— Я подумала, что тоже могу поговорить с отцом Беверли, — сообщила она. — Классный дядька, только у него был неважный день — пришлось возиться с раненой коровой. Он сказал — «я ее утешал». Прежде вся его семья жила в этом доме. Теперь он остался в усадьбе один. Мы поговорили про «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона»[48], под конец он принес несколько писем от Беверли. Он их даже не распечатывал — представляете, какой упрямый. Беверли писала свой телефон в каждом письме.
Сага несколько раз сказала «спасибо», потом остановила машину возле дома Риссенов и набрала номер мобильного Беверли.
Гудок за гудком исчезали в пустоте. Солнечный туман стоял перед церковью. Сага почувствовала, как дрожит от напряжения; времени оставалось все меньше, Йона вот-вот окажется один на один с Рафаэлем Гуиди.
Прижимая телефон к уху, Сага подошла к двери Роберта Риссена и позвонила. Вдруг в телефоне щелкнуло и послышался слабый шорох.
— Беверли, это ты? — спросила Сага.
Кто-то дышал в трубку.
— Беверли, ответь, пожалуйста. — Сага старалась говорить как можно ласковее. — Ты где?
— Я…
Снова тишина.
— Что? Беверли, что ты сказала, я не расслышала.
— Мне еще нельзя выходить, — прошептала девушка и отключилась.
* * *
Притихший и бледный Роберт Риссен проводил Сагу в комнату Беверли и попросил запереть дверь, когда она закончит. Комната казалась почти необитаемой. Там не было ничего, кроме висевшей в шкафу одежды, пары резиновых сапог, стеганой куртки и зарядного устройства для телефона.
Сага заперла за собой дверь и спустилась на половину Акселя Риссена, пытаясь понять, что имел в виду Йона, сказавший, будто девочка может быть свидетельницей. Она прошла через гостиные, салоны и тихую библиотеку. Дверь в спальню Акселя была полуоткрыта. Сага прошла по толстому китайскому ковру, миновала кровать, зашла в устроенную рядом ванную. Что-то заставило ее напрячься. По комнате разливалось странное чувство; Сага потянулась к «глоку» в наплечной кобуре. На столе стоял тяжелый стакан со свисавшим из него засохшим одуванчиком.
Пыль плясала в солнечном луче, мебель и вещи были обременены молчанием. У Саги встрепенулось сердце, когда ветка росшего за окном дерева стукнула по стеклу.
Сага подошла к разобранной постели, посмотрела на складки измятых простыней, на две подушки.
Ей показалось, что из библиотеки доносятся осторожные шаги, и она уже собиралась прокрасться туда, когда чья-то рука схватила ее за ногу. Под кроватью кто-то лежал. Сага рывком высвободилась, попятилась, достала пистолет и случайно перевернула столик со стаканом.
Она встала на колени, навела пистолет, но тут же опустила оружие.
Из темноты на нее большими перепуганными глазами смотрела девочка. Сага сунула «глок» в кобуру и глубоко вздохнула.
— Вы светитесь, — прошептала девочка.
— Ты Беверли?
— Мне уже можно выйти?
— Можно. Честное слово.
— Час уже прошел? А то Аксель сказал, что мне нельзя вылезать час.
— Прошло гораздо больше часа.
Сага помогла ей выбраться из тесноты. На девочке было только белье, ее тело затекло от долгой неподвижности. Короткая стрижка, руки покрыты черными рисунками и буквами.
— Что ты делала под кроватью Акселя? — Сага постаралась, чтобы ее голос звучал спокойно.
— Он мой лучший друг, — тихо объяснила Беверли, натягивая джинсы.
— Мне кажется, он в опасности. Расскажи, что ты знаешь.
Беверли замерла с футболкой в руках. Она вдруг покраснела, глаза наполнились слезами.
— Я не…
Беверли замолчала — у нее задрожали губы.
— Успокойся, — попросила Сага, стараясь подавить раздражение. — Начни с самого начала.
— Я лежала в постели, когда Аксель вошел, — слабым голосом заговорила Беверли. — Я сразу поняла, что что-то случилось, он был весь бледный. Я подумала — он расстроился из-за того, что я ездила на попутках, мне этого нельзя.
Она замолчала и отвернулась.
— Беверли, ради бога, продолжай, у нас очень мало времени.
Беверли прошептала «извините» и вытерла слезы футболкой. Мокрые глаза, кончик носа покраснел.
— Аксель вошел, — сосредоточенно продолжила она. — Велел мне залезть под кровать и целый час прятаться… потом побежал в гостиную, и… я видела только их ноги. К нему сзади подошли двое дядек. И сделали с ним что-то ужасное. Он закричал, они повалили его на пол, завернули в белый мешок и унесли. Все было так быстро, даже не верится. Я не видела их лица… Я даже не знаю, люди ли это были.
— Погоди-ка, — попросила Сага и достала телефон. — Ты поедешь со мной и расскажешь все то же самое человеку, которого зовут Йенс Сванейельм.
Сага трясущимися от волнения руками набрала номер Карлоса Элиассона.
— У нас есть свидетель, который видел, как похищают Акселя Риссена. У меня есть свидетель, — повторила она. — Свидетель, который видел, как на Риссена напали и увезли, этого должно быть достаточно.
Слушая ответ Карлоса, Сага встретилась глазами с Беверли.
— Отлично, мы уже выезжаем, — сказала она. — Позвоните Сванейельму, пусть он свяжется с Европолом.
108Лояльность
Рафаэль Гуиди прошел по столовой, держа в руках папку черной кожи. Папку он положил на стол и подтолкнул ее к Акселю.
— Кошмаром Понтуса Сальмана, как вы, вероятно, поняли, был вынужденный выбор между женой и сестрой, — пояснил Гуиди. — Я раньше не думал, что так уж необходимо устраивать все настолько драматично, но я… как бы это выразиться… понял: некоторые люди вообразили, что смогут избежать кошмара, убив себя. Не поймите меня неправильно. Для большинства все обстоит приятно и цивилизованно, я очень щедр к тем, кто лоялен ко мне.
— Вы угрожаете причинить вред Беверли.
— Можете выбрать между ней и своим младшим братом, если хотите, — предложил Рафаэль. Он хлебнул своего витаминного напитка, вытер уголок рта и отправил Питера за скрипкой.
— Я вам говорил, что у меня только те инструменты, на которых играл Паганини? — спросил он. — Это единственное, что меня занимает. Говорят, Паганини ненавидел собственное лицо… и я уверен, что он продал душу за то, чтобы его любили. Он сам называл себя обезьяной… но когда он играл, женщины приползали к нему на коленях. Так что дело того стоило. Он играл и играл, пока от него не начинало пахнуть серой.
Аксель посмотрел в панорамное окно, за которым неподвижно лежало тяжелое необъятное море. Сквозь маленькие окна, выходящие на носовую часть, угадывались очертания вертолета, на котором его доставили на яхту. Мысли Акселя метались между чудовищным фильмом и поиском возможного пути к бегству.
Внезапно накатила страшная усталость. Он сидел неподвижно, слушая, как Рафаэль рассуждает о скрипках, о том, что Страдивари любил высокие звуки, о твердости дерева, о долго растущих кленах и елях.
Рафаэль прервался, снова безжизненно улыбнулся и сказал:
— Пока вы сохраняете лояльность, вы сможете наслаждаться всем, что умещается в первой чаше весов. Новая печень, сладкий сон и жизнь, какой вам хочется. Единственное, что от вас требуется — это не забывать о нашем с вами контракте.
— Вы хотите, чтобы я подписал разрешение на экспорт.
— Я все равно так или иначе получу его, но я не хочу принуждать вас, не хочу убивать, это было бы расточительством. Я хочу…
— Моей лояльности, — закончил Аксель.
— По-вашему, это глупо? Подумайте минутку и вспомните всех, кто в течение вашей жизни был вам по-настоящему верен.
Оба замолчали. Аксель смотрел в пустоту.
— Вот именно. — У Рафаэля сделались печальные глаза.
109Контракт
Аксель открыл лежавшую на столе папку. В ней содержались все документы, необходимые для того, чтобы грузовое судно «Бычок» получило разрешение покинуть гавань Гётеборга с большим грузом оружия.
Не хватало только подписи Акселя.
Сын Рафаэля, Питер, вошел в зал; у него было бледное отсутствующее лицо. Питер нес красивейшую скрипку — темно-красный инструмент с изогнутым корпусом. Аксель сразу понял, что это Амати — настоящий Амати, за которым хорошо ухаживали.
— Кажется, я уже упоминал о нем. Думаю, известная музыка будет соответствовать тому, что мы сейчас сделаем, — ласково сказал Гуиди. — Это скрипка его матери… а давным-давно на ней играл Никколо Паганини.
— Ее создали в шестьсот пятьдесят седьмом году. — Питер вынул из карманов ключи и мобильный телефон, бросил их на стол и положил скрипку на плечо.
Дотронулся смычком до струн и протяжно заиграл. Аксель мгновенно узнал мелодию — вступление к самому известному произведению Паганини. «Каприс № 24», который считается самым трудным произведением в мире. Юноша играл словно под водой. Слишком медленно.
— Это очень выгодный контракт, — тихо заметил Рафаэль.
Небо все еще было светлым, панорамные окна отбрасывали в салон обильный серый свет.
Аксель подумал о Беверли — как она забиралась к нему в кровать в психиатрической клинике и шептала: «Вокруг тебя свет, я увидела его еще в коридоре».
— Как по-вашему, вы готовы? — спросил Рафаэль.
Аксель не вынес пустых глаз Рафаэля. Он отвел взгляд и взял лежавшую перед ним ручку. Услышал, как колотится сердце, и попытался скрыть, что тяжело дышит.
На этот раз он не станет рисовать приветственные рожицы. Он поставит свою подпись и будет молиться, чтобы Рафаэль Гуиди остался доволен и позволил ему вернуться в Швецию.
Аксель почувствовал, как ручка дрожит у него в пальцах. Он обхватил кисть другой рукой, чтобы унять дрожь, перевел дыхание и осторожно подвел перо к пустой строке.
— Подождите, — сказал Рафаэль. — Прежде чем вы что-нибудь подпишете, я хочу убедиться, что вы останетесь лояльны ко мне.
Аксель поднял на него глаза.
— Если вы на самом деле согласны превратить свой кошмар в реальность в случае нарушения договора, докажите это, поцеловав мне руку.