— Потому что отмечать было нечего.
— Да, так он и говорил, но что-то мне подсказывает, что для праздника был повод. Они поднимали бокалы за то, что сумели договориться.
— Ни один факт не подтверждает твоих предположений.
— Ты только вспомни эту фотографию, — настойчиво продолжал Йона. — Настроение людей в ложе… их лица просто сияют — контракт подписан.
— Даже если и так, без Пенелопы Фернандес мы не сможем точно установить время.
— Что говорят ее врачи?
— Что мы очень скоро сможем побеседовать с ней, но что она все еще психически не восстановилась.
— Мы понятия не имеем, что ей известно.
— И как нам, черт возьми, продолжать расследование?
— Фотография, — быстро сказал Йона. — На заднем плане видны четыре музыканта. Если бы можно было по положению их рук понять, что они играют, мы смогли бы установить точное время.
— Йона, — вздохнула Сага. Комиссар в ответ улыбнулся. — Совершенно завиральная мысль, ты же сам понимаешь.
— Роберт сказал, что теоретически это возможно.
— Придется подождать, пока Пенелопе не станет лучше.
— Я позвоню. — Йона достал телефон, набрал номер в управлении полиции и попросил, чтобы его соединили с кабинетом U-12.
Сага смотрела на его безмятежное лицо.
— Меня зовут Йона Линна, я…
Он замолчал, потом по его лицу расплылась широкая улыбка.
— Конечно, я узнал и вас, и ваше красное пальто. — На том конце что-то ответили. — Да, но… Я подумал — может, вы предложите гипноз?
Сага услышала, как врач рассмеялась шутке.
— Нет, — сказал комиссар. — Но если серьезно — нам очень, очень надо поговорить с ней.
Его лицо помрачнело.
— Я понимаю, но… хорошо бы вам все же убедить ее… Ладно, мы разберемся… До свидания.
Комиссар нажал «отбой», одновременно поворачивая на Белльмансгатан.
— Я говорил с Даниэллой Рикардс, — пояснил он Саге.
— Что она сказала?
— Она думает, что через пару дней мы сможем допросить Пенелопу, но что сначала нужно подыскать ей новое жилье — Пенелопа отказывается оставаться в подземном помещении…
— Ничего более надежного у нас нет.
— Но она не хочет там оставаться.
— Придется объяснить ей, что в других местах ей жить опасно.
— Она это знает лучше нас.
71Семь миллионов комбинаций
Диса с Йоной сидели друг напротив друга за столиком в зале «Мосебакке Этаблисман»[41]. Солнечный свет широким потоком лился в зал через огромные окна, выходящие на Старый город, Шеппсхольмен[42] и искрящуюся воду. Салака с картофельным пюре и протертая с сахаром брусника уже были съедены, и теперь на столе стояли кружки с некрепким пивом. На небольшой эстраде сидел за черным роялем Роналд Браутигам, а Изабель ван Кёлен подняла правый локоть — смычок заканчивал движение по струнам.
Мелодия взвилась, звуки скрипки задрожали, дождались фортепианной партии, и пьеса закончилась громко, переливчато.
После концерта Йона с Дисой вышли из ресторана на площадь и остановились.
— Так что там с Паганини? — спросила Диса и поправила комиссару воротничок. — Ты опять говорил о Паганини.
Йона мягко поймал ее руку.
— Я просто хотел встретиться с тобой…
— Чтобы мы опять поругались из-за того, что ты не принимаешь лекарство?
— Нет, — серьезно ответил Йона.
— А ты пьешь таблетки?
— Скоро начну. — В голосе Йоны прозвучало нетерпение.
Диса ничего не сказала, просто посмотрела на него светло-зелеными глазами. Потом глубоко вздохнула и предложила:
— Давай пройдемся. Концерт был дивный. Музыка сливалась со светом, да так плавно. Я думала, что Паганини обычно играют… знаешь, с акробатической ловкостью и быстро… Как-то я слушала «Каприс номер пять» в Грёна-Лунд, играл Ингви Мальмстин.
Взявшись за руки, они прошли по набережной Слюссен и спустились к набережной Шеппсбрун. Йона спросил:
— Как по-твоему, можно по расположению пальцев на скрипке определить пьесу?
— В смысле — не слыша, что играют?
— По фотографии.
— Примерно можно, я думаю… зависит от того, насколько хорош музыкант.
— А насколько точно можно определить?
— Если это важно, я могу спросить Кая.
— Кая?
— Кая Самюэльссона, музыковеда. Я ходила с ним в школу вождения, но вообще знаю его через папу.
— Можешь позвонить прямо сейчас?
— Ладно. — Диса приподняла бровь. — Значит, ты хочешь, чтобы я позвонила ему прямо сейчас?
— Да.
Диса выпустила его руку, взяла телефон, полистала список контактов и позвонила профессору.
— Это Диса, — улыбаясь сказала она. — Я звоню посреди обеда?
Йона услышал оживленный мужской голос. После дежурной болтовни Диса спросила:
— Послушайте, у меня есть хороший друг, и он просил меня задать вам один вопрос.
Она посмеялась какой-то шутке, а потом перешла к делу:
— Можно ли определить, какие ноты играет скрипач… нет-нет… я хочу сказать — по положению пальцев.
Диса слушала ответ, наморщив лоб. Откуда-то из переулков Старого города донесся марш.
— Хорошо. Кай, знаете что, пусть лучше он сам поговорит с вами.
И Диса молча протянула телефон Йоне.
— Йона Линна.
— О котором Диса столько рассказывает, — весело подхватил Кай Самюэльссон.
— У скрипки всего четыре струны, — начал комиссар. — Вероятно, на них можно сыграть не так много нот…
— Что значит «сыграть»? — поинтересовался профессор.
— Самый низкий звук — на неприжатой струне соль, — спокойно сказал комиссар. — А есть ведь и самый высокий звук…
— Верно, — перебил профессор. — Французский ученый Мерсенн издал в 1636 году книгу «Универсальная гармония». В этой работе он пишет, что лучшие скрипачи способны сыграть на неприжатой струне почти октаву. Это означает, что диапазон возрастает от соль малой октавы до ми третьей октавы… что дает нам в общей сложности тридцать четыре звука на хроматической шкале.
— Тридцать четыре звука, — повторил Йона.
— Но если мы перейдем к музыке более близкой к нашему времени, — оживленно продолжил Самюэльссон, — то исполнение на неприжатой струне расширилось за счет новой аппликатуры… и еще при наших подсчетах следует учесть, что теперь скрипач может добраться до ля третьей октавы, так что хроматическая шкала разрастается до тридцати девяти звуков.
— Продолжайте, — попросил комиссар. Диса остановилась возле галереи, в витрине которой было выставлено несколько разрозненных неясных картин.
— А когда Рихард Штраус в 1904 году пересмотрел берлиозовский трактат об инструментовке, для оркестрового скрипача стала считаться максимально возможной четвертая октава. То есть сорок девять звуков.
Кай Самюэльссон посмеялся в трубку над выжидательным молчанием Йоны.
— До верхней границы очень далеко, — пояснил он. — К тому же сюда надо прибавить еще целый регистр флажолетов и четвертьтонов.
Комиссар с Дисой прошли мимо новенькой ладьи викингов у Дворцового причала и приближались к Королевскому саду.
— А на виолончели? — нетерпеливо перебил Йона.
— Пятьдесят восемь.
Диса нетерпеливо глянула на него и указала на кафе под открытым небом.
— Меня интересует вот что. Если вы посмотрите на достаточно четкую фотографию четырех музыкантов, две скрипки, альт и виолончель, — продолжал комиссар, — сможете ли вы только по положению пальцев на струнах и шейках инструментов определить, что именно они исполняют?
Самюэльссон без раздумий отозвался:
— Это может быть что угодно, вариантов — не одна тысяча…
Диса пожала плечами и пошла дальше, не глядя на Йону.
— Семь миллионов комбинаций, — уточнил Самюэльссон, подумав.
— Семь миллионов, — повторил Йона.
Самюэльссон снова замолчал.
— Но на фотографии, о которой я говорю, — Йона продолжал гнуть свое, — отчетливо видны пальцы и струны, так что огромное количество комбинаций можно исключить…
— Давайте я взгляну на эту вашу фотографию, — сказал профессор. — Но я не собираюсь угадывать ноты.
— А что же…
— А теперь представьте себе, Йона Линна, — радостно говорил Самюэльссон, — представьте себе, что вам удалось установить примерную комбинацию нот. Как вы собираетесь искать их среди тысяч струнных квартетов Бетховена, Шуберта, Моцарта…
— Видимо, это невозможно.
— Если серьезно — то да, невозможно.
Йона сказал «спасибо» и закончил разговор. Диса ждала, сидя на бордюре фонтана. Он сел рядом, и Диса потерлась щекой о его плечо. Обнимая ее, Йона вдруг вспомнил слова, которые Роберт Риссен сказал о брате: «Если даже Аксель не сумел, то, думаю, это вообще невозможно».
72Загадка
Йона быстро шагал вверх по Брагевеген. Со стороны Немецкой школы доносились детский смех и крики.
Комиссар позвонил в дверь Акселя и услышал, как звонок мелодично отозвался где-то в глубине дома. Йона немного подождал, а потом решил обойти дом кругом. Вдруг послышался неприятный пронзительный визг. Звук струнного инструмента. В тени оливкового дерева, на мраморных плитах террасы стояла девочка со скрипкой. Девочке было лет пятнадцать. Очень коротко стриженные волосы, руки в татуировках. Возле девочки стоял Аксель Риссен; он кивал и с интересом слушал, как она возит смычком по струнам. Похоже, девочка взяла скрипку в руки в первый раз. Может быть, это дочка Акселя или внучка — Аксель не отрываясь смотрел на нее с нежной заинтересованностью.
Смычок косо прошел по струнам, послышался тягучий визг.
— Очень жестко, — объявила девочка, видимо, поясняя, отчего вышло так неблагозвучно.
Она улыбнулась и осторожно вернула скрипку Акселю.
— Игра на скрипке требует слуха, — ласково сказал Аксель. — Прислушиваешься, слышишь музыку внутри себя и просто делаешь так, чтобы она зазвучала вовне.
Он положил скрипку на плечо и заиграл вступление к «Сегидилье» из «Кармен», прервался и стал показывать девочке скрипку.