— Понимаю.
— Но для меня желания всегда связаны с их противоположностями.
Рафаэль взял гамбургер, стаканчик с картошкой и отправил официанта к Акселю.
— Спасибо.
— Пожелания на одной чаше весов уравновешивают ночные кошмары, лежащие на другой, — продолжал Рафаэль.
— Кошмары?
— Я имею в виду — в жизни мы носим с собой много чего лишнего. Носим желания, которым не суждено сбыться, и кошмары, которым никогда не стать реальностью.
— Возможно. — Аксель немного откусил от гамбургера.
— Ваше желание вернуть себе возможность спать может сбыться, но как… как насчет второй чаши весов? Как выглядит ваш самый страшный кошмар?
— Понятия не имею, — улыбнулся Аксель.
— Чего вы боитесь? — повторил Рафаэль и посолил картошку.
— Болезни, смерти… и когда очень больно.
— Естественно, насчет боли я согласен. А вот для меня — я начал это понимать — это мой сын. Он скоро вырастет, и я начал бояться, что он уйдет, исчезнет из моей жизни.
— Одиночество?
— Да, наверное. Мой кошмар — абсолютное одиночество.
— Я и так одинок, — улыбнулся Аксель. — Мое худшее уже случилось.
— Не говорите так, — усмехнулся Рафаэль.
— Ну, если только это опять повторится…
— Что «это»?
— Забудьте. Не хочу обсуждать.
— Что вы снова можете стать причиной самоубийства какой-нибудь девушки, — медленно проговорил Рафаэль и положил что-то на стол.
— Да.
— Кто же должен погибнуть?
— Беверли, — прошептал Аксель. Он увидел, что именно Рафаэль положил на стол. Фотографию.
Она лежала белой стороной вверх.
Аксель, сам того не желая, протянул руку. Пальцы дрожали, когда он переворачивал фотографию. Он отдернул руку, потом снова потянулся. На снимке было удивленное лицо Беверли в тени — снимали со вспышкой. Аксель уставился на фотографию, пытаясь осознать увиденное. Он понимал, что это — предупреждение, что фотографию сделали несколько дней назад, не в доме, а на кухне, когда Беверли пыталась поиграть на скрипке, а потом искала вазу для одуванчиков.
103Всё ближе
Йона уже два часа был на борту сторожевого катера и только теперь в первый раз увидел, как яхта Рафаэля Гуиди скользит вперед где-то на горизонте. Облитая солнечным светом, она походила на сияющий хрустальный кораблик.
Командир судна, Паси Ранникко, вернулся, встал рядом с комиссаром и кивнул в сторону огромной яхты.
— Насколько близко надо подойти? — сосредоточенно спросил он.
Йона сверкнул на него глазами и спокойно сказал:
— Настолько, чтобы видеть, что происходит на борту. Мне нужно…
Он замолчал — в висках вдруг закололо. Комиссар схватился за поручень и постарался дышать спокойно.
— Что? — насмешливо спросил Ранникко. — Морская болезнь?
— Ничего страшного.
Голова загудела от боли; комиссару удалось удержаться на ногах, пока длился приступ. Он подумал, можно ли при нынешних обстоятельствах принять лекарство — из-за него он мог стать рассеянным и начать быстро утомляться.
Йона почувствовал, как ветерок высушивает пот у него на лбу. Вспомнил взгляд Дисы, ее серьезное лицо, на котором легко читались все чувства. На гладкой воде играло солнце, и перед внутренним взором комиссара вдруг появился свадебный венец. Он лежал в своей витрине в Музее северных стран, и над переплетенными лучами разливалось мягкое сияние. Ощутил аромат полевых цветов, вспомнил церковь, где происходили летние венчания. Сердце забилось так сильно, что комиссар не сразу понял, что капитан что-то говорит ему. — В каком смысле?
Йона в замешательстве посмотрел на Паси Ранникко, стоящего перед ним, а потом — вдаль, на большую белую яхту.
104Страшный сон
Акселю стало плохо, есть он больше не мог. Фотография Беверли притягивала взгляд.
Рафаэль макнул кусочек картошки в лужицу кетчупа на краю тарелки.
Аксель вдруг увидел подростка, стоявшего у двери и смотревшего на них. Молодой человек казался уставшим и встревоженным. В руке он держал мобильный телефон.
— Питер, иди сюда! — позвал Рафаэль.
— Не хочу, — слабым голосом ответил подросток.
— Это не просьба, — раздраженно улыбнулся Рафаэль.
Мальчик подошел и застенчиво поздоровался с Акселем.
— Это мой сын, — пояснил Рафаэль, словно они были на самом обычном приеме.
— Добрый день, — приветливо ответил Аксель.
Мужчина, сидевший в вертолете рядом с пилотом, стоял возле бара, бросая земляные орехи счастливой лохматой собаке. Седые волосы казались металлическими, очки поблескивали белым.
— Ему от орехов плохо, — сказал Питер.
— Может, принесешь скрипку после обеда? — предложил Рафаэль с внезапной усталостью в голосе. — Наш гость любит музыку.
Питер кивнул. Он был бледен, весь вспотел, а круги под глазами казались почти фиолетовыми.
Аксель попытался улыбнуться.
— Какая у тебя скрипка?
Питер пожал плечами:
— Все равно она для меня слишком хороша. Амати. Мама была скрипачкой, это ее Амати.
— Амати?
— А какой инструмент лучше? — спросил Рафаэль. — Амати или Страдивари?
— Зависит от того, кто играет, — пожал плечами Аксель.
— Вы родились в Швеции, — сказал Рафаэль. — В Швеции находятся четыре скрипки Страдивари, но Паганини не играл ни на одной из них… и я представляю себе…
— Верно, — кивнул Аксель.
— Я собираю струнные, которые еще помнят… нет, — перебил он сам себя, — лучше сформулировать по-другому… Если за этими инструментами ухаживали должным образом, вы услышите пустоту, которая осталась после утраченной души.
— Может быть.
— Я стараюсь напоминать людям об этой пустоте, когда приходит время подписывать контракт, — безрадостно улыбнулся Рафаэль. — Я собираю заинтересованные стороны, мы слушаем музыку, неповторимый скорбный звук — и подписываем контракт, а приложением к нему идут наши желания и кошмары. Это и есть контракт Паганини.
— Понимаю.
— Правда? Такой контракт невозможно разорвать, даже собственной смертью. Тот, кто попытается нарушить условия или решит покончить с собой, очень скоро поймет: так он сделает реальностью свой самый страшный кошмар.
— Что же я, по-вашему, должен ответить?
— Я просто объясняю, что подобные контракты не разрывают, и я… как бы точнее выразиться? — задумчиво спросил Рафаэль сам себя. — Не знаю, будет ли моему бизнесу выгодно, если вы по ошибке примете меня за любезного человека.
Рафаэль подошел к большому телевизору, висящему на стене. Вынул из внутреннего кармана блестящий диск и вставил его в DVD-проигрыватель. Питер присел на краешек дивана. Мальчик боязливо-неохотно поглядывал на собравшихся. Он был светлым, совсем не похожим на отца, ширококостного и коренастого, чувства легко читались на его лице.
Экран заполнили серые полоски. Аксель почти физически ощутил страх, увидев, как три человека выходят из дверей кирпичного дома. Он мгновенно узнал двоих — комиссара уголовной полиции Йону Линну и Сагу Бауэр. Третьей была молодая женщина, похожая на латиноамериканку.
На экране Йона Линна вынул телефон и стал звонить. Ему вроде бы не ответили. С напряженными замкнутыми лицами все трое забрались в машину и уехали.
Камера скачками подобралась к двери; дверь открылась, в неожиданной темноте свет пропал, потом диафрагма автоматически перенастроилась. В прихожей стояли два больших чемодана. Камера продвинулась к кухне, потом свернула налево и стала подниматься по лестнице, двигаться по выложенному кафелем коридору, в большое помещение с бассейном. Какая-то женщина в купальнике сидела в шезлонге, другая женщина с мальчишеской стрижкой говорила по телефону.
Камера потихоньку отъехала назад, «оператор» явно дожидался конца разговора, потом снова приблизилась к женщине со стрижкой. Послышались шаги, женщина с телефоном повернулась усталым печальным лицом в камеру и замерла. На лице отразился парализующий страх.
— Папа, я, кажется, не хочу смотреть дальше, — еле слышно сказал мальчик.
— Все только начинается, — ответил Гуиди.
Экран вдруг стал черным, камеру выключили, но через несколько секунд изображение вернулось, подергалось и снова стабилизировалось. Теперь камера была закреплена на штативе; на полу, привалившись к кафельной стене, сидели рядом две женщины. На стуле перед ними сидел Понтус Сальман. Он быстро дышал и беспокойно ерзал.
Таймер в углу экрана показывал, что съемка происходила всего час назад.
Одетый в черное человек с лицом, скрытым маской с прорезями, подошел к Вероник, схватил ее за волосы и развернул лицом к камере.
— Простите, простите, — запищал Рафаэль.
Аксель с удивлением взглянул на него, но тут же услышал голос Вероник Сальман:
— Простите, простите!
Ее голос прерывался от страха.
— Я не знала, — пропищал Рафаэль и ткнул пальцем в экран.
— Я не знала… Я сделала фотографию, но не хотела ничего плохого. Я не знала, как это глупо, я только хотела…
— Выбирай, — сказал человек в маске Сальману. — Кому в колено выстрелить? Твоей жене… или твоей сестре?
— Пожалуйста, — прошептал Сальман, — не надо.
— В кого выстрелить? — повторил человек в маске.
— В жену, — почти беззвучно ответил Сальман.
— Понтус, — заплакала Вероник, — прошу тебя, не дай ему…
Сальман заплакал — душераздирающие, лающие рыдания.
— Если я выстрелю, будет больно, — предупредил человек в маске.
— Не надо! — в ужасе закричала Вероник.
— Ты не передумал? Может, мне выстрелить в твою сестру?
— Нет.
— Попроси.
— Что? — с перекошенным лицом спросил Сальман.
— Вежливо попроси меня выстрелить в твою жену.
Стало тихо, потом Аксель услышал голос Сальмана:
— Пожалуйста, будьте так добры… выстрелите моей жене в колено.
— Вы так любезны, что я могу выстрелить в оба. — И человек в черном направил револьвер на ноги Вероник Сальман.
— Пусть он не стреляет! — закричала она. — Понтус…