотики. Равель — композитор счастья, композитор молодости.
Аксель дал последним звукам подрожать в скрипке и унестись, словно легкому снежку с крыши за окном. Опустил смычок и собрался поклониться зиме, когда кожей почувствовал движение у себя за спиной.
Он обернулся и увидел Грету, стоявшую в дверях. Она прижала к себе одеяло и смотрела на Акселя странно темными глазами.
Он встревожился и серьезно взглянул ей в лицо:
— Что с тобой?
Грета не ответила, только тяжело сглотнула. Две большие слезы скатились по ее щекам.
— Грета, что такое?
— Ты говорил, что не репетировал, — вяло сказала она.
— Нет, я… Я имел в виду, что мне легко разучить новую пьесу.
— Поздравляю.
— Это не то, что ты думаешь.
Она покачала головой.
— Как я могла быть такой дурой!
Аксель отложил скрипку и смычок, но Грета вернулась в спальню и закрыла дверь. Он натянул джинсы, висевшие на спинке стула, подошел к двери и постучал.
— Грета? Можно войти?
Грета не ответила. Аксель почувствовал, как внутри растет черный тяжелый ком беспокойства. Вскоре девушка вышла, полностью одетая. Глядя в пол, она положила свою скрипку в футляр и оставила Акселя одного.
* * *
Концертный зал был полон. Грета играла первой. Проходя мимо Акселя, она не взглянула на него, не сказала «привет». На Грете было темно-синее бархатное платье и простая подвеска-сердечко.
Алекс ждал, сидя с полузакрытыми глазами в ложе. В зале стояла тишина, только иногда что-то слабо вздыхало за пыльным пластмассовым вентилятором. В ложу вошел Роберт.
— Не с мамой сядешь? — спросил Аксель.
— Я волнуюсь… не могу смотреть, когда ты играешь. Лучше посижу тут, подожду.
— Грета уже начала?
— Да. Здорово играет.
— Какую пьесу она выбрала? Не Тартини?
— Нет, что-то из Бетховена.
— Ясно, — промямлил Аксель.
Братья замолчали. Через несколько минут в дверь постучали. Аксель поднялся и открыл женщине, которая сообщила, что скоро его очередь.
— Удачи, — пожелал Роберт.
— Спасибо. — И Аксель, взяв скрипку и смычок, пошел за женщиной по коридору.
Со стороны сцены послышались громкие аплодисменты; Аксель успел заметить, как Грета с отцом торопливо входят в свою ложу.
Коридор кончился. Теперь Аксель ждал за боковой кулисой, когда конферансье объявит его выход. Услышав свое имя, юноша вышел под свет прожекторов и улыбнулся публике. Когда он объявил, что будет играть «Цыган» Равеля, по залу прокатился вздох.
Аксель положил скрипку на плечо и поднял смычок. Заиграл печальное вступление, а потом взвинтил темп до невероятного. Публика задержала дыхание. Аксель сам слышал, что играет блестяще, но на этот раз мелодия не бурлила, как вода в источнике. Не было больше счастья; теперь он играл, как настоящий Водяной. Играл с обжигающей, лихорадочной тоской. Отыграв три минуты так, что мелодия сыпалась ночным дождем, он вдруг намеренно сбился, потерял темп, слегка сфальшивил и оборвал мелодию.
В зале воцарилась тишина.
— Прошу прощения, — прошептал Аксель и спустился со сцены.
Публика вежливо похлопала. Алиса поднялась со своего места, пошла следом за сыном и остановила его.
— Иди сюда, мой мальчик. — Она положила руки ему на плечи, погладила по щеке и сказала тепло и торопливо-взволнованно: — Невероятно. Лучшая трактовка, какую мне доводилось слышать.
— Прости, мама.
— Нет, — ответила она, повернулась и вышла из зала.
Аксель направился в ложу за одеждой, но его остановил прославленный дирижер Герберт Блумстед.
— Ты играл очень хорошо, пока не сделал вид, что сфальшивил, — вполголоса сказал он.
* * *
Когда Аксель вернулся, дом отозвался тишиной. Был уже поздний вечер. Аксель поднялся в чердачный этаж, прошел через музыкальную студию в спальню и закрыл дверь. В голове все еще звучала музыка. Аксель снова слышал, как он разложил мелодию на звуки, как внезапно потерял темп и оборвал пьесу.
Он обрывал музыку снова и снова.
Аксель лег в кровать и уснул. Рядом с ним лежал скрипичный футляр.
Утром Акселя разбудил телефонный звонок.
Кто-то прошел по столовой, пол тихо скрипнул.
Через некоторое время послышались шаги — сначала по лестнице, потом по этажу. Мать вошла к Акселю в спальню без стука и серьезно сказала:
— Сядь.
Аксель взглянул на нее и испугался. У Алисы посерело лицо, щеки были мокрыми.
— Мама, что…
— Замолчи, — тихо перебила она. — Я только что говорила с директором школы, он…
— Он меня ненавидит, потому что…
— Помолчи! — Алиса повысила голос.
Стало тихо. Мать поднесла дрожащую руку ко рту; слезы текли по щекам.
— Грета, — наконец сказала она. — Грета покончила с собой.
Аксель смотрел на мать, пытаясь понять, что она говорит.
— Но я…
— От стыда, — перебила Алиса. — Вы должны были готовиться к финалу, ты обещал, но я знала, я же знала… Лучше бы она не приходила сюда… Аксель, я не утверждаю, что ты виноват, нет. Она сама себя подвела, она просто не выдержала…
— Мама, я…
— Молчи, — снова перебила Алиса. — Теперь все кончено.
Мать вышла. В каком-то шумящем тумане Аксель встал с постели, пошатнулся, открыл скрипичный футляр, вынул изящный инструмент и с размаху швырнул его на пол. Гриф отлетел, куски деревянного корпуса посыпались вокруг развязавшихся струн. Аксель наступил на инструмент, и обломки разлетелись по комнате.
— Аксель, что ты делаешь?!
Роберт ворвался в спальню и попытался остановить брата, но Аксель оттолкнул его. Роберт ударился спиной о большой шкаф, но снова кинулся на приступ:
— Аксель ты сфальшивил, ну и что? Я слышал Грету, она тоже сыграла неверно. Со всяким может…
— Заткнись! — заорал Аксель. — И никогда больше не говори мне о ней!
Роберт посмотрел на него, потом молча развернулся и вышел. Аксель продолжал топтать обломки; вскоре уже невозможно было угадать, что когда-то они были скрипкой.
Конкурс Йохана Фредрика Бервальда выиграл Широ Сасаки из Японии. Грета выбрала несложное произведение Бетховена, но все равно сыграла неважно. Придя домой, она приняла огромную дозу снотворного, заперлась у себя в комнате и легла в постель. Девушку нашли только на следующее утро — она не спустилась к завтраку.
Воспоминание потонуло, как подводный город, в иле и водорослях, уплыло из мыслей. Аксель взглянул на Беверли, которая смотрела на него большими глазами Греты. Увидел тряпку у себя в руке, лужицу на столе, блестящую инкрустацию — женщина играет на цитре.
Свет из окна упал на круглый затылок Беверли, когда девушка повернулась и стала рассматривать скрипки, висящие на стене.
— Вот бы мне научиться играть на скрипке!
— Можем пройти курс вместе, — улыбнулся Аксель.
— Мне бы этого очень хотелось, — серьезно ответила она.
Аксель бросил тряпку на стол и почувствовал, как где-то внутри поднимается усталость. Звуки рояля разносились по комнате. Пианист играл без левой педали, и звуки мечтательно перетекали один в другой.
— Аксель, бедный, ты хочешь спать, — сказала Беверли.
— Мне надо работать, — пробормотал он, больше себе самому.
— А вечером? — И Беверли поднялась.
64Лифт идет вниз
Йона сидел у себя в кабинете и читал автобиографию Карла Пальмкруны. В записи пятилетней давности говорилось о том, как Пальмкруна ездил в Вестерос, где его сын заканчивал школу. Ученики собрались на школьном дворе под зонтиками и пели «Цветения время приходит», а отец стоял в отдалении. Пальмкруна описывал белые джинсы и белую джинсовую куртку сына, его длинные светлые волосы и что «мальчик потер нос и глаза, отчего я заплакал». Пальмкруна вернулся в Стокгольм с твердым решением: сын достоин всего, что он сделал до сих пор, и всего, что ему еще суждено сделать.
Зазвонил телефон, и Йона тут же снял трубку. Петтер Неслунд звонил из головного фургона, направлявшегося на Даларё.
— Я только что связался с вертолетчиками! — возбужденно выкрикнул он. — Сейчас они летят над заливом Эштавикен, и Пенелопа Фернандес — с ними.
— Она жива? — Йона почувствовал, как его переполняет чувство облегчения.