: живёт на краю села около леса, а лишний раз «светиться» у её дома не стал. Как чувствовал: недели через две в село вошли каратели из «Кракена».
Матушка открыла храм, пригласила зайти. Почти два века назад построен он нашими земляками — вот и связь с землёй белгородской. А потом, как ни торопили товарищи военные, слушал её рассказ о жизни. Без стенаний и жалоб. Не спрашивал её об отношении людей к происходящему — сама поведала. Не ропщет народ, смирён и понимающ: кара это за грехи, за молчание, за трусость. За то, что пошатнулась вера в справедливость, что жить стали не по совести. Понимают, что не Россия начала войну с Украиной — это Украина вместе с Америкой и Европой решили уничтожить Россию. Испокон веку точили зубы, не по нраву вера наша, так что мы защищаемся.
А Киев что? Он еще до нашествия монгол от Руси отшатнулся, всю жизнь продавался то Литве, то полякам, то крымчакам, то к шведам рванул, да царь Пётр образумил. Война с сатанистами идёт, но мы всё равно победим, потому что правда за нами.
Мы уезжали, а у храма стояла маленькая женщина в платочке с гордо поднятой головой и крестила вдогонку.
Уже прощаясь на переходе, спецназовец сказал:
— Когда увидел её, одинокую, но гордую, стоящую у храма и осенявшую нас крестом, вдруг подумалось, что это сама Россия, одинокая, но гордая, провожает нас. Не сломить нас, никогда и никому.
Не знаю, успела ли матушка Ирина покинуть село перед тем, как вошли каратели «Кракена», или разделила судьбу десятков замученных односельчан. Казалось бы, не себя корить, а вот живёт в душе какая-то вина за её судьбу, за судьбу прихожан храма.
Никогда не предполагал, что в нашем городе столько ненавидящей Россию интеллигенции (условно интеллигенции, поскольку интеллигентность предполагает не столько диплом об образовании, сколько высокую внутреннюю культуру). Однажды услышал, как доктор то ли филологических, то ли педагогических наук местного разлива с умилением и придыханием говорила о красивости и мелодичности украинского языка. При этом в каком-то экстазе заявила, что украинского языка не знает, не понимает его, но все равно любит больше русского! Невежество. Как можно рассуждать о предмете, не зная его! Теперь она захлебывается слюной от любви к Украине и ненависти к России. Какую Украину любит наша либеральная прослойка (уместнее сказать прокладка)? Не потому ли она пестует ненависть к России, что любимая ею Украина:
1) лишает свободы на срок до 5 лет за ПОЗДРАВЛЕНИЯ с Днём Победы;
2) под страхом уголовного наказания лишает русских национальной идентичности — исторической памяти, языка, культуры;
3) заявляет, что русские — унтерменши (недочеловеки), носители татарского, мордовского, марийского, чувашского, финно-угорского и других неславянских относов; носители суржика — условно украинцы низшей расы, которых необходимо срочно вернуть к исконным украинским культуре и языку, то есть сделать их галичанами;
4) убивает, калечит, насилует, грабит русских лишь потому, что они русские; чем эти потомки бандеровцев отличаются от нацистов, убивавших евреев, цыган, славян?
5) утверждает бандеровскую идеологию — идеологию нацизма и сверхчеловека, безжалостную, в высшей степени жестокую и кровожадную;
6) пропагандирует ненависть к православию, которое подлежит искоренению в угоду папству.
Эту образованку на Украине ждёт половая тряпка и унитаз, который ей придётся мыть после пана щирого украинца. С дипломом или без, она для него всё равно унтерменш, как и для всей просвещённой Европы.
Ну да ладно, эта «прогрессивная общественность» всегда эпатировала любую власть, потому что сама неспособна ни на что созидающее. Так, раньше кухонные болтуны, теперь блогеры, специалисты, эксперты. А вот наши чудо-чиновники — это особая песня с припевом!
Сразу же после начала СВО в некоторых кабинетах исчезли портреты Президента. Они затихли, залегли на дно, словно приняли закон омерты. Впрочем, так оно и есть: наша бюрократия — особая каста, спаянная чинопоклонением, отсутствием собственного мнения, как атомной бомбы боящаяся ответственности. Народ ринулся помогать армии, а они словно воды в рот набрали. Потом принялись набрасывать узду на инициативу народную, загонять её в определенные ими границы. Но река уже вышла из берегов, заплескалась, разлилась — стихия! Ничего, испуг пройдет, определятся, возглавят, народ опять к ногтю прижмут.
Война у нашего порога. Всего в получасе езды от дома уже «передок». Засекал: на привычной скорости двадцать шесть минут до «точки», где оставляем машину, а дальше ножками. Что называется, «на мягких лапках», потому что так больше шансов вернуться. Пообещал передать лекарства, вот и пытались двое суток пробраться в одно из сёл, да не удалось — очень уж досаждали сильные «осадки», а в тянущемся до самого Харькова лесу шайтаны завелись. Село в «серой зоне» с особыми условиями выживания. Молодёжь успела уехать в самом начале СВО — кто в Россию, кто в глубь Украины, а вот старики остались: кого дети оставили присматривать за хозяйством, кто сам не пожелал расставаться с родным жильём — разграбят ведь без пригляда; кому просто некуда было ехать и их никто нигде не ждал.
Газ в село провели ещё при Советах, печи сломали за ненадобностью, а теперь ни газа, ни печей, ни тепла, ни света, ни воды. Скудно с едой, а с лекарствами и вовсе беда. А ведь чуть ли не у каждого старика букет болячек и лечат хворь свою они по старинке — травяными настоями да отварами. Вот так и выживают. Потому и лекарства, что собрала «Константа», надо было кровь из носа, но доставить. Не пробрались, не смогли, вызвавшиеся было проводить ребята из шестой армии наотрез отказались — без разведки не пойдём, а разведывать, как я понял, никто и не собирался, и остался осадочек: обещал, да слово не сдержал.
Завернули в «двухсотую»[44] к знакомым «разведосам», оставили у них пакеты — может, им повезёт больше? Ребята отважные, выносливые, поражающие стойкостью, молоденькие совсем, а глаза людей, уже поживших и повидавших. Три месяца они не выходят из боёв. Не в коттеджах живут и даже не в палатках — в окопах. Поначалу снег да мороз, потом дожди и ветра, пронизывающие насквозь. Какой там помыться, когда даже фляжку воды делили по глоткам. Это сейчас полегче — гуманитарку иногда доставляют.
Они рано повзрослели, наши мальчики, и они совсем другие, чем их сверстники. На войне всё ощущается острее. Она — лакмус человечности. Говорить, что молодёжь не та — ханжество. Та и ещё как та! Светлая, чистая, готовая к самопожертвованию во имя России, и это не патетика, не пафос — эти ребята сейчас так чувствуют и так живут. Храни Господь сыновей твоих, Россия!
Часть втораяИюнь. На херсонском направлении
Из Херсона власть порскнула, как мыши, ещё двадцать третьего февраля. Поутру следующего дня сотрудников администрации, СБУ, прокуратуры с милицией и других силовых ведомств практически не осталось. Откуда они узнали, что всё начнётся именно двадцать четвёртого? Так ведь и у нас на харьковском то же самое было — знали, всё знали, так что не было никакой внезапности. Во всяком случае для власти украинской, что подтверждал и секретарь СНБО Украины Данилов, ссылаясь на карту, захваченную у начштаба псковских десантников под Гостомелем. В этом утверждении есть одна неточность: карта если и была захвачена, то не раньше двадцать четвертого, так что о конкретной дате наступления укры вряд ли знали. Хотя ожидали они его, как показали нам пленные на харьковском направлении, и восемнадцатого, и двадцатого, и двадцать второго.
Кстати, удар по аэродромам оказался практически в пустоту: самолёты укры рассредоточили по другим аэродромам. А вот танковую колонну ВСУ наши лётчики под Херсоном накрыли знатно.
К полудню наши передовые части уже подступили к Новой Каховке, а это почти шестьдесят километров по прямой от российской границы, то есть прошли это расстояние со скоростью марш-броска. К вечеру колонны российских войск уже шли по Антоновскому мосту. Не заходя в Херсон, часть бронетехники двинулась к Николаеву, а другая часть на север.
Эта кажущаяся лёгкость сыграла злую шутку: под Херсоном была атакована колонна российских войск, передвигавшаяся без прикрытия войсковой ПВО, без бокового охранения и других элементарных предосторожностей, предусмотренных уставом. На авось, по-русски сделали. Или в надежде, что ждут нас в распростёртыми объятиями?
Бои завязались около Антоновского моста, который ВСУ попытались разбомбить, но потеряли несколько самолётов. Кстати, именно профессионально грамотное использование нашей авиации позволило разгромить несколько колонн вокруг города, а также части, выдвигавшиеся из Николаева и Одессы. С учётом особенностей местности — с щепотку лесов, редкие лесопосадки, достаточно ровная степь или пахотная равнина применение авиации стало максимально эффективно.
К двадцать седьмому февраля наши войска охватили Херсон с запада. В общем-то активного сопротивления ВСУ в районе города не оказывали, но очаговое сопротивление имело место, причём достаточно жесткое. Основные силы противника отступали на Николаев и на север вдоль правого берега и через Антоновский мост, захваченный еще в полдень двадцать четвертого февраля, но затем отбитый подразделениями ВСУ. Бои в районе моста продолжались ещё трое суток, да ещё редкие перестрелки в районе Камышан и аэропорта, где небольшие и разрозненные силы украинской армии оказывали сопротивление.
Вообще-то молниеносное наступление российских войск едва не парализовала волю к сопротивлению, если бы не дальнейшее невнятное поведение наших стратегов. Во всяком случае, на харьковском направлении, где локальное сопротивление украинских войск носило очаговый и спорадический характер. Если бы мы действовали в соответствии с первоначальным планом проведения операции (а он наверняка был, судя по первым действиям), то вся военная часть операции закончилась бы менее чем за неделю. И тогда бы никакой военной помощи Украине техникой и боеприпасами не случилось. Такое мнение всех офицеров, с кем приходилось беседовать, но вмешалась политическая сила.