Андреа смущенно опустила глаза. О, как же она ненавидела этого человека!
- Кто-нибудь еще поддерживает профсоюз мисс Отеро? - поинтересовался Форрестер, изучая лица присутствующих. - Никто? Отлично. С этой минуты вы больше не врачи, не священники, не бурильщики и не повара. Вы вьючные мулы. Наслаждайтесь.
РАСКОПКИ. Четверг, 13 июля 2006 года. 12.27
Шаг, остановка, ожидание сигнала, снова шаг.
Андреа Отера никогда не составляла список из трех худших событий своей жизни. Во-первых, потому что она вообще терпеть не могла всякие списки и прочую бюрократию. Во-вторых, несмотря на свой незаурядный ум, она не имела ни малейшей склонности к самоанализу. И, наконец, в-третьих, когда она сталкивалась с проблемами лицом к лицу, оказывалось, что гораздо проще их сразу решать, нежели классифицировать.
Однако, если бы предыдущим вечером Андреа потратила пять минут на составление подобного списка, то первым номером в нем оказалась бы фасоль.
Это случилось в ее последний школьный день, когда она сделала решительный шаг из детства в переходный возраст. Она вернулась домой из школы, думая лишь о походе в новый городской бассейн. Она молниеносно проглотила обед и уже собиралась надеть купальник, желая успеть в бассейн раньше других. Она вскочила из-за стола, даже не прожевав последний кусок. И вот тут-то мать произнесла ту фразу, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы.
- А кто будет мыть посуду?
Андреа даже ухом не повела, поскольку в этот день посуду должен был мыть ее старший брат Мигель-Анхель. Но остальные три брата тоже собирались в бассейн, а потому им вовсе не хотелось дожидаться, пока их лидер закончит возиться с посудой, и они в один голос закричали:
- Андреа!
- Фигушки! - ответила она. - Вы что, с ума посходили? Я мыла ее вчера.
- Дочка, ну пожалуйста, тебя же не заставляют мыть рот с мылом.
- Мама, заставь ее вымыть рот с мылом! - хором крикнули братья.
- Всё равно не буду мыть посуду! - заявила Андреа, топнув ногой.
- Ты должна это сделать, дочка, ты же не хочешь, чтобы Господь покарал тебя за грехи. У тебя сейчас самый опасный возраст, - сказала мать, а Мигель-Анхель, с трудом скрывая улыбку, торжествующе толкал братьев коленом под столом.
Андреа никогда не лезла за словом в карман и, будь у нее хоть немного времени, чтобы поразмыслить, она нашла бы хоть пять блестящих ответов на подобную несправедливость. Но в ту минуту она настолько растерялась, что смогла сказать лишь:
- Ну, мама-а-а!
- Ничего не мама. Так что давай, мой посуду, а братья пусть идут в бассейн, если им так хочется.
И в эту минуту Андреа всё поняла.
Поняла, что мать всё знает. Знает о том, что никак ее не касается.
Это весьма трудно понять человеку, которому не довелось родиться самым младшим из пяти детей в семье, к тому же единственной девочкой. Человеку, которому не довелось родиться в суровой католической семье, где любая, самая пустяковая провинность тут же раздувалась до уровня смертного греха. Человеку, которому не довелось родиться дочерью солдата суровой старой закалки. Человеку, который не знает, каково это - быть униженной и растоптанной только за то, что ты женщина. Она, конечно, повела себя как ребенок. Как глупый, эгоистичный, своевольный ребенок.
В этот день она решила, что с нее хватит.
Андреа вернулась к столу и схватила кастрюлю с печеной фасолью в томате, которая у них была на первое. Кастрюля была еще заполнена где-то наполовину. Недолго думая, девчонка надела ее на голову Мигелю-Анхелю наподобие шляпы.
- А теперь давай мой посуду, выродок, - заявила она.
Наказание оказалось намного хуже, чем она ожидала. Помимо мытья посуды, что само собой разумелось, отец подошел к проблеме ее наказания более творчески. Нет, ей не запретили ходить в бассейн в течение всего лета. Это было бы слишком гуманно. Ее просто усадили за разделочный стол на кухне, из окна которой открывался великолепный вид на злополучный бассейн, и высыпали на этот стол три килограмма фасоли.
- Пересчитай фасолины, - приказал отец. - Когда скажешь, сколько их здесь, можешь идти в бассейн.
Андреа рассыпала фасоль по столу и принялась ее пересчитывать, по одной бросая в кастрюлю. Когда она дошла до тысяча двести восемьдесят третьей, ей понадобилось встать, чтобы выйти в туалет.
Когда же она оттуда вернулась, то обнаружила, что кастрюля пуста. Кто-то высыпал из нее фасоль обратно в кучу.
Ну, папочка, если ты думаешь, что сможешь заставить меня плакать, ты ошибаешься, подумала она.
Конечно, в конце концов она все-таки заплакала. И плакала долгих пять дней, в течение которых ей приходилось сорок три раза заново начинать подсчет.
Прошлой ночью Андреа вспомнила это самое мерзкое событие своей жизни, превосходящее даже жестокое избиение в прошлом году в Риме. Вне всяких сомнений, в то утро возня с магнитометром заняла вторую строчку во главе списка.
День начался ровно в пять, на три четверти часа раньше восхода солнца, с раздраженного хора зевков. Андреа спала рядом с доктором Харель и археологом Кирой Ларсен в медблоке, из-за ханжеских воззрений профессора Форерстера - отдельно от мужчин. Взвод Деккера занимал одну палатку, обслуживающий персонал - другую, а пятеро помощников Форрестера и отец Фаулер - последнюю. Профессор предпочитал спать отдельно, в маленькой палатке на одного за восемьдесят долларов, которую он таскал с собой во все экспедиции. Видимо, спал он не слишком долго, потому что ровно в пять уже стоял в центре площадки перед палатками и гудел с помощью клаксона, работающего на сжатом воздухе, пока не получил несколько смертельных угроз, перебудив кучу людей.
Андреа с проклятиями поднялась и на ощупь поискала полотенце и несессер, которые оставила рядом с надувным матрасом и спальным мешком, служивших ей постелью. Она уже направилась к двери, когда ее окликнула Харель. Несмотря на ранний час, она уже была полностью одета.
- Даже не думайте пользоваться душем.
- Почему же?
- Вообще-то, если хотите, можете ополоснуться. Но имейте в виду, душевые кабины работают по индивидуальному коду, и у каждого из нас в распоряжении тридцать секунд в день. Если вы израсходуете вашу воду сейчас, то к вечеру у вас ее не останется, а вы станете настолько липкой от пота, что будете громко взывать, чтобы вас хоть языком облизали.
Разочарованная Андреа печально опустилась на матрас.
- Большое спасибо. Поистине сволочной день.
- Согласна. Но я хочу избавить вас от еще более сволочного вечера.
- Боюсь, я ужасно выгляжу, - сказала Андреа, собирая в хвост волосы, чего не делала со студенческих времен.
- Более чем.
- Черт возьми, Док, вам следовало бы сказать что-нибудь вроде: "Не так ужасно, как я" или: "Что вы, всё просто замечательно". Вы же понимаете, женская солидарность, и всё такое.
- Ну, я никогда не была типичной женщиной, - ответила Харель, глядя Андреа прямо в глаза.
И какого черта ты имеешь в виду, Док? - думала Андреа, натягивая шорты и ботинки. То самое, что я подозреваю? А самое главное: уж не хочешь ли ты, чтобы я взяла инициативу на себя?
Шаг, остановка, ожидание сигнала, снова шаг.
Стоуву Эрлингу поручили проводить Андреа на ее участок и помочь ей подсоединить оборудование. Участок Андреа представлял собой квадрат площадью пятнадцать на пятнадцать метров, огороженный веревкой, закрепленной при помощи колышков высотой в двадцать сантиметров.
Просто мучение.
Прежде всего, тяжесть оборудования. Со стороны может показаться, что шестнадцать килограммов - не такая уж и тяжесть, особенно, если они закреплены на ремнях. Однако уже через час работы у Андреа начали нестерпимо болеть плечи.
Во-вторых, нестерпимая жара. К полудню песок раскалялся до такой степени, что больше напоминал розовый противень. И питьевая вода кончалась уже через полчаса после начала работы.
И в-третьих, перерывы. Ей полагалось пятнадцать минут отдыха, из которых добрых восемь уходило на то, чтобы дойти туда и обратно, две - на то, чтобы взять пару бутылок с холодной водой, и еще две - на то, чтобы наложить на лицо солнцезащитный крем. Так что собственно для отдыха оставались лишь три минуты, которых хватало лишь на то, чтобы послушать кашель Форрестера да посмотреть на часы.
Но хуже всего были повторяющиеся действия. Еще один дурацкий шаг, пауза, сигнал, следующий шаг.
Даже в Гуантанамо не так паршиво, черт подери! Они, конечно, тоже страдали от жары, но им хотя бы не приходилось таскать эту тяжесть.
- Добрый день, - поприветствовал ее по-испански чей-то голос. - Сегодня несколько жарковато, не правда ли?
- Шли бы вы в задницу, падре, - невежливо буркнула Андреа.
- Попейте немножко воды, - предложил Фаулер, протягивая бутылку. Священник был одет в саржевые брюки и свою обычную черную рубашку с короткими рукавами - принадлежность служителя церкви. Передав бутылку, он вышел за пределы огороженного пространства и пристроился в тенечке, с интересом наблюдая за Андреа.
- Вы можете сказать, кому и сколько заплатили, чтобы вас освободили от этой адской работы? - язвительно поинтересовалась Андреа, жадно опустошая бутылку.
- Дело в том, что профессор Форрестер питает большое уважение к моему духовному званию. Он, в конце концов, тоже человек Божий - в своем роде, конечно.
- Вы так думаете? А по мне, так он просто маньяк, да к тому же махровый эгоист.
- Не без этого, - согласился Фаулер. - Ну а как насчет вас?
- Рабская покорность не входит в число моих недостатков.
- Я имею в виду ваше отношение к религии.
- Вы собираетесь спасать мою душу при помощи этой пол-литровой бутылки?
- Вы полагаете, этого достаточно?
- Полагаю, что нет. Здесь нужна по меньшей мере литровая.
Фаулер улыбнулся и протянул ей вторую бутылку.
- Если вы будете пить понемножку и маленькими глотками, жажда будет гораздо меньше вас мучить.